Одно из ярких воспоминаний моего детства – Школьные тополя. Именно так – собственным именем – они у нас и называются. Их посадили в начале прошлого века первые ученики нашей Унэгэтэйской средней, в дальнейшем образцовой, школы. Стройным рядом из восьми крупных деревьев они отделяли школьный опытный участок-сад от нашего огорода.

В конце огорода протекал искусственный ручей, откуда брали воду и мы для полива картошки, и школьники для полива сада. Тополя были огромные, особенно один из них, крайний, первый от нашего дома. И когда я бежал в школу, то, пробегая мимо этих тополей, успевал некоторых из них погладить по тёплой шершавой коре. Войдя в силёнки, классе в пятом, я начал лазить на этот крайний тополь, откуда открывались дали реки нашей Курбы, горы Улан-Бургасы и огромного села Унэгэтэя. Там, сидя на толстом сучке, затаившись среди шелестящей листвы, можно было представлять себя разведчиком или снайпером, выглядывающим позиции неприятеля. Только что закончилась война, и рассказы вернувшихся фронтовиков будили воображение. Здорово было представлять себя орлом-соколом, следящим за добычей – пролетающими воронами. Особо нравилось провожать оттуда солнце на покой. Там, внизу, у корней дерева, лучи его уже погасли, а здесь они медленно скользят вверх по стволу, и ты ещё видишь самый-самый краешек светила, уходящего за далёкую линию горизонта. Солнце садилось в вершине нашей Шибирочки – долине небольшого ручья. Шибирочка сыграла в возникновении моего интереса к природе большую роль.

К осени листва тополя становилась жёстче, при ветерке она уже не шелестела благодушно, а жёстко, отчуждённо шуршала. И сидел ты не в зелени листвы, а в жёлто-оранжевом облаке, оторвавшемся от плывущих по небу сородичей. Яркая осенняя раскраска тополей делала их видимыми издалека – мягкий, слегка размытый мазок кисти художника на полотне из убранных деревьев, дальних лесов, огородов, улочек села. Опавшую листву школьники сгребали в кучи. В них, особенно к вечеру, можно было с головой зарыться, затаиться и азартно ожидать «прихода» какого-нибудь «зверя», которого надо добыть из лука. Лук – это ивовый прутик, концы которого стянуты шпагатинкой. Стрелы – тоже прутики, только коротенькие и прямые. До сих пор помню ощущение радостно-тревожного ожидание появления «зверя»: если в соседней куче зашуршала мышь, ожидания твои раскрашивались в яркие картины охоты.

С взрослением интерес к Школьным тополям не иссякал, теперь по ним, видимым издалека, узнавалась родная школа, родительский дом. Издалека – это когда уходил в свою Шибирочку, в Сантеиху, к Горбатому камню. Оттуда, с гребней гор, на горизонте видна вдоль реки тёмная полосочка села, а за нею этот зелёный или жёлто-оранжевый осенью мазок – Школьные тополя. По ним однажды узнал своё село даже с высоты. Самолёт ИЛ-14 из Улан-Удэ на Багдарин идёт над долиной Уды, я сижу по левому борту и далеко внизу вижу тёмную полосочку и какое-то утолщение посередине. Это и были наши тополя.

Есть особые приметы у каждого села, для Унэгэтэя это, конечно, Школьные тополя. Они, эти приметы – черты малой родины, – и во взрослой жизни навсегда остаются с нами, куда бы ни забросила нас судьба. Тополя в культурных посадках встречаются повсюду, даже самое малое человеческое поселение ну просто обязано иметь хотя бы один тополь. И расти он будет у школы, у библиотеки, магазина, а то и под окном у доброго хозяина-эстета. А о городах, особенно наших, сибирских, и говорить нечего. Тополя есть почти на каждой улице, сожалею, что к ним вечно прибито-приклеено какое-нибудь объявление. Но тополя нашли, чем человеку немного досадить: это и печально известный пух, и слетающая по осени листва (её надо убирать), это и корни, нежные побеги от которых щелями рвут наш каменно-прочный асфальт. Но зато служит он нам и мусорщиком (очищает листвой своею воздух), и оздоровителем (кислорода за лето добавляет). В кронах городских тополей воробьи, весною собирающиеся десятками, устраивают «смотрины»: кто кого в мужья-жёны на близкий сезон размножения берёт. Крику-дележа там!

В городах от работы по очистке воздуха листва тополей цвета и состояния нездорового. Но в природе деревья эти – красавцы! Мощные, ровные стволы в коре благородного серого цвета, ярко-зелёная листва, тень от такого дом деревенский укроет. Такой тополь я видел в Баргузинском заповеднике на Байкале. Стоял он в месте впадения речки Кермы в реку Большую. Это была местная достопримечательность, поражал он не величиною, но особым изяществом ствола и кроны. Как долинный ильм Приморья! Ствол в коре того серого цвета с продольными, положенными тополям трещинами, которые образовали даже некий замысловатый орнамент. Крона высоко-высоко, на последней трети длины ствола, она ровная, и тень при зените солнца лежит правильным кругом у корней. Сознавая, должно быть, себя элитой местной, тополь этот стоит отдельно от остальных деревьев – взъерошенных лиственниц и лохматеньких елей. Стоял он на земле лет пятьдесят, возраст для него приличный. Неподалёку от его владения люди поставили зимовье Керминское, моё пристанище на полевых работах летом и зимою в течение трёх лет. Подходя к зимовью, я искал его глазами, а если проходил близко, гладил кору его дивную, как когда-то – моего Школьного тополя. Стоит он, наверное, до сих пор, хотя постарел, конечно, как и я.

Припоминаются ещё два диких тополя, которые встречались в таёжных походах и оставили о себе приятную память. На правом берегу временного водотока, селевыми паводками разорвавшего байкальское прибрежье у ручья Большого Солонцового в Байкало-Ленском заповеднике, стоит тополь. Впервые я увидел его в 2003 году. Таких могучих тополей не видел даже в царстве их на Хамар-Дабане: поперечник – полтора метра, обхват – три с половиной! Прошлым летом я навестил мэтра. Никак не угрожая тополю, я, тем не менее, встретил его решительного защитника. Это была ядовитая змея щитомордник. При подходе к тополю у себя под ногами услышал в сухой, увядающей к осени траве злобный треск-шорох. Змей, опережая меня, быстро подполз к дереву, тягуче взобрался по его коре на высоту с полметра, извилисто растянулся поперёк ствола и, хищно выставив свою треугольную голову, глядя прямо на меня, замер. Только чёрный раздвоенный язык часто вылетал из чуть приоткрытого рта. Его поза говорила: «Только попробуй обидеть моё убежище, мой тополь! И вообще, убирайся подобру-поздорову!» 0т нижней трети ствола метра на четыре в стороны друг против друга отошли два таких сучка-отростка, которые сами могли быть солидными деревьями. Многие десятилетия стоит-живёт на свете это чудо. Скольким обитателям леса давал он приют в листьях своих, осенью сброшенных и кучами лежащих. Здесь укрываются, а некоторые и зимуют, полёвки, землеройки, мыши, змеи, уж не говорю о сонме насекомых! А какие богатые травы лесные поднимаются на перепревшей листве-перегное!

Дикие тополя, растущие на берегах рек, аборигенов навели на мысль делать-выдалбливать из них лодки. Древесина мягкая, легко поддаётся обработке и плавуча. Такие лодки управляются не вёслами, а шестом, их можно гнать даже против сильного течения. Тополя в Приморье доставляют приют не только лесной мелочи – в дуплах особо крупных деревьев на зиму устраиваются тамошние гималайские медведи. Имей тополь на Большой Солонцовой дупло, в нём мог бы поместиться даже наш бурый громила, пожелай он этого!

В пади Талой на юге Байкала тоже стоят нехилые тополя, и в них есть дупла. Но дупла эти у самого комля, и никакая живность, кажется, не стремится использовать их по хозяйству. Хотя один наш сибирский тополь своим дуплом всё же сумел послужить живому. Стоит он на краю маленького посёлка Чанчур, в верховьях Лены. Часто бывая в Чанчуре, я всегда слышал крик желны – чёрного дятла. Иногда желна, с характерным криком и громким «вжиканьем» крыльями, пролетала над поселковой поляной и исчезала на опушке леса. Там стоит группа тополей, один из них выделяется размерами. Заподозрив, что постоянное, в течение нескольких лет, обитание там желны не случайно, однажды я затеял проследить за ней. Как и подозревал, в дупле этого большого тополя было её гнездо, иначе кто там с появлением взрослой птицы поднимал бы голодный крик целый день?

Замечателен тополь, много десятилетий стоящий в центре моего Утулика, на развилке улочек, у библиотеки. Как у нас и положено, на нём пригвоздили какое-то объявление, часть коры чем-то надорвали. Тополь – как былинная веха: направо пойдёшь – в сельскую управу попадёшь, налево – в магазин и на почту. В обоих случаях выйдешь на главную улицу. Знаковая, значительная фигура наш тополь! Вершин у него три, и все главные. Но замечательно, что это увидишь только на деревьях, стоящих отдельно, а не в гуще: северная сторона тополя у корней обильно поросла ярко-зелёным мхом. Всем идущим этим самым тополь показывает, где север. А на север от него Байкал, ищите его там! Кому надо.

В Национальном парке США Йесимити стоят несколько самых больших на сегодня в мире деревьев – секвой. Это последние, специально сохранённые человеком. Величайшее мамонтово дерево сохранить не удалось. Гляжу на эти секвойи и поражаюсь громадности, царственному величию этого чуда природы. А в душе вдруг возник образ моего Школьного тополя, на который влезал, чтобы увидеть даль горизонта. Чувство восхищения секвойями сменилось другим: куда тебе, холодное чудо заморское, до живущих во мне моих скромных тополей, до родины моей малой!

На днях я побывал в родном селе, но Школьных тополей не увидел. На месте, где они росли, от них остались и не пни даже – чуть заметные ямы. Давно их убрали. Жаль. И тополя, наши спутники, как люди, уходя, оставляют добрую о себе память.