Иркутский художник, бизнесмен и юрист Вячеслав Шляхов родился и вырос в СССР, а признание получил в Германии, где провёл почти треть своей жизни. В 2004 году он вернулся на Родину, работал в Восточно-Сибирском филиале Российской академии правосудия. В 2006 году открыл в Иркутске пивной бар. О том, почему член Союза художников Германии, имеющий престижные международные награды, не участвует в иркутских выставках, и о том, легко ли дважды попасть в Книгу рекордов Гиннесса, Вячеслав Шляхов рассказал Людмиле БЕГАГОИНОЙ.

— Судя по тому, что первое ваше образование юридическое, о карьере художника вы не мечтали. Как же увлечение стало профессией?

— Рисовал я с детства, сколько себя помню. Мы жили в военных гарнизонах, в казармах — заняться там детям особо было нечем. Ну, конечно, дрались с деревенскими мальчишками, воровали с военных складов патроны. Поджигали их. Но зимой больше приходилось сидеть дома, вот я и рисовал — как мама топит плиту, как кошка греется на солнце. Любил фантазировать, сочинять. Из маленьких тетрадок делал иллюстрированные журналы, придумывал сюжеты на фантастические темы. Дарил их друзьям. У меня неплохо выходили карикатуры. В третьем классе послал свои работы в журнал «Крокодил». Их, конечно, не опубликовали, но отправили мне подшивку журнала с ободряющим письмом. Советовали учиться у таких мастеров, как Борис Ефимов, Кукрыниксы. Я и учился. По книгам да на собственном опыте, методом проб и ошибок.

Первая выставка моих работ открылась в 1972 году в актовом зале ИГУ. Я тогда только поступил в университет. На выставку пришли из училища искусств, и среди них художник Борис Лебединский. Посмотрел мои работы — их было 145 — и сказал: «Вы же художник. Зачем вам учиться на юриста?».

— Действительно, зачем?

— Моя мама, она у меня золотой человек, вообще настаивала, чтобы я получил педагогическое образование. И после школы я даже поступал в Иркутский пединститут, но учиться в нём не хотел. Понял, что это не моё призвание. А после армии выбрал юриспруденцию. Кстати, первый диплом я получил не на юрфаке, а на факультете общественных профессий ИГУ. Руководил там студией графики.

— А почему в Берлине решили всё-таки зарабатывать на жизнь творчеством?

— Я всегда знал, что в жизни всё пригодится. Так и получилось. В Берлин я попал по семейным обстоятельствам — женился на гражданке ГДР. Пришёл в трудовой комитет, это что-то вроде нашего бюро по трудоустройству, там мне предложили работу в международном туристическом агентстве. Писать бумажки. Меня это не устроило, решил сам поискать себе место. Знание языка — почти ноль. Предложил свои услуги в DEWAG Berlin — немецком рекламном предприятии. Полгода меня отпихивали. Типа, что могут эти русские? Зарабатывал в это время тем, что рисовал матрёшек и продавал их на улице. Потом написал письмо Эрику Хонеккеру, Генеральному секретарю ЦК Социалистической единой партии Германии. Так, мол, и так, советский гражданин, можно сказать, старший брат, не могу устроиться на работу. Меня принял инструктор ЦК СЕПГ — и в тот же день я получил положительный ответ. На следующее утро мне предложили явиться в DEWAG.

Директор герр Рихтер, очень интеллигентный человек, привёл меня в студию и попросил сделать пробную работу. Мне предложили открытку с портретом Эрнста Тельмана, поставили большой холст, метра три высотой, и встали за моей спиной. А мне-то что, сколько раз приходилось в армии вождей писать! Сухой кистью я за несколько минут сделал набросок вождя немецкого народа. И был принят на работу. Никто не знал, что многие годы все огромные заставки на партийных съездах и празднествах ГДР делал русский художник. И портреты вождей страны для демонстраций — моих рук дело.

В Германии уже тогда развивалась мощная рекламная индустрия. Мы готовили и выполняли проекты по созданию международных выставок, которые проводило министерство экономики ГДР. Я объехал с ними чуть ли не весь мир. Одна из крупных работ посвящалась 750-летию Берлина. По городу двигалась многокилометровая торжественная процессия, 14 машин везли исторические декорации, на фоне которых артисты давали представления. Крепости, гугеноты, рыцарские бои — чего там только не было. А в 1989 году создавал последнюю выставку ГДР. Она называлась «Берлин приветствует Москву» и располагалась у нас на ВДНХ. Награду и премию за это получал из рук Эрика Хонеккера. Это было, кстати, его последнее награждение. Вскоре он ушёл в отставку.

— Но вы не только оформительским искусством занимались?

— Мне было всё интересно. Писал, например, картины и портреты на заказ. Мои работы находятся сегодня в частных коллекциях США, Колумбии, Франции, Болгарии, других стран. В 1984 году я вступил в Союз художников ГДР, продолжая работать в DEWAG. Было очень много выставок. Преподавал в школе графики и живописи «Нордост» от министерства культуры ГДР. Делал карикатуры. Писал картины для станций Берлинского метро.

— Вы так легко вписались в берлинское общество? А трудности с языком, с общением? У немцев же другой менталитет.

— Могу говорить на английском, испанском, немецком, польском. Первым учителем немецкого языка была для меня мама. Она была в оккупации под Гомелем, помогала партизанам. Её отец, мой дед, — чекист, воевал в отряде Ковпака.

А что касается другого менталитета немцев — больше разговоров. Русские за границей довольно быстро привыкают к порядку. Во всяком случае, не станут ржавую трубу без изоляции класть в траншею, как я это здесь наблюдаю. И работают по совести. И закон там никто не пытается обойти, в том числе и русские. Если я продавал картины в частные руки, и в голову не приходило скрывать доход от налоговых органов. Идёшь в сберкассу и платишь свои 20%.

Конечно, я много общался с соотечественниками. В 1986 году мы с единомышленниками организовали международный клуб «Диалог». В руководство клубом вошли достаточно известные в Германии люди, например жена немецкого писателя Стефана Хермлина. Не раз общался с Маркусом Вольфом. Это был островок свободомыслия, консультационный центр для русских, переехавших в Германию, а позже и для многих других. Кстати, этот клуб до сих пор действует в Доме русской науки и техники в Берлине и имеет несколько филиалов в других странах.

Мир творческих людей тесен. Большая дружба связывала меня с коллегами из русской диаспоры. И до сих пор я дружу с поэтом и исполнителем своих песен Юрием Глушецким, композитором Захаром Катцем, поддерживаю отношения с известным на Западе русским художником Николаем Макаровым — у него сейчас своя галерея в Нью-Йорке, Людмилой Переднёвой — нашей землячкой, приехавшей в Берлин из Иркутска, Шамилем Гимаевым, жившим раньше в Казани, и другими. С некоторыми из них мы вместе расписывали Берлинскую стену.

— Тот осколок, который оставили как памятник?

— Не такой уж осколок — километров пять. Для этой работы был приглашён 141 художник со всего мира — в основном те, кто работал с большими форматами. Русских было всего пять. Один из них — Миша Врубель, правнук известного русского художника Михаила Врубеля.

— А как ваша работа называлась?

— «Маски». Она с философским смыслом: люди в политике — это люди в масках. Картина эта заняла 66 метров Берлинской стены, она есть в Международном каталоге современного искусства. Интересно было. Многие туристы горели желанием сфотографироваться с автором на фоне его работы. Естественно, платили за это. Особенно большой ажиотаж был среди японских туристов. Время тогда было такое… смутное. Как в России.

— Как вы пережили это время?

— В апреле 1990 года я без сожаления вывел свой отдел из DEWAG, восемь человек, и организовал собственную фирму. А DEWAG просуществовал недолго — задавила мощная западная конкуренция. Мы же стали выполнять большие заказы. К примеру, декорации для рождественских ярмарок, которые размещались на участке из трёх-четырёх гектаров. Или промо-акции необычных форм для крупнейших торговых центров. Представьте огромный, высотой в 17 метров, дворец, вокруг него фигуры сказочных персонажей, играющих на музыкальных инструментах. Свет, музыка, ощущение вечного праздника. Кстати, эти декорации до сих пор используют для народных гуляний, проведения праздников. Это приятно.

Но в основном работали с театрами. Театральные декорации было интересно создавать: проекты порой были очень необычными. Кроме того, мы вместе с немецкими коллегами Франком Бойтелем и Манфредом Граппом расписали немало общественных зданий: протестантскую академию Берлина, знаменитый ресторан «Рефугиум». На его открытии присутствовала и нынешний канцлер Германии Ангела Меркель, я с ней общался. Остались росписи торговых центров — Центро-Италия, ресторана «Летучий голландец» и многих других.

— А как вы попали в Книгу рекордов Гиннесса?

— В 1992 году известный немецкий продюсер Том Бухвальд (фирма «Ньюкоммуникейшен») заказал мне рекламный плакат для мебельного дома «Мюллер» на абстрактную тему. Над этим проектом мы работали три дня. В Книгу рекордов Гиннесса он вошёл как самый большой в мире рекламный плакат. В то время я сделал несколько подобных работ: для фирмы «СВОЧЬ», музея Бремена. Но тот плакат — самый большой.

В том же году возле Дома Европы в Берлине мы установили и самую большую в мире гостевую книгу города. 120 сброшюрованных и расписанных мною страниц размером 4,2 на 2,7 метра. Её устанавливали с помощью подъёмного крана. Через полтора года вторая такая же появилась в центре Берлина на Александерплац. Пара листов из неё до сих пор хранится у меня дома.

— Все ваши награды связаны с оформительским искусством. К нему художники относятся вообще-то как ко второсортному. Есть злоба дня, а есть вечное искусство.

— Не согласен. Да и история искусства говорит о другом. Это всё выдумки снобов. Я бы по-другому сказал: есть творчество, а есть ремесло. И неважно, в каком жанре ты работаешь. Штамповать под копирку берёзки и старые домишки? Это что? Вечное? Кроме рекламных плакатов, декораций и росписей, у меня ещё 800 живописных работ, полторы тысячи графических. Участие в целом ряде международных выставок.

А что касается наград… Разве о них думаешь, когда пишешь? Хотя и здесь я пожаловаться не могу. В 1993 году, например, получил золотую медаль на фестивале современного искусства в Венеции, где участвовал в составе группы профессора Штутгартской академии искусств Ханца Хааке и занял первое место. Это достаточно престижная международная награда.

— А детское увлечение карикатурами с возрастом не прошло?

— Только окрепло. У меня больше двух тысяч карикатур. Многие из них занимали призовые места в международных конкурсах. Как карикатуриста, меня приглашали в бундестаг в дни открытых дверей. Три работы находятся в Музее современной Германии. Да и сейчас в России печатаюсь.

— Довольны тем, чего достигли в жизни? Признание у вас есть. А где слава, там, говорят, и деньги. Простите за нескромный вопрос: вы богаты?

— Да! Немцы говорят: киндеррайш — богат детьми. Для меня это важнее всего. У нас была крепкая семья. Сейчас дети, их у меня пятеро, продолжают моё дело. Работают в разных направлениях, кому что нравится: дизайнер по интерьерам, дизайнер-модельер, художник по декорациям, проект-менеджер. Последнюю из организованных мною в Берлине фирм, рекламное агентство «TOPAC», я передал в руки своих наследников. Им же оставил купленный мною дом с участком. Там хранится большая часть моих работ. Что-то я им в этой жизни дал. Мой зять, он немец, принял мою фамилию. Поэтому я, наверное, действительно богат — как-никак основатель династии.

— Почему вы оставили Германию, семью, работу?

— Это трудно и легко объяснить… В 2001 году суровой зимой у меня умер отец, а я не смог даже попасть на похороны: из-за погоды самолёты не летали. Маме помогали справиться с горем мои друзья и брат со своей женой. Низкий им поклон. А у меня на душе остался какой-то осадок. Такое чувство, что я не договорил с отцом, что-то важное не сказал, не сделал. Мой отец — фронтовик, он приезжал ко мне в Берлин только раз, когда уже вышел на пенсию. И впечатление у него от этой поездки осталось тяжёлое, я это понял. Он посмотрел, как живут немцы — на изобилие продуктов, товаров в магазинах, чистоту и порядок на улицах, — и сказал с горечью: «Так кто же проиграл войну?» Это было в 86-м году, и больше он не приезжал в Германию. После смерти отца мама нуждалась в поддержке, а тут ещё брат тяжело заболел, перенёс несколько сложных операций, стал инвалидом. Хороший человек, прекрасный хирург, многих вытащил с того света, а самому досталось.

Мне нужно было что-то решать. Разрывался. Было очень тяжело. Жена отказалась ехать со мной в Россию. Я её не осуждаю. Дети уже были взрослые, самостоятельные, у них своя жизнь. Как раз в это время мне позвонили из России, пригласили на встречу выпускников юрфака ИГУ. Я прилетел. Встретил здесь любимую женщину, старых друзей, которые меня поддержали. И все сомнения отпали. Понял, что должен остаться. В конце концов, родина — это там, где друзья, где в тебе нуждаются.

— И какой вы нашли родину после двадцати лет отсутствия?

— Больной для меня вопрос. Совершенно другая страна. Другие люди, другие традиции. Даже язык стал другой. Не поверите, первое время понять не мог, что мне говорят. С русского языка, приправленного английским, на котором теперь здесь говорят, переводил на немецкий, чтобы смысл уловить.

— Вам пришлось не только заново открывать Россию, но и покорять её?

— Ну что вы! Таких планов я не строил. Не в том уже возрасте, чтобы что-то покорять. Я самодостаточен и знаю свои возможности. Хотя в каком-то смысле действительно пришлось начинать всё заново.

— А как вы оказались в сфере общепита? Очень странный жизненный поворот для творческого человека. Стихи, картины, очерки. И вдруг… пельмени.

— Ну уж и пельмени! Конечно, продукт незаменимый, сам люблю, но нет у нас этого в «Берлинском погребке», у нас только немецкая кухня. Да и что здесь особенного? В Берлине я в своё время действительно открыл первую пельменную. Взял на работу повариху с Украины, она лепила пельмени, готовила борщи, солянки. Сейчас на месте этой пельменной находится кафе «Пастернак». На те же 90-е годы приходится и первый мой опыт создания кафе-клуба, где проводились встречи с бардами и творческими людьми. О встречах у меня в ателье, которые назывались «Давайте посидим», до сих пор не забыли. А потом был большой ресторан «Летучий голландец». Подвёл партнёр, пришлось закрыть. Но все мои рецепты остались.

Так что «Берлинский погребок» в Иркутске возник не на пустом месте. Хотя этот проект отнял у меня много времени, особенно поначалу. Во-первых, хотелось, чтобы была настоящая немецкая кухня. Поваров пришлось самому воспитывать в немецком духе, учил их варить свиные рульки в пиве, делать берлинскую солянку и т. д. В Иркутске четыре ресторана с немецкой кухней. Наши блюда им уступают разве что в цене: Студгородок — это ведь не центр, кошельки у наших клиентов не самые толстые. Здесь уютно, стены я расписал так, будто сидишь в кафе на Унтер ден Линден в Берлине. И сделал это специально так, чтобы скучно не было. Гости сидят, обсуждают, что правильно нарисовано, что неправильно. Главное — не остаются равнодушными. Тихая немецкая музыка 20-30-х годов. Мест в погребке, правда, мало — всего 35. Мы из-за этого стараемся не афишировать встречи, которые здесь проводим, творческие вечера. По сути, это камерный, салонный клуб. У нас выступают барды, поэты, писатели, композиторы, издатели.

— Слышала, что вы устраиваете в кафе тараканьи бега. Это тоже придумали, чтобы раскрепостить посетителей?

— Идея не моя. В двадцатые годы нищие белые офицеры стали это делать в Берлине. А мы впервые устроили тараканьи бега во время пивного фестиваля. Заранее объявления не делали. Попросили на биофаке госуниверситета американских тараканов — они такие большие. Там их разводят для опытов. Поставили в кафе стол с дорожками. И объявили ставку на таракана-победителя — 10 рублей. Что тут поднялось! Тараканы по пять забегов успели сделать, пока не уморились. Это же всё интересно, понимаете?

Устаю, правда. Иногда в два часа ночи отсюда уезжаю. Бывает, просто от общения устаю, от текучки. Здесь намного тяжелее работать, чем в Германии. Как в России говорят, очень много понтов.

— Почему ваших работ нет на иркутских выставках?

— Потому что я не являюсь членом Союза художников России. По уставу в него не вписываюсь. У меня есть международные награды, но нет республиканских выставок. Но я как-то этим переболел. Не хочется никому ничего доказывать: нет так нет. А картины, конечно, пишу. Для себя, на заказ, иногда в Германию отправляю, когда просят. Не писать я просто не могу.

У меня сейчас много проектов. Не буду о них рассказывать. Неизвестно ещё, что получится. Ради них я отказался от выгодных с материальной точки зрения предложений. Ведь неизвестно, сколько ещё этой жизни осталось? Хочу эти годы прожить так, как мне нравится. И не мешая другим.

Фото Дмитрия ДМИТРИЕВА

Шляхов Вячеслав Гаврилович родился 8 июня 1952 года в посёлке Белая Иркутской области в семье военного. 1970-1972 гг. — служба в армии, в военно-воздушных войсках. После увольнения в запас поступил на рабфак Иркутского госуниверситета. В 1973 — 1976 гг. учился на юридическом факультете ИГУ, с четвёртого курса перевёлся в Московский госуниверситет. Одновременно окончил заочную Академию искусств. После МГУ работал старшим инспектором уголовного розыска ГУВД Москвы.

С 1982 по 2004 год жил в Берлине. До 1990 года работал в германском рекламном предприятии DEWAG, затем создал собственную фирму «TOPAC», объединяющую рекламное агентство, типографию, издательство и мастерскую по шелкографии.

В 2004 году вернулся в Иркутск, работал в Восточно-Сибирском филиале Российской академии правосудия. В 2006 году открыл пивной бар «Берлинский погребок».

Член Союза художников Германии.

Награждён орденом Трудового Красного Знамени ГДР и золотой медалью Венецианского фестиваля современного искусства. Две работы занесены в Книгу рекордов Гиннесса.

Имеет пятерых взрослых детей.