Разные взгляды, наверное, провожали Аню Костюкову – двадцатилетнюю девчонку, весело шагавшую по Москве в один из первых дней 1943 года. Кто-то любовался её ладной шинелькой, быстрой поступью, румяным открытым лицом. А кто-то, может, и недобро косился на кукольные завитушки кудрей из-под солдатской шапки, на неуместные искорки в смеющихся глазах. Война кругом, а эта пигалица не нашла, куда лучше увольнительную использовать – подалась в парикмахерскую! Им, этим молодым, и враг нипочём!

Где-то на улице сибирячка заметила старика, который гадал на бобах. Рядом – горстка любопытных, кто-то с настороженным вниманием выслушивает «приговор» бобового оракула. Решила и Аня попытать свою долю. Теперь, на пороге своей 86-й годовщины, из того недолгого разговора со стариком помнит только главное: он наворожил ей, что жить будет долго. Но всего того, что встретится ей на нелёгком жизненном пути, разумеется, предсказать не мог. Не мог он увидеть сквозь мглу войны адские бомбёжки на Курской дуге, дни и ночи наступлений Воронежского, Третьего Белорусского, Второго Белорусского фронтов, с которыми девушка-радистка дойдёт до самого Берлина. Не мог разглядеть за далью лет её трудовое подвижничество в Иркутском областном суде, а потом – долгие годы общественной работы в совете ветеранов. Не угадал всех горьких утрат и нежданных радостей, какими одарила судьба. И того, и другого выпало вдоволь. Хватило бы не на одну биографию.

До двенадцати лет росла Аня на Смоленщине, в деревеньке Яновка. В простой колхозной семье ребятишек было пятеро, Анна – вторая. Рано пришлось ей узнать солёный вкус крестьянского труда. Летним утром чуть свет отправлялась девчушка на поле. Через реку в студёном тумане шла вброд, задрав ситцевое платьишко. Перебредёт, чуть обсушится – и давай убирать густой лён, вязать ладные снопы. Трудодни ей начислялись, как заправской. Да и спрос был самый нешуточный. Как-то на общем собрании бригадир очень хвалил Аню, благодарил её родителей за работящую помощницу. Маленькая ростиком, она самой спорой была в работе: больше гектара льна повыдёргивала.

В 1934 году селяне жили скудно, была настоящая голодуха. Едва упросили вербовщика из Приангарья записать к выезду на заработки большую семью Костюковых, в которой работников-то было всего трое – мать с отцом да старший брат, остальные – иждивенцы. Сели всем «табором» в вагон и помчались к далёким берегам Байкала. А оттуда – в Бодайбинский район, в село Синюга, на лесозаготовки. Там прожили два года. Вернулись в Иркутск, нашлась и тут работа да тесная комната в бараке. Коммунальным барачным бытом жили аж до 1960 года. Отец там и умер в 1953-м.

Когда началась война, Анне было девятнадцать, она училась в двухгодичной юридической школе. Весной сорок второго окончила, приехала по распределению в Тайшет следователем прокуратуры. Успела расследовать три дела и получила повестку в военкомат. Целый эшелон девчонок из Тайшетского района двинулся на восток, в Комсомольск-на-Амуре, на полугодовые курсы ЗОС (земельное обслуживание самолётов). Оттуда 12 декабря курсисток погрузили в состав на Москву. Столица встретила новобранцев в самый канун Нового года, 31 декабря. Праздника никакого, конечно, девчонки не ощутили. Успели только помыться в казарме, как в комнату к ним, замотанным полотенцами, словно чалмами, вошёл кто-то из офицеров. И в ту же секунду с громким звоном лопнула лампочка под потолком. Стало вмиг темно и жутко. «Будто конец света наступил», – вспоминает Анна Абрамовна. Все тогда почувствовали, что беспечная юность осталась позади. И начались, как пишут в плохих заметках, суровые военные будни.

Пеленгаторщица Анна Костюкова поступила в распоряжение первого отдельного батальона ЗОС Главнокомандования ВВС Красной Армии. Команда состояла из радистов, шофёра и комвзвода. Был среди них парень из Бурятии, был из Тувы, один татарин, водитель – белорус.

— Я – единственная девчонка во взводе, представляете? – рассказывает Анна Абрамовна. – Как бережно и тепло относились ко мне остальные! Подбадривали, хвалили. И ругали — когда я пыталась наравне со всеми что-нибудь тяжёлое ворочать. Николай Васильевич Волков, наш шофёр, прямо набрасывался: «Ты что это? Опомнися! Вона нас сколь мужиков, неужели одну тебя, кроху, не сохраним?!» А мне как без дела-то стоять? Наказанье чистое. «Ох, и неугомонная ты, Анютка!» — говорили мои товарищи. Чемоданчик у меня был небольшой такой, всю войну со мной в машине проездил. Так вот, в этот чемоданчик то и дело «подбрасывали» мне обновки. То штанишки новые тёпленькие, то трико у интенданта выпросят ребята. Всех я их помню нежно.

Служба, как и всякое ратное дело, была нелёгкой и опасной. Для врага связисты – первая мишень. Это ведь они помогают советским военным лётчикам ориентироваться в полёте, быстро находить цель, безопасно приземляться. В машине, бывало, сидит радистка у аппарата, вся превратившись в слух, чтобы расслышать, не прозевать торопливые позывные. Откликнуться надо сразу же, без промедления, точно назвать пилоту нужные координаты. Того и гляди, запеленгует противник, тогда и машину накроют, и лётчик останется без наземной помощи. Хочется, ой как хочется сохранить жизнь и воздушному экипажу, и своему. А значит, и себе. Кому ж впору помирать-то в двадцать лет! Иногда связь с воздухом внезапно обрывалась. Проходили томительные минуты, часы. Никто не запрашивал, не встречал самолёт. Значит, не долетел. Где-то сбили. Становилось горько. Бывало, что радиопеленгаторщик давал разрешение на посадку на свой страх и риск, если не отвечал принимающий аэродром. Может, просто сбой связи? А самолёт-то наш в небе, под вражеским прицелом, каждый лишний круг для него может оказаться последним. До сих пор Анна Абрамовна помнит фамилию пилота, которому в последний раз на войне давала пеленг, — Кириллин. Помнит его долгожданный отзыв: «Родина! Я приземлился. Спасибо!» — и острую, глубокую радость в сердце, разбуженную этим сигналом.

Недавно Анна Абрамовна была приглашена на встречу в память 65-летия битвы на Курской дуге. Одно из самых кровопролитных сражений второй мировой войны могло и для неё оказаться последним. Она и сегодня помнит страшный бой под станцией Кочетовка. Помнит, как их подразделение никак не могло машинами проехать к Орлу. Попросились на польский эшелон. Поляки заартачились было, но наши офицеры пригрозили: «Пожалуемся самому Сталину!» Помогло, советские машины погрузили на платформы. Поезд шёл, весь замаскированный ветками. Налетели немецкие самолёты-разведчики, сбросили листовки с насмешкой: «С каких это пор в России движется лес?» А вскоре начался жестокий авианалёт. Бомбы со свистом обрушивались с небес. Люди бежали кто куда. Много-много их полегло. Аня бежала к перелеску, как вдруг где-то близко рванул снаряд. Девушку всю засыпало землёй, хорошо, что успела глаза закрыть. Снаружи остались лишь голова да руки. Вокруг светло, как днём, хотя время было ночное. Пошевелиться страшно. Сквозь грохот бомбёжки слышит Аня крики ребят из экипажа, а отозваться не смеет. Потом, когда уж поутихло немного, откопалась, доползла до траншеи, попала к своим – шофёру и командиру взвода. Те накинулись бранить: «Ты чего не откликалась? Напугала нас до смерти!» Оказалось, что у связистки сильный ушиб, ноги не просто в синяках, а почернели прямо. Но фартовая она, сибирячка, ни осколочка не поймала. Медики всё равно хотели её госпитализировать, но отказалась наотрез. Говорит, руки у меня рабочие, зрение, слух в порядке, а что ноги еле волочатся, так ребята помогут, до машины донесут. Товарищи её не только до машины, а и в санбат на перевязки аккуратно провожали, вместе выхаживали. Встала на ноги быстро. Правда, потом, уже после победы, мучилась с ними, ездила на курорты лечиться. А тогда, на войне, не до болячек было.

Все фронтовые дороги вместе с Анной прошёл необычный спутник-товарищ – дворняжка по кличке Рыжий. Она его в Москве подобрала щенком-подростком да так и возила с собой.

— Рыжий был пёс очень смышлёный и верный. Так случилось, что он мне да и ребятам не раз жизнь спасал. В Польше мы на минное поле наехали. Правда, и сами чуяли что-то недоброе на том пустыре. Парни из машины вышли, шагают рядышком неспешно. Водитель рулит потихоньку. А я в будке у аппарата сижу. Тут Рыжий забеспокоился, просится вон, скребёт дверь. Я ему открыла да и сама с ним выскочила. И как раз моментом позже рвануло! Машина взлетела на воздух. Коле Титкову отлетевшее колесо сильно зашибло бок, шофёру – ничего (вот везунчик!), а нашему Демченко целый град стёкол в глаза посыпался, осталось после лечения 6% зрения. Ну, а я, спасибо Рыжему, целая. Давай с перепугу собаку целовать. Бывало, что пёс нам и артналёты «предсказывал»: начинал суетиться и повизгивать. Или протестовал, когда для стоянки неудачное место выбирали. Возьмётся юлить да завывать, прямо сладу с ним нет. Я тогда говорила командиру: «Давайте уедем отсюда, нехорош тут привал, Рыжий не зря паникует!» Он поначалу-то посмеивался надо мной, уступал вроде бы из снисхождения. А как-то раз вернулся на ту точку, где собака нам обосноваться не дала: там другая приводная станция остановилась. Комвзвода не нашёл ни машины, ни экипажа, а только воронку в три метра. С тех пор к собачьей тревоге относились всерьёз, считались с Рыжим. До сих пор мне до слёз жалко, что я его, голубчика, не уберегла, не привезла домой. Уже после капитуляции Гитлера наш батальон оставался в Германии. Меня обязали по снабжению служить, кормить наших солдат-победителей. Поэтому я часто из взвода отлучалась за провиантом. Как-то взвод в моё отсутствие перебирался из пункта в пункт, эшелон шёл не торопясь, под насыпью мелькали проснувшиеся перелески. Рыжий увидал зайца, а может, бурундука, да и сиганул с платформы за добычей. Так и отстал от своих. Долго потом передо мной ребята винились, что не уследили за моим любимым другом. А уж я ревела!

Пришлось без четвероногого однополчанина возвращаться на родину. В Иркутск Анна Абрамовна приехала только к ноябрю 1945-го. Работала архивариусом в трибунале военного округа. Потом – в областном отделе юстиции. В 1956 году его объединили с областным судом. А через три года, когда отдел юстиции вновь выделили в отдельное ведомство, Анна Костюкова так и осталась в канцелярии суда, начальником. Работы было невпроворот. Когда строился Ангарск, ликвидировались лагерные суды, все досье, все бумаги возили в облсуд, что называется, возами. Всё это надо было привести в порядок, в стройную систему, ничего не попутать и не потерять. Часто приходилось ночевать на работе, разгребая вороха документов. Впрочем, это случалось и потом, если, например, уходил в отпуск архивариус (Анна Абрамовна никому не могла доверить архивы). Или когда молоденькие девочки-стажёры отпрашивались на сессии, а начальница брала на себя их работу. Поворчит да и отпустит. Понимала ведь: девчонкам надо учиться. Так очень многие квалифицированные судьи окончили юрфак под покровительством нашей героини. На пенсию Анна Абрамовна ушла в 1977 году, проработав в областном суде двадцать один год.

— Я бы и дальше трудилась с удовольствием, — говорит ветеран, — очень коллектив наш любила. Да ноги стали упрямо напоминать про Курскую дугу. С тросточкой ходить пришлось, по больницам, по аптекам «разгуливать». Но я долго ещё помогала в работе канцелярии. Порой приду в суд, меня встречают как родную, норовят папки с делами вручить. А я уж поправляю: несите, мол, к новому канцелярскому начальству. За мной дела приняла Вера Михайловна Самойлова, отличный специалист из отдела юстиции, я сама её рекомендовала. Коллеги до сих пор помнят меня, поддерживают, навещают, поздравили в прошлом году с 85-летием. Особенно «опекает» меня Ираида Даниловна Каменяр – одна из моих «подопечных» в прошлом. Я всех сердечно рада видеть, у меня ведь квартира большая, пусть приезжают, общаются.

Став пенсионеркой, Анна Абрамовна, конечно, не отправилась на покой. Неугомонная сибирячка, как звали её фронтовые друзья, осталась верна себе: целых двадцать лет она посвятила общественной работе в совете ветеранов микрорайона Юбилейный. Была сначала секретарём, а потом и председателем. Жила заботами и проблемами пожилых земляков, многим помогала. Составила целые тома ветеранских досье. Те, что о фронтовиках, и по сей день хранит у себя. Говорит, как уж станет совсем слабенькой, передаст совету Свердловского округа. И сейчас к ней на огонёк нередко заглядывают гости – кто посоветоваться, а кто и просто душу отвести.

В этом месяце ей исполнится 86. Не соврал московский «бобовый» предсказатель: жизнь прожита долгая. А ещё славная, героическая, трудовая. Но этого, правда, никто предвидеть не мог. Ведь каждый из нас – единственный полноправный автор своей жизненной повести. В архиве лет Анны Костюковой есть и счастливые, и горькие страницы. Тем она и дороже.

Фото Дмитрия ДМИТРИЕВА