Письмо Галины Владимировны припозднилось к нашему юбилею ровно на сутки. Праздники, отшумев, тут же канули в лёгкие радужные воспоминания. А память, как неотъемлемая частица общего бытия, осталась. И каждая крупица пережитого, возвращённая сегодняшнему дню, становится бесценной. Вот одну из них Галина Владимировна Шиманская вернула нам. Ведь о журналистах, работавших в «Восточно-Сибирской правде» в двадцатых — тридцатых годах, мы знаем очень немного. Тут же откликнулась не просто читательница, а дочь сотрудника «Восточки» тридцатых годов, назвав при этом не только имя своего отца, но и ещё несколько фамилий, для нас, нынешних, очень важных. А за ними, как это часто случается, разверзлась бездна пережитого.

Уже позже, перебирая дома у Галины Владимировны пожелтевшие, ломкие от времени, бережно ею хранимые бумаги «из того времени», я упёрлась глазом в словосочетание «Дело «Восточно-Сибирской правды». Встретилась с этим выражением в копии прошения, написанного мамой Галины Владимировны — учительницей одной из иркутских школ Валентиной Павловной Крельштейн всем сразу (какая наивность!) вершителям судеб той страшной поры: Жданову, Берии, Щербакову, генеральному прокурору Руденко. Вот такие строчки: «… Вынуждена обратиться к вам с большой просьбой по очень важному для меня и моей семьи делу. Мой муж Крельштейн Владимир Борисович в августе 1938 года был арестован УНКВД по Иркутской области. Через 2 месяца, в ноябре, был сослан на Колыму, в бухту Нагаево на 10 лет. Многие товарищи, работающие вместе с ним в редакции, были привлечены с мужем по одному так называемому «Делу «Восточно-Сибирской правды»… В конце 39-го года письменная связь прервалась, и больше я о нём ничего не знаю. Убедительно прошу оказать мне помощь в розыске его…».

Какое это «дело», нам, делающим «Восточку» почти век спустя, ещё предстоит узнать. Вся надежда на то, что важные архивы, как и рукописи, «не горят». Но пока в наших руках оказался лишь крохотный фрагмент страшной мозаики, составленной из миллионов трагически загубленных судеб, — несколько писем, адресованных двум маленьким девочкам — сестричкам Азе и Гале — и их матери, Валентине Павловне Крельштейн. Поймала себя на мысли, что «колымские» эти письма своим содержанием сродни тем, что чуть-чуть позже начали приходить с фронтов Великой Отечественной, по сию пору тоже бережно хранимым во многих семьях как память о погибших близких и родных.

Нашему старшему коллеге и сослуживцу Владимиру Борисовичу Крельштейну не довелось воевать. Но свой бой — за человеческое достоинство, за судьбу дочерей (Галина Владимировна окончила Иркутский пединститут, её сестра Аза — медицинский), если хотите, то за будущее нашей с ним «Восточки» — он вёл вплоть до своей гибели в конце 1939 года.

В июле 1939-го он писал Валентине Павловне, своей жене: «Я перебрал все более или менее важные этапы своей жизни и пришёл к твёрдому убеждению: я всегда, во всём малом и большом был честным и принципиальным. Часто я, забегая вперёд, думаю о будущем, и тогда мною овладевает ужас, когда я строю предположение: а вдруг моя жалоба будет оставлена без последствий. Ведь в этом случае я не только не нужен вам, но, если хотите, вреден…»

Чуть ниже: «Если мне всё же не придётся свидеться с вами, я хочу, чтобы ты рассказала детям всю правду об их отце, о том, что они были и есть для меня святая святых. Я хотел бы, чтобы ты сделала их людьми в доподлинном смысле слова…»

И почти заканчивая послание: «Нет, Советская власть не может не разобраться в том, кто и что я есть. Врагом её я никогда не был и не буду. Воспитай детей в безусловной преданности Советской власти, коммунизму. Нет, я не утратил смысл жизни. Я страстно хочу жить, это облегчает мои страдания».

Чуть ли не за месяц до своей гибели в шахте, 7 ноября 39-го года, Владимир Борисович Крельштейн успел признаться родным: «Умереть мне не страшно, а страшно умереть, не видя вас, вдалеке от вас…»

Мы решили: пускай эти строчки «оттуда» и станут комментарием к письму Галины Владимировны Шиманской, написанному в газету её отца восемьдесят лет спустя. Ну а всему материалу предпослали заголовок ёмкий и значимый: «Наша с тобой биография».