Потом я помню себя уже в школе. Школа битком набита народом, какой-то мужчина на возвышении громко говорит, время от времени вытирая слёзы. Все люди слушают его и тоже плачут. Моя мама тоже плакала. Я подёргал мать за руку и громко спросил: «Мам, почему все плачут?». В ответ мама не проронила ни слова, только неожиданно сильно дёрнула меня за руку. При этом взгляд её был таким испуганным и строгим, что я понял — лучше прикусить язык.

Только став взрослым, я понял её реакцию. Похороны Сталина обрушилась на нищую деревню заботой. Всему населению было приказано явиться на митинг в школу. Каждый должен нашить себе на рукав траурную повязку. Никого не интересовало, из чего её будут делать. А ведь большинство колхозников не имело материи даже на заплатку. И вот начались судорожные поиски. Чёрную основу повязки соорудили быстро. Брали подходящий кусок ткани любого цвета, потом красили его сажей, разведённой в керосине. С красной каймой для окантовки было сложнее. Не было в послевоенное время у колхозников ничего цветного. Вот тогда подкладка моего пальто выручила всю деревню.

Тем не менее всё проходит. Начала забываться и война. Деревня постепенно оправлялась от беспросветной нужды. Весной 1957 года мне исполнилось семь лет. Осенью я должен был пойти в школу. Я уже сносно знал буквы и множество детских стишков. В деревне строилась новая школа. Мы, будущие первоклашки, затаив дыхание, следили за её строительством.

Школа-четырёхлетка получилась крошечная, имела всего две классных комнаты. В одной комнате учились первоклашки и третьеклассники, а во второй комнате размещались второклассники и четвероклассники. Коридор был общим, в конце коридора находилась учительская. Учителей было всего двое: Николай Афанасьевич, по совместительству директор школы, и Вера Ивановна. Мы проучились первую зиму, и вот в окна школы засияло весеннее солнце. Снег растаял, стремительно побежали ручьи. Мы стали с трудом досиживать до конца урока. Все школьные перемены носились на улице с телячьим восторгом. Никогда позже я не чувствовал так весну, как в начальной школе. Потихоньку земля начала подсыхать, в деревне запахло дымком. Это на огородах сжигали прошлогоднюю ботву и палые листья. Это на всю жизнь стало ни с чем не сравнимым запахом весны.

Ярким, тёплым днём к школе подъехал грузовик. Начался радостный переполох, нам привезли саженцы деревьев. Учителя всю зиму рассказывали нам, как мы будем сажать сад вокруг школы. Мы ещё ранней весной наготовили и прорастили черенки тополя. Мы давно ждали этого радостного события — посадки сада. Занятия в школе были отменены на два дня. Мы работали. Перекопали весь участок, сами разбили клумбы и посадили тоненькие деревца. Летом мы по очереди поливали деревья и грядки. На уроках труда мы сами выкрасили штакетник и лавочки. Уже осенью нашу школу было не узнать. Вокруг неё цвели цветы и деревца шуршали листьями. Когда я пошёл учиться в четвёртый класс, школа уже утопала в саду. Нам было от восьми до двенадцати лет. Но свой школьный сад мы посадили и вырастили.

Потом мы стали старше, по вечерам уже с девочками сидели на собственноручно выкрашенных лавочках. Однажды случилось настоящее ЧП — в саду нашли большую сломанную кленовую ветку. Старшие пацаны устроили расследование, и, конечно, виновный был найден. Им оказался Васька Свистун. В общем, Ваську побили. После этого никогда ни одна ветка не обламывалась. После школы ребята разъехались из села. Кто-то уехал в город учиться дальше, кто-то ушёл в армию. А потом и саму деревню снесли. Государство решило, что её существование экономически не оправдано, нужно укрупнять хозяйства. На том месте, где стояла деревня, остался только старый школьный сад.

С тех пор прошло пятьдесят лет. Сейчас я живу в большом городе. Проезжая по его улицам, всегда обращаю внимание на школы. Они разные. Есть школы старые, в центральной части города, и школы-новостройки в микрорайонах. Но и те и другие выглядят уныло, на них словно лежит печать запустения.

Новые школы в микрорайонах похожи, как близнецы. Заметно, что строителями было заложено здоровое начало. Вокруг каждой из них обязательно есть земельный участок с торчащими из земли сухими стволиками деревьев. Обязательно стоит полуразрушенная теплица. Когда-то сюда завозили землю, предполагались клумбы. В центральной части города школы старые. У них разные фасады, по которым можно определить, какие веяния были в архитектуре в разные времена. И снова — при каждой школе обязательно есть земельный участок с засохшим и заброшенным садом. Только школа искусств в центре города радует глаз. Она утопает в саду. Каждую весну я заглядываю туда посмотреть, как ребятишки с родителями возятся на клумбах, сажают цветы.

Глядя на нынешних мальчишек, иногда приходишь в ужас от их варварского отношения к природе. И не только к природе. Меня возмущает, например, привычка молодёжи сидеть на лавочках, забравшись на спинку. Грязные лапы при этом ставят на сиденье лавочки, не заботясь о том, что комья грязи остаются его украшением. Плевки и окурки вокруг лавочек — обычное явление, несмотря на то, что рядом находится урна. И замечания им не сделаешь: всё равно слушать не станут, только нахамят в ответ. В нашей деревне было иначе. Любой взрослый мог пристыдить пацана. А если пожалуешься дома, родители и не подумают идти выяснять отношения с твоим обидчиком: «Как это вы посмели моему Петечке или Ванечке замечание сделать?» Наоборот, тебе же и достанется. Деревенских ребятишек воспитывали всем миром, и каждый взрослый чувствовал свою ответственность за всех детей.

Повозмущавшись, я говорю себе: «Что поделать, ведь эти подростки не посадили свой школьный сад, они не устраивали самосуд над Васькой Свистуном за сломанное дерево. И не было в их жизни моего директора школы — Николая Афанасьевича».

А жаль…