Людмила Бегагоина – редактор отдела социальных проблем – среди ветеранов «Восточки» занимает почётное третье место по стажу работы. Он составляет 30 лет. Правда, глядя на вечно бегущую куда-то Бегагоину, это кажется невероятным. По возрасту в ветераны ей явно рановато. Но так уж вышло, что «Восточка» стала её первым и единственным местом работы, университетом и чуть ли не семьёй.

Робкий Наполеон

После окончания ИГУ в 1975 году на работу её не брали. Она просилась во все подряд многотиражки, везде отказывали. И тогда Людмила Бегагоина разозлилась: «Не я буду, если не стану ведущим журналистом в лучшей газете Иркутской области». Имелась в виду, разумеется, «Восточка». По тем временам это были просто наполеоновские амбиции, потому что печатный орган обкома партии для простых выпускников университета был совершенно недосягаем. «А я была очень упрямая. Правда, робкая, — уточняет Людмила Фоминична. — На свои первые интервью я ходила вместе со старшей сестрой. Я говорила ей, какой вопрос нужно задать, сестра задавала, а я писала. У меня была такая врождённая стеснительность. Как видишь, со временем я её переборола».

Когда Людмила пришла в «Восточку», ей неслыханно повезло. В редакции как раз временно освободилось место учётчика писем, потому что работавшая там Шура Дурасова ушла в декретный отпуск. Вот на это место и приняли вчерашнюю выпускницу. Приняли с одним условием.

Редактором «Восточки» в те годы была Елена Ивановна Яковлева, женщина суровая, не склонная к сантиментам. Она моментально просекла далеко идущие планы новой сотрудницы и предупредила:

— Не забудь написать в заявлении, что ты устраиваешься временно, на год. И не думай, что сможешь пролезть в творческие сотрудники. Может, ты мечтаешь тут обосноваться, квартиру за счёт редакции получить, в Союз журналистов попасть? Напрасно. Если у тебя «творческий зуд», пиши, конечно. Запретить я тебе не могу. Но запомни, у тебя ничего не получится. Ты меня поняла?

— Поняла, — пискнула Людочка.

— Повтори.

— Буду писать, а там видно будет.

— О, у тебя ещё и характер! Ну, иди, закаляйся.

И Людмила Бегагоина пошла, куда её отправили: закалять характер. Нужно признать, что у неё это получилось. О чём только она не писала за тот год! Писала для всех отделов, на любые темы. Статьи Бегагоиной печатались буквально в каждом номере газеты. Днём она «учитывала» письма, вечером носилась по городу, набирала материал и бежала домой. А дома ждал грудной ребёнок. Сынишка постоянно болел, плакал. По ночам одной рукой она качала сына, другой – «ваяла нетленку». А утром – опять на работу.

За этот год она ни разу не подошла к Елене Ивановне, не попросилась в штат. За неё просили другие. Почти все заведующие отделами сочли своим долгом вступиться за редакционного «ребёнка». А Елена Ивановна им отвечала: «Никуда от неё «Восточка» не денется. Пусть ещё характер позакаляет». Тем временем год истёк. Пришлось Людмиле писать заявление на отпуск с последующим увольнением. И никто её не остановил. «А я целый год жила одной мечтой – попасть в журналисты «Восточки», — вспоминает она. – И вот стало ясно, что всё было напрасно. Все мои бессонные ночи, безумное напряжение – всё зря. В таком состоянии я два дня просидела на диване, изображая скульптуру «Великое горе». Родные просто боялись ко мне приближаться. А потом приехал наш редакционный водитель и отвёз меня в «Восточку». Работать. На сей раз – в должности корреспондента».

— Нужно отдать должное Елене Ивановне, закалять характеры она умела. А вам-то что помогло не сломаться?

— Мои новые товарищи, журналисты «Восточки». Когда я пришла в газету, писать толком не умела, но сильно старалась. И все в редакции на меня смотрели как на ребёнка, которого надо учить, опекать, растить. Был, например, такой эпизод, который о многом говорит. Учётчику писем, понятное дело, журналистского удостоверения не полагалось. Мне выдали бумажку о том, что я «внештатник». Она быстро стала похожа на тряпку. Очень стыдно было её показывать тем, у кого я брала интервью. Однажды меня вызвал в свой кабинет Валерий Павлович Никольский, заместитель Яковлевой, и вручил настоящее удостоверение. Он сделал это просто так, чтобы поддержать меня, ободрить. Это была такая красная корочка, и в ней написано «корреспондент», без слова «внештатный». И это счастье было огромное.

— Кого вы считаете своими первыми учителями?

— Первым моим учителем и наставником был Валерий Кашевский. Правда, писать он меня не научил. Зато никому не давал в обиду, для меня тогда эта поддержка была важнее всего. Сейчас Кашевский преподаёт журналистику в госуниверситете, я частенько встречаю его (мы живём неподалёку), и он всегда рассказывает, как своим студентам приводит меня в пример: «Вы не представляете, какая тихоня была эта «крутая» Бегагоина. Один я это знаю».

А писать по-настоящему меня научил Владимир Лемешев. Когда я родила второго ребёнка и вышла из декретного отпуска, оказалось, что мой стол и моя должность в редакции заняты. А в отделе партийной жизни, который возглавлял Лемешев, как раз освободилось место. И никто на него не рвался. Володя и позвал меня к себе в отдел. «Не пожалеешь, — говорит. – Зарплата в отделе партийной жизни на 20 рублей выше». Я согласилась, честно предупредив его, что в партийной жизни совсем ничего не смыслю. Шеф пытался мне что-то объяснить, но не преуспел. «Знаешь, — говорит, — что такое посевная?» А я в ответ: «Это, наверное, когда урожай убирают?…»

Короче, махнул он на меня рукой: «Иди, сама что-нибудь придумай и напиши». Стала я сама придумывать себе задания. Первый мой текст Лемешев просто выкинул в корзину. Вскоре и второй полетел туда же. Тогда я пошла в библиотеку, взяла подшивку «Правды» и читала её до умопомрачения. То есть ровно до тех пор, пока не поняла, как написать текст не просто, допустим, о строительстве дома, а о ведущей роли партии в его строительстве. Третий материал я положила на стол Лемешеву и тут же убежала, чтобы не видеть, как очередной плод моего труда полетит в корзину. Однако через несколько минут начальник сам прибежал ко мне в кабинет с криком: «Да ведь это же гениально! Лев Толстой отдыхает!»

С тех пор все до единого материалы, которые я сдавала Лемешеву, были «гениальными». Если на «летучке» забывали похвалить Бегагоину, мой начальник воспринимал это как личную обиду. Вот так он и научил меня писать: бросил в воду, как щенка, и заставил плыть. Раньше, до его мудрого руководства, писать аналитические материалы я не умела. Именно в то время у меня появилось журналистское имя. Я критиковала, например, райкомы партии, что областной комитет КПСС не приветствовал, мягко говоря. Но вынужден был терпеть, поскольку статьи были объективными, критика справедливой. А после партийной жизни я вернулась к социальным проблемам, которыми всю жизнь и занимаюсь.

«Как же ты не боишься? Уважаю»

Так в иркутской журналистике появилось новое имя – Людмила Бегагоина. Сегодня у неё есть и характер, и имя, и целая куча грамот и наград, даже медаль ордена «За за-слуги перед Отечеством». Серия материалов об усыновлении наших детей иностранцами вызвала широкий резонанс … в США. С недавних пор американские чиновники пытаются перед ней оправдаться. Но она отвечает: не поверю, пока сама не увижу.

Уже давно журналист ведёт в «Восточке» криминальную тему, пишет об организованной преступности, о криминальных авторитетах и бандитских разборках. Бывает, что после особенно острых разоблачительных материалов ей звонят полковники и генералы и спрашивают: «Как же ты не боишься? Я бы не смог. Уважаю». А она терпеть не может такие разговоры.

— Мне всю жизнь задают этот вопрос, и он меня как-то оскорбляет. Почему я должна всяких отморозков бояться, а не они меня? С другой стороны, если ты боишься – не берись за такие темы. Пиши про тихую библиотеку. Мне же это не интересно. Мне интересно в засаде сидеть.

— Неужели так ни разу в жизни и не испугались?

— Бывало, конечно. Однажды, например, участвовала в операции, когда вместе с обычными разбойниками поймали вора в законе. Никто не ожидал, оперативники прямо оторопели, спрашивают его: как ты здесь оказался, тебе же самому не положено руки пачкать. А я, такая смелая, говорю: «Да какой он вор, его небось развенчали давно». Тут он на меня глянул, и у меня просто сердце опустилось. Взгляд у него был просто нечеловеческий. Такой взгляд я потом ещё не раз у «авторитетов» встречала. Обычно в суде. Бандиты обожают подавать иски о защите чести и достоинства. Для них это что-то вроде игры: ну-ка, мол, докажите, что я отморозок. Но все, кто на меня в суд подавал, или убиты в бандитских разборках, или срок мотают.

— Говорят, была ещё какая-то история, когда вы вели переговоры с преступниками.

— В начале 90-х годов газета много писала о нарушениях в Иркутском СИЗО. До вступления в силу нового УПК тюрьма была переполнена в 5-6 раз, заключённые содержались в невыносимых условиях. Тот, кто попадал в следственный изолятор в те годы, очень быстро становился инвалидом. Спали там в три смены, по два человека на койке. Вентиляции в камерах не было, окна запаяны металлическими пластинами, больные содержались вместе со здоровыми. Я без конца выступала по этому поводу.

Вот однажды я напросилась поработать надзирателем в СИЗО. А начальником управления исправительных учреждений тогда работал Борис Гроник, отношения у нас были очень добрые, он любил надо мной подшучивать. Захотела в надзиратели – пожалуйста, подписывает приказ на три смены. А потом говорит: «Могу ещё устроить в женскую камеру. Не хочешь на нарах попариться, репортаж написать?» Я даже не поняла, шутил он или серьёзно говорил. Так обрадовалась! То есть сначала я обрадовалась. А потом вспомнила про чесотку и остальные прелести жизни в камере и … отказалась.

— Надзирателем вы всё-таки поработали…

— Одну смену, восемь часов, отработала. В конце смены меня начало трясти, кто-то из «коллег» позаботился, фуфайку мне на плечи накинул, хотя на дворе май был, жара. Начальник тюрьмы вывел меня во двор, посадил в свою машину и отвёз домой. А на прощанье напомнил: «Не опоздайте сегодня на ночное дежурство». Я из «уазика» выпала и говорю: «Знаете, я, наверное, не смогу». Он был страшно доволен.

Заключённые постоянно устраивали акции протеста. Во время очередной голодовки потребовали, чтобы им привезли корреспондента «Восточки» Бегагоину и прокурора области Чайку для переговоров. Юрия Чайку тогда только перевели из транспортной прокуратуры, он, наверное, впервые в СИЗО был. Помню, идём мы с ним по тюремному коридору, а лицо у него совершенно белое, и я боялась, что ему станет плохо. А заключённые из-за решёток показывают ему свои язвы, кричат. Это было зрелище не для слабонервных. Мне предложили поговорить с организатором акции протеста один на один, без охраны. Мы долго беседовали. Потом мне начальник тюрьмы рассказал, что мой собеседник убил семерых, в том числе родную мать. А впервые за решётку попал в 14 лет – за то, что украл булку хлеба.

Между молотом и наковальней

— Вам довелось поработать с четырьмя редакторами: Еленой Яковлевой, Валерием Никольским, Геннадием Бутаковым, Александром Гимель-штейном…

— По-моему, «Восточке» везло на редакторов. В противном случае газета не стала бы тем, чем стала. Стоять на редакторском месте трудно, здесь нужен характер, даже мужество. Особенно тяжко было в советское время, когда хороший редактор был между молотом и наковальней. С одной стороны – партия с её высокой идеологией, а с другой – проза жизни, о которой нужно писать как есть, если ты честный журналист. Тут легко попасть в опалу. Редакторам постоянно приходилось нас, журналистов, спасать, защищать, «отмазывать».

Случай, о котором я хочу рассказать, произошёл в 1985 году, когда «подул апрельский ветер перемен»: Горбачёв тогда объявил о начале перестройки, а обком партии устроил аттестацию журналистов. Меня перед этим угораздило написать критическую статью, в которой я слегка задела заместителя председателя облисполкома. Тот устроил в Тулунском районе совещание по торговле. А торговать было совершенно нечем. Со всей области собрали разные деликатесы вроде сосисок. Вот приходят местные жители в магазин, как на выставку. Им ничего не продают, говорят: «Это для начальства из области». А деревенские дети смотрят на сосиски и спрашивают: «Мама, а что такое сосиски? Их что, сосут?»

Для чего этот показ устроили – непонятно. Рядом детский сад, на дверях висит объявление: «Детсад «Колокольчик» закрыт ввиду отсутствия продуктов». Вот я про всё это в своей статье и написала. На аттестации мне это припомнили и сказали: «Что подумают люди о советской власти, прочитав вашу статью? Нам такие журналисты не нужны, до свидания». Валерий Павлович Никольский тогда испугался, что меня выгонят. Он встал и с дрожью в голосе, буквально со слезами на глазах стал просить «высокую» комиссию: «Простите её, она больше так писать не будет. Мы же её ребёнком в газету взяли, вырастили, научили писать. Теперь это одно из наших лучших перьев, мы не можем лишиться такого журналиста». Это было настолько искренне, что я чуть не разревелась.

Геннадий Бутаков тоже меня спасал от увольнения. Как-то написала о делёжке японской аппаратуры, которая предназначалась передовикам производства, а досталась «отцам города». После этого Бутакову позвонили из обкома и потребовали, чтобы он меня уволил за нарушение партийной дисциплины. А Геннадий Михайлович ответил: «Нет, я её не уволю». И даже поставил ещё один мой материал на ту же тему под заголовком «О пользе гласности». Все тогда считали меня героиней, а я так неловко себя чувствовала. Потому что на самом деле героем был Бутаков. Он прекрасно понимал, чем рисковал, будучи номенклатурой обкома КПСС. Поразительно, но … на обострение партийцы не пошли. Даже в те времена была польза от гласности.

Нынешнего своего шефа, Александра Гимельштейна, я воспринимаю больше как друга, чем как начальника. Всегда можно рассчитывать на его плечо. Когда у меня что-то случается, в семье, например, неприятность, Саша звонит первым, где бы он ни был. Даже если он находится в это время на другом континенте. И умудряется не просто посочувствовать, но и организовать помощь.

Неудивительно, что с такими руководителями газета стала одной из лучших в стране. Какой ещё она могла быть при таком бережном отношении к коллективу…

Сегодня Людмила Бегагоина выпускает постоянные приложения «Закон и порядок», «Дурман» и «Карман». Страница «Дурман» о борьбе с наркоманией – отдельная тема. Этому выпуску отдано очень много душевных сил, времени, труда. Возник он в те годы, когда наркомания захлестнула страну. Никто не знал, как с ней бороться, врачи говорили – это смертельный диагноз, надежды на излечение нет. Плачущие матери приходили в редакцию, и было совершенно непонятно, чем их утешить. Тогда и возник «Дурман». Сегодня и общество, и официальная медицина смотрят на проблемы наркомании иначе. С ней научились бороться. И в этом есть заслуга газеты.

Кстати, свои выпуски Людмила Бегагоина готовит не одна. У неё сформировался целый штат постоянных авторов. Это студенты, выпускники, ребята, у которых «творческий зуд». Теперь уже она сама возится с ними, опекает, учит писать. Словом, отдаёт долги.