Нашему знакомству предшествовал звонок в редакцию «Восточки»: «С вами говорит подписчица. Вот уже несколько дней мне не приносят вашу газету. Пожалуйста, разберитесь». И назвала своё имя и адрес. Её квартира находится в двухэтажном доме на улице Набережная Иркута. Мы решили там побывать, прежде чем обращаться в пятое отделение связи, обеспечивающее жителей этого окраинного городского уголка адресованной им корреспонденцией.

Располагая конкретным адресом, более часа блуждали в поисках нужного дома. И неудивительно: они здесь пронумерованы в порядке идеального хаоса, пришлось воспользоваться формулой «язык до Киева доведёт». Впрочем, о доме №32, который мы искали, не знал никто из встреченных нами жителей.

Выручила пожилая женщина, которая догадалась спросить, а кого же мы всё-таки ищем? «Да её здесь, в Затоне, каждый знает». Так мы и добрались до квартиры нашей подписчицы. Как оказалось, весьма давней и постоянной.

Мария Алексеевна Дурнова встретила нас на пороге своей квартиры, расположенной в деревянном доме, который был построен ещё в середине прошлого века. «Раздевайтесь, проходите в комнату… Смотрите телевизор, пока я заварю чай». Вышла на кухню, через минуту-другую вернулась, убрала со стола газеты, достала из буфета конфеты, печенье. Улыбнулась и сообщила: «А газету сегодня принесли вовремя. И не в почтовый ящик сбросили, в руки отдали. А вот в прошлый четверг – не доставили». И тут же, как бы оправдывая почтовую службу, добавила: «Может, почтальон заболел, а новый не нашёл нашего дома? А я без «Восточки» не могу. Привыкла к ней. Ещё с довоенных времён выписываю. Каждый номер как письмо от знакомого человека. Все новости по газете узнаю. Путин пенсию обещал прибавить. Вот включила телевизор, а там теперь только происшествия да реклама. Жду, может скажут, сколько мы теперь будем получать. Кому перевалило за восемьдесят».

Всякое повидала

– Мария Алексеевна. А сколько же вам лет? И откуда вы родом?

– Читала, ваша газета скоро будет отмечать юбилей. Так вот, я постарше «Восточки». Родилась в Харате 14 апреля 1905 года, первого, значит, апреля по старому стилю. Дедушки и бабушки – родом из Пскова и Орла, ссыльные, в Сибирь в кандалах добирались. Отец осиротел рано. Тогда взял его на подсобные работы купец, и к работе пристроил, и в школу определил – были и среди господ добрые люди. А вот услышу сегодня по телевизору слово «господа», вспоминаю других господ, которых до революции видеть доводилось… Всякое повидала. Идут, бывало, девчата по улице, а навстречу урядник с плёткой. И давай по спинам хлестать, чего, мол, гуртуетесь тут. Или прохожего ни за что, ни про что – плетью наотмашь…

Прерывает рассказ репликой: «Так вы меня ещё и фотографируете?! Погодите – сниму платок, причешусь».

Активист постарался

Из Харата переехали в Баяндай. В семье уже четверо ребятишек было. Отец балаган построил. Жили сначала в нём, а тут дом подвернулся. Хозяин дома (его черкесом звали) после революции уехал куда-то, а нам передал вроде бы в аренду. Обзавелись хозяйством. Сначала поросёнка купили, потом трёх коров держали. А как иначе выжить: семья росла, и нас было уже десять человек. Кто думал тогда, что в кулаки запишут. И, может, не записали бы, но…

Пришёл под Пасху к нам друг моего брата, активист-комсомолец. Увидел кулич, яйца крашеные на столе, иконы в переднем углу: «Выбрось вон, дядя Лёша!» Отец верующий был. Дал отповедь парню. А тот горяч больно был, бросился к образам. Ну отец и не выдержал: взял за шиворот, дал подзатыльник – и вон из избы. А на следующий день (отец только из церкви вернулся) к нам пожаловала милиция. Активист постарался: отца забрали, а летом мать раскулачили и с тремя ребятишками (двенадцати, восьми и пяти лет) сослали в Тунгуску. Два моих старших брата в ту пору в Хабаровске учились, а мне только шестнадцать лет исполнилось. Меня санитаркой соседка-врач взяла в больницу. После работы на неё же работала – по хозяйству. От её матери (из господ бывших) натерпелась и унижений, и побоев. Разве это забудешь.

– Вот какими вам запомнились двадцатые годы…

– По годам вспоминать – когда, в каком году это было… теперь уже и ошибиться можно. Столько воды утекло. Мать тогда увезли. А отца через год освободили. Какое-то время побыл на свободе.

Мария Алексеевна даёт нам письмо: «Просекин Алексей Ксенофонтович. 5 июля 38 года умер в г. Бодайбо. Место захоронения не установлено. Реабилитирован 16 февраля 1967 года Президиумом Иркутского областного суда».

Просекина – её девичья фамилия. Дурновой она стала уже на севере. А как оказалась там, об этом в продолжении её рассказа.

– Ко мне в Баяндай приехал один из братьев, и мы отправились с ним искать мать. Прошли всеми этапами, которые вели к месту её ссылки: Тунгуска, Киренск, довоенный БАМ, Якутск. Шли пешком, на оленях добирались, нанимались на пароходы. Добрались до моря Лаптевых. А мать нашли много позже, в таёжном лагере под Бодайбо. Сколько, спрашиваете, времени искали? Не один год… Сначала искали, а потом… Потом сама стала «зарабатывать» северный стаж.

Без надбавки за Север

– Тридцать два года проработала на севере. А вот документов, подтверждающих это, не сохранила. И на запросы ответов нет. Поэтому и пенсию получаю не северную. А как можно прожить на три тысячи рублей? На одни лекарства сколько уходит! А если нужно выехать из дома в поликлинику или к дочери (ей за семьдесят, и она тоже пенсионерка)… Да что говорить, у меня даже телефона нет. Чтобы вызвать врача, звоню от соседей. А что касается документов. Разве думали мы об этом в те годы?

Начинала разнорабочей в посёлке под Бодайбо, а потом выучилась на машиниста электростанции. Обслуживала три агрегата. Наша смена всегда перевыполняла план, получала премии. А тут прихожу как-то на работу, смотрю: одну машину перекосило, корпус коробит. Предупредила инженера. Не успел он предотвратить аварию. Потом комиссия выяснила причину: грунтовые воды дали осадку. Ведь агрегаты тогда устанавливались не на бетонный фундамент, а на деревянные сваи.

А пока устанавливали причину, арестовали «вредителей»: главного энергетика, начальника электростанции и меня. Я была уже замужем. Дочке исполнилось полтора года, сыну – несколько месяцев… Теперь знаю, кто «потрудился» над доносами. Это наш завком, стараниями которого были отправлены в лагеря двенадцать человек. Тогда же второй раз забрали и моего отца. На этот раз навсегда. Расстреляли и нашего начальника станции. Об этом я узнала много позже.

Надеялись, будет полегче

На зоне я пробыла четыре месяца вместе с детьми. Днём работала, ночью вызывали на допрос: «Сознавайся, что авария организована тобой умышленно»! Повезло, что комендант лагеря оказался человечным. Заботился, чтобы дети заключённых были обеспечены молоком. А когда комиссия разобралась и меня признали невиновной в аварии, я коменданту и говорю: «Меня освобождаете, а за что женщин невинных держите»? А он мне: «Каких невинных? Назови фамилии»! Ну, думаю, наговорила себе новый срок. Но гну своё: «По десять лет дали жёнам фронтовиков. За что? За пять картофелин, выкопанных в поле. У них же дети от голода умирали». И называю по именам всех, кого знала. Освободил всех, а их человек пятнадцать было. А потом ещё и мужа моего «проработал». Он тогда сторониться меня начал: «Мол, ты Мария, дочь кулаков. Значит, мне, человеку военному, не родня».

Война особенно часто вспоминается… Работали смену, а потом ещё смену на подсобных. Как выдерживали? Понимали, что это война. Надеялись: когда победим, будет полегче. Я и сама работала, и помогала младшему брату, который учился заочно на геолога. Муж был командиром Красной Армии, первые военные месяцы служил в учебном полку – обучал бойцов. С последней группой отправился на фронт. Эшелон попал под бомбёжку, почти вся группа погибла. А он был тяжело контужен, восемь месяцев пролежал в госпитале, выписался инвалидом. Двадцать лет я ухаживала за ним.

Ждать и… надеяться

Мы продолжаем разговор, и хозяйка дома предлагает очередную чашечку чая. Рассказывает о своих детях. Их у неё было пятеро, четверых похоронила. О внуках и правнуках (теперь они – её главная забота). Один вынужден снимать квартиру – это большие деньги, другому за учёбу нужно платить. И будет ли у них гарантированная работа при таком притоке в Иркутск иностранцев? Рассказывает о самой близкой подруге, которой уже нет, но с дочерью её она поддерживает переписку. Кажется, её интересует всё происходящее и в родном городе, и далеко за его пределами. Вот почему давняя подписчица «Восточки» в курсе всех новостей «федерального и местного значения» и знает по именам многих деятелей «регионального ранга».

Во время нашей беседы Мария Алексеевна не произнесла слова «референдум», но хорошо знает, что УОБАО и Иркутская область снова становятся единым целым. Она знает, кто в Приангарье губернатор, кто мэр областного центра. Знает, кто возглавляет комиссию по правам человека и чем может помочь ей служба социальной защиты. И она очень надеется, что в самое ближайшее время будет восстановлена справедливость и ей станут приносить пенсию, заработанную на севере. И ещё надеется Мария Алексеевна, что ей, как ветерану труда, ветерану тыла, дочери репрессированных, наконец-то установят телефон. Хотя бы к очередному, 103-му дню её рождения.

Фото Дмитрия ДМИТРИЕВА