Ариадна Георгиевна Рязанцева так и говорит о себе: «Хотя я младше «Восточки» на полгода, всё равно мы — ровесницы».

И то сказать, что такое каких-то шесть месяцев в сравнении с её, Ариадны Георгиевны, интересной, многотрудной жизнью, в которой наша газета оставила дорогой её сердцу след? Но всё по порядку.

— Я очень рано начала читать, — рассказывает моя собеседница, — а вместо букваря была у меня газета «Власть труда», выпестовавшая впоследствии «Восточно-Сибирскую правду» и передавшая ей, как преемнице, свои традиции. Конечно, откуда было мне, пятилетней девчонке, разбираться в смысле публиковавшихся тогда, в 20-е годы, статей. Но складывать буквы в слова я училась именно так. Вот одно из первых воспоминаний детства: утром, ещё до того, как мама убегала на работу, а была она машинисткой в ЧК, меня посылали к почтовому ящику. Мы жили в старом деревянном доме, и я сбегала со второго этажа по скрипучим ступенькам, предвкушая минуту, когда ещё пахнущий типографской краской газетный лист окажется в моих руках. Какая такая «власть», и почему «труда» — это для меня было загадкой. Но я видела, как мама уже на ходу пробегала глазами столбцы текста, потом наблюдала за тем, как бабушка обстоятельно, от строчки до строчки, читала все новости, все заметки о случившихся происшествиях. От них у меня уважение к газете, которая, уже став «Восточно-Сибирской правдой», осталась для меня самой авторитетной и близкой.

В комнате, где мы разговариваем, на самом видном месте большой портрет её мужа, а моего учителя по газете, Виктора Николаевича Рязанцева, отдавшего «Восточке» более 30 лет и преданно ей до самой своей смерти служившего. Ариадна Георгиевна перехватила мой взгляд:

— Мы прожили вместе около 40 лет. И почти все эти годы газета была для меня словно продолжением дома. Так тепло мне было среди всех, кто работал тогда в «Восточно-Сибирской правде».

— Почему же «почти все эти годы»? Потребовалось время для того, чтобы вы ближе узнали коллег Виктора Николаевича?

— «Почти все годы» потому, что Виктор Николаевич не сразу пришёл в коллектив «Восточки». Он ведь работал в уголовном розыске Иркутска. Вместе с известным в начале сороковых годов иркутским сыщиком Михаилом Фоминым. Мы встретились с ним, когда он о газете и не помышлял. Шла война, и в Иркутске было голодно. Чтобы не дать бандитизму поднять голову, нужно было постоянно чувствовать себя на передовой и действовать соответственно: милиция была тем же фронтом. Виктор Николаевич именно там, потеряв здоровье, стал инвалидом. И уже с инвалидностью пришёл в «Восточку».

Вот ведь как получилось: о прошлом человека, рядом с которым я проработала не один десяток лет и который был в моих глазах чуть ли не самым мирным (а уж бесконфликтным — это точно!) в редакции, я ничего и не знала. Сейчас, после разговора с Ариадной Георгиевной, до меня дошло, что о его лихом, отчаянном прошлом в редакции не знал никто. Разве что кроме нашего редактора — Елены Ивановны Яковлевой, которой по чину полагалось ведать всё о каждом из нас.

— Я помню его потёртый, вечно раздутый от редакционных писем и всяческих бумаг портфель, который словно свидетельствовал о том, что его хозяин — сугубо штатский человек…

— Да, его портфель был всеобъемлющ. Он часто приносил гору ещё не распечатанных конвертов домой, потому что разобрать всю почту не хватало рабочего дня. Я знаю, что были такие годы, когда «Восточно-Сибирская правда» получала до 20 тысяч писем в год. Их все нужно было не просто прочитать, но осмыслить, не пропустив ничего важного. И я помогала ему, если он просил об этом. Пробегала глазами строчки и откладывала наособицу самые, как мне казалось, трудные жалобы.

— Вы рассказываете мне обо всём этом, а я, слушая вас, сейчас думаю о том, что «Восточка» в некотором роде благословила ваш союз. Вы были не просто счастливой, красивой семейной парой, но и во многом коллегами. Ведь письма в газету требовали не только ответной чуткости и внимания, но и определённых юридических знаний. Виктор Николаевич более трёх десятилетий верно служил газете и её читателям, а вы сколько лет служили отечественной Фемиде?

— 52 года…

— Представляю, какой надёжный и, главное, добровольный помощник был у него!

— Да, 23 года отдано народным районным судам; сначала Сталинского (теперь Куйбышевского), потом Кировского районов Иркутска. Ещё 13 лет — Иркутскому областному суду и 16 лет — областной прокуратуре. Вот и считайте. Но я ведь не сразу пришла в юриспруденцию. Я вообще начала работать с тринадцати лет, потому что дома было тяжело. «Мои университеты» складывались стихийно, но всё-таки сообразно духу того миновавшего времени. Сначала нянечка в детском саду; потом, не поверите, в 17 лет — шифровальщица в управлении пограничной внутренней охраны. Дальше — секретарь-машинистка в управлении сельского хозяйства, и ещё один шаг — инспектор отдела кадров в дорожном отделе. Наконец, технический секретарь в президиуме адвокатов. Вот с этой ступеньки, ещё до окончания Всесоюзного заочного юридического института, началась моя профессиональная деятельность.

— И спортом вы стали увлекаться, а потом (и об этом знает вся старшая спортивная гвардия Иркутска!) буквально жить им тоже по мере вашего восхождения в профессии?

— Ты права: спорт был и остаётся по сию пору моей радостью, опорой, естественной средой обитания. Он вошёл в мою жизнь в начале тридцатых годов прошлого века. Как и в жизнь Аграфены Савельевны Лысенко, жены фотокора «Восточки», о которой недавно рассказала газета. Только я с 1932 года в спортивном обществе «Динамо». А она была в «Науке». В спорте, как и во многом другом, отразилось своеобразие тех лет. К примеру, в нём не было узкой специализации. Спорт был по-честному любительским. Сегодня мы играли в баскетбол, завтра — в волейбол, послезавтра нас увлекала лёгкая атлетика. Я, к примеру, даже была капитаном женской хоккейной команды.

— Но всё-таки в конце концов к чему прикипели душой?

— К волейболу. Я четырёхкратная чемпионка России по волейболу. И, повторюсь, спорт никогда не мешал мне, напротив, помогал на каждом крутом витке. Жизнь свела меня со спортом раньше, чем с профессией, раньше, чем с Виктором Николаевичем. В народный суд Сталинского района я пришла в марте 1942 года. И кем бы и где бы я ни работала, «Восточно-Сибирская правда» была со мной. Но вот с того дня, как Виктор Николаевич вошёл в её коллектив, она стала продолжением моего дома. Тем местом в Иркутске, в доме под номером 13 на улице Карла Маркса, где мне было всегда тепло. Такие в те далёкие годы там работали люди — открытые, приветливые, известные в городе, но не страдающие «звёздной болезнью» журналисты.

— И судьба свела вас с ними благодаря браку с Виктором Николаевичем?

— Можно сказать и так. Но я и сама по себе что-то значила. Сотрудничала с «Восточкой», постоянно публикуя в ней свои «Заметки народного судьи». Шефствовала надо мной Мария Константиновна Конева. Был тогда в газете отдел советского строительства, и она им заведовала. Помню, как принесла ей свою первую статью. Чтобы было «покрасивее», начала её издалека, немало исписала бумаги, пока не дошла до сути вопроса. Мария Константиновна спокойно на моих глазах всё лишнее вычеркнула, оставив главное — то, что я, будучи народным судьёй, хотела донести до людей. Больше таких ошибок уже не допускала. Конева научила меня излагать мысль по-газетному сжато, точно, конкретно. А научив, как она говорила, «писать только о своём», потом уже почти не правила мои материалы. Коллеги в суде говаривали: мол, тебе легко, у тебя муж в газете работает, он тебе помогает. Но Виктор Николаевич никогда не вмешивался в мои, так сказать, личные отношения с «Восточно-Сибирской правдой». Я долгое время была её самостоятельным автором, о чём и сейчас с гордостью вспоминаю.

— Вы рассказывали в газете о делах, которые вели в суде, в порядке, если можно так выразиться, назидания читателям?

— Ну, разумеется, не для того, чтобы тешить праздное любопытство или щекотать нервы. Народные судьи были обязаны выступать в прессе. Прежде всего для того, чтобы информировать о процессах, приковывавших общее внимание; чтобы доводить до сведения, разъяснять обоснованность вынесенных приговоров.

— Вы были строгим, суровым судьёй?

— Что значит «строгим»? Я была судьёй, не признающим телефонного права. За что, кстати, так и не удостоилась звания заслуженного юриста. Надо мной довлел один диктат — диктат закона. Там, где закон давал мне как судье право выбора, я учитывала какие-то смягчающие обстоятельства. За что потом выслушивала суровые нотации от вышестоящих товарищей. Одно такое дело помню до сих пор. Был голодный сорок третий год. Рассматривала дело о хищении: работница хлебозавода вынесла из проходной буханку хлеба. В зале судебного заседания её тринадцатилетняя дочка, бледная, худенькая девочка, обратившись ко мне, сказала: «Пожалуйста, не отправляйте маму в тюрьму, мы больше никогда не будем просить у неё кушать». Я дала матери троих детей условный срок. На следующий день в высоком кабинете услышала упрёк: потакаю расхитителям социалистической собственности. Оправдываться не стала. Просто спросила: неужели было бы лучше, если бы ещё трое ребятишек сели на шею государства? Написала заявление и из Сталинского народного суда ушла в Кировский.

Но сейчас ни на кого обиду не держу — просто время было очень суровое…

— И какой же в те суровые военные и послевоенные годы была наша «Восточка»? Время так беспощадно смывает имена, что сегодня, накануне нашего девяностолетия, каждое из них, воскрешённых памятью, — на вес золота.

— Какой она была? Она была доброй. Из всех качеств я бы выделила это довольно редкое свойство — доброту коллектива. Случайному человеку эта доброта не сразу бросалась в глаза. Но я-то видела редакционный коллектив изнутри; близко знала почти всех, кто там тогда работал. Начиная от учётчицы Нины Николаевны Квитинской, которая безукоризненно, даже педантично вела весь огромный архив отдела писем, и кончая Иваном Ильичом Кизяевым, добрейшей души человеком, отцом одиннадцати, мал мала меньше, ребятишек, именно тогда, в пятидесятых — начале шестидесятых редактировавшем «Восточку». Такой вот был стиль жизни: праздники отмечали все вместе, никто никого не «подсиживал». А «перья» у каждого — что у репортёра Бориса Новгородова, что у вернувшегося с войны «сельхозника» Владимира Козловского, что у фельетониста Виктора Макковеева — были блистательны. «Восточка» никого не лишала индивидуальности, именно тем была интересна. И ни один редактор, по крайней мере, из тех, кого я хорошо лично знала — ни Кизяев, ни Ступко, ни Яковлева, — не подстраивал газету под свой норов. Её традиции складывались десятилетиями: от времён «Власти труда» и до сегодняшних дней. Я думаю, этим объясняется то доверие, которое не только мои ровесники, но и люди куда моложе меня питают к «Восточно-Сибирской правде».

Беседовала Элла КЛИМОВА, «Восточно-Сибирская правда»