Авторов, совершенно непохожих друг на друга. Хотя, казалось бы, фотография — дело техники. В то мгновение, когда фотограф нажимает на спуск, уловив, что «это – его», и рождается его творческое «я», созвучное целому миру, выстроившемуся, как во время парада планет, на одну линию с всевидящим фотообъективом.

Геннадий Иванов включает в свою экспозицию «Автопортрет» с Афродитой и этим обозначает своё кредо: восхищение красотой, поиск гармонии, эстетизм, отвержение гримас бытия. В «Автопортрете» лицо мастера отражает борьбу мысли и поиск идеала, и контрастирует, и сходится с непоколебимой царственной красотой античной богини: вот она, точка опоры его искусства.

И далее объектив находит холодные ветры Прибайкалья, поднимающие вихри снежной пыльцы. Зритель всё это видит – своё, родное. Фото «Байкал стынет» дарит своё тонкое серебро, «Чудное мгновение» трогает метафорой: береговые, заледеневшие, запорошенные снегом коряги оказываются похожими на готовых взлететь чаек. В «Зимнем дыхании Байкала» сумеречная позёмка в жёлтом сухостое бурьяна навевает ощущение суровых безлюдных пространств, знакомых каждому сибиряку. И далее в этом ряду – «Вразуми нас, Господи!»: группа участников крестного хода замерла на пристани, наблюдая восход дневного светила, и вместе с отошедшим к поручням священником задумалась о тайне окружающего мира, обозначившей себя в скольжении неяркого света по поверхности стынущей воды.

Зимние мотивы перекликаются с тёплой тональностью храмовых интерьеров, «Провинциальной осенью» с мокрым золотом листвы на фоне старинного иркутского особняка, где парят в невидимых руках прохожих цветные зонтики, заставляя вспомнить японских призраков синто.

Экспозиция превращается в поэму, и «Байкальский сувенир», кусок прозрачного льда, вобравший все отсветы вечного – сине-золотого, плывущий по зачарованной воде, кажется, падает в руки зрителя последним влажным аккордом.

Выставка Геннадия Иванова, образы которой подобраны так неслучайно, постепенно открывается зрителю, особенно тому, кто видит её день за днём. Это преимущество экспозиций, размещаемых не в музеях, а в учреждениях, каковым является Дом литераторов с его постоянными посетителями…

На выставке «Воспоминания +» Бориса Дмитриева зритель увидел и новые, и уже знакомые, но, кажется, недосмотренные вещи. Среди них и чёрно-белые снимки иркутской старины с молодым В. Распутиным, придающие всей выставке характер раздумья, и такие пейзажи, как «Лена» или «Цветёт горечавка», звучащие как ностальгия по подлинной красоте и мощи всего первозданного, приходящего из далей отголоском воли к творению мира.

Из нового – это виды Саян, где Б. Дмитриев работал минувшим летом, неприступных – и близких. В разное время суток, сезонов неподвижные формы гор оживают с обновлённым содержанием – звучанием их поверхностей. Склоны гор, как зеркало, отражают волнение стихий, света, растительного мира, изменяющегося от весны к осени, к возрождению, умиранию – и всё это через симфонию красок.

Если Г. Иванов в своём фотографическом творчестве романтик, то Б. Дмитриев – убеждённый реалист. Но какой же реализм может быть присущ природе, где всё прикрыто завесой загадки, частью которой является сам человек, в безуспешном акте самопознания приобретающий одни иллюзии и заблуждения! И фотокамера небеспристрастно запечатлевает мир таким, каков он есть, не имеющим точки покоя, но всё-таки остановленным, а это уже суровый по отношению к нему реализм.

Взять в руки фотоаппарат может любой, но увидеть – далеко не каждый. На выставках можно убедиться, что снимок начинается с кредо мастера, и тогда объектив становится послушен, как кисть в руках живописца.

«Саяны» Бориса Дмитриева можно будет увидеть в отделе природы краеведческого музея, и мы надеемся, что зритель ещё не раз встретится с теми образами прекрасного, что остановили его в его житейской суете однажды.