С тех пор как в Глазково, на берегу речки Каи, общество велосипедистов устроило циклодром, лесные окрестности наполнились шорохом шин и оживлёнными голосами. Так было и 17 июля 1894-го, когда в зарослях сочной июльской травы заметили красный в мелкий белый горох сарафан Марфы Беспаловой и жёлтое в крапинку платье Стефании Зноско. Впрочем, как зовут этих женщин, господа велосипедисты узнали уже из газеты. «В лесной местности близ циклодрома найдены два обезглавленных женских трупа», — написали «Иркутские губернские ведомости». И (в это трудно поверить) в том же номере сообщили имена убийц.

«Имеют быть препровождёнными в тюремный замок»

В девятнадцатом столетии Иркутск делился не на округа, как теперь, а по принадлежности к полицейским частям. Вместе с адресом непременно указывали: по 1-й части, по 3-й — всего же полицейских частей в Иркутске насчитывалось четыре. И 2-я была самой известной по хронике городских происшествий. Потому, когда приставу Добронравову пришло время отпуска, городской полицмейстер полковник фон Вигант крепко задумался, кем же лучше его заменить. Выбор остановился на приставе 4-й части Широкове, прежде бывшем в части 2-й помощником пристава.

Поначалу Широков, мягко говоря, не обрадовался, но, приняв дела, увлёкся — на что, видимо, и рассчитывал полковник фон Вигант.

Преступление у циклодрома раскрыли легко: сам способ убийства указывал на кавказцев, а вся информация о приезжих в полиции собиралась, анализировалась — и после короткого «мозгового штурма» круг поисков сузился до двух номеров гостиницы «Иркутск», что по Грамматинской улице. Всё дальнейшее (молниеносный арест и, главное, приведение к сознанию в совершённом) прошло силами четырёх городовых (Чикунова, Ардашева, Гончаренко и Дёмина) по хорошо отработанной схеме. Картина, увы, нарисовалась привычная: двое праздных мужчин искали развлечений (как они их понимают), две праздные женщины искали развлечений и заработка. Оба убийцы – ссыльные, обе жертвы – из семей ссыльных.

Уголовная ссылка растекалась по огромному телу губернии, паразитировала на нём, чтоб, набравшись силы, сконцентрироваться и ударить по наиболее слабому месту.

С 1880 по 1885 год естественный прирост православного населения Иркутской губернии составил 18610 душ, ссыльных же при этом прибавилось 21698 человек! В 1886 году их в Иркутской губернии на-считывалось 52 тысячи 400 — более 13% от всего населения. Естественно, напрашивался вопрос: чем и как они жили?

Уже попробовавшие ухватить удачу за хвост, малой тратою сил взять много и сразу, они вряд ли хотели садиться на пашню, поднимать её, матушку, на пользу «обчеству» и себе. Зато форма для подделки кредитных билетов, равно как и монет достоинством в 3, 5, 10 и 20 коп., была частью их багажа. Привыкшие к риску, порою сознательно идущие на него, чтобы как-то встряхнуться от своей достаточно серой жизни, они то и дело попадали в истории. Особенно здесь, в Иркутске, где витрины магазинов ослепляли золотым, серебряным блеском; в Иркутске, из которого отправлялись обозы с золотом, отъезжали отяжелённые товарами и деньгами посетители ярмарок…

В проходных – без выходных!

Ранним ноябрьским утром 1894 года (на часах ещё не было и семи) хозяин гостиницы «Деко» дворянин Трепко на минуту лишь вышел из номера, не закрыв за собою дверь, а когда вернулся, не нашёл уже ни серебряного портсигара, ни часов на золотой цепочке…

Днём и ночью улицу за улицей прочёсывали совсем юные и немолодые уже злоумышленники, высматривая оставленную без присмотра лошадь, не закрытое на щеколду окно, приоткрытую дверь. Не было от них спасения ни бравому полковнику Кудрявцеву, ни важному статскому советнику Головкину, ни солидным постояльцам гостиницы «Московское по-дворье». Появились в Иркутске столбы с телефонной проволокой – начали снимать телефонную проволоку, не зная ещё, что с ней делать, и бросая тут же на дороге.

С наступлением темноты дворники привычно брались за ружья, и, судя по сводкам происшествий, приходилось применять их по назначению. Ведь если, скажем, злоумышленник отправлялся грабить буфет, он не только сумку брал с собой, но и гирьку фунтовую, привязанную к ремню, на случай, если кто-то заглянет не вовремя…

До полудня в присутствиях и на базарах обсуждали ночные происшествия, крестились и обещали себе дотемна возвратиться домой, но к вечеру страхи рассеивались, ведь жизнь не в радость, если бояться её. И чиновник Письменный засиживался у приятеля – и домой попадал уже налегке, без шубы и шапки; и чиновница Леонтович с чиновницей Сидельниковой пили чай у приятельницы до одиннадцати часов, а когда возвращались домой на Ланинскую, с них снимали ротонды… На другой день в присутствиях и на базарах обсуждали недавние происшествия – и крестились, и обещали себе дотемна возвратиться домой…

Опасная смычка

К концу девятнадцатого столетия насыщенность ссылкой в Иркутской губернии была такова, что «философия» ссылки транслировалась, охватывая всё большие слои населения, разъедая устоявшиеся представления о грехе.

В мае 1890 года малограмотный ссыльный Александр Чистяков без труда подбивает образованного телеграфиста Вениамина Степанова совершить подлог – и вот уж доверенный купца Немчинова получает подложную телеграмму из Кяхты и, следуя тексту, вручает «горному инженеру Николаю Борисовичу Беляеву» (всё тому же ссыльному Чистякову) чек в Сибирский торговый банк на 3600 рублей.

Крестьянка Прасковья Попова за небольшую мзду от соседей-ссыльных и рассказы их про красивую жизнь укрывает украденное. А иркутский домовладелец Голубев старательно «не замечает», что его постоялец, ссыльный Букетов торгует поддельным чаем, а «в свободное от этой работы время» штампует денежные купюры. В доме Кларка на Блиновской и в доме Белослюдцева на Ямской «не заметили» целую шайку, вооружённую пистолетами, коловоротами, многочисленными отмычками и приспособлениями для поднятия щеколд, – не потому ли «не заметили», что в шайке были не только ссыльные, но и местные уроженцы из иркутских мещан?

В таких шайках состояли уже и извозчики, официально зарегистрированные, имеющие номерные бляхи. 10 марта 1892 года около 4 часов пополудни на Большой улице, в магазине купца Усенкова, задержали неизвестного, покушавшегося украсть золотые кольца. В сопровождении городового Осипова он был отправлен в 3-ю часть, но по дороге, на 5-й Солдатской, их нагнала кошёвка, задержанный прыгнул в неё – и кошёвка стремительно скрылась.

Лом, обшитый холстом и лежащий на дне кошёвки, – характернейшая деталь той поры. Если в полицейскую часть заявляли о краже ломов, топоров, это означало, что в следующую ночь (а то и средь бела дня) ограбят мясную лавку, чтобы сделать «котлеты» для собак, начинённые смертоносною чилибухой. А после этого будет попытка крупного ограбления.

Эффект «длинной руки»

У полиции долгое время было одно несомненное преимущество – огне-стрельное оружие. Но преступное сообщество, постепенно организовываясь, тоже стало использовать эффект «длинной руки», разящей наповал. В январе 1894 года генерал-губернатор Горемыкин обязательным постановлением запретил оружие ссыльным в Иркутском, Балаганском и Нижнеудинском округах – как особо отмеченных дерзкими вооружёнными ограблениями.

И продавцов оружейных магазинов губернатор призвал к бдительности, но джинн давно уж был выпущен…

Мартовским вечером 1890 года пристав 1-й части вместе с городовым отправился на обыск в дом цыгана Лагунова в Ремесленной слободе, но встретил вооружённое сопротивление. 21 июня того же 1890 года старший городовой Чулков на Подаптечной задержал неизвестного, чрезвычайно похожего на ссыльнокаторжного арестанта, бежавшего из Александровской тюрьмы. По дороге в полицейскую часть, едва только свернули на Шелашниковскую, неизвестный внезапно выхватил револьвер и выстрелил в Чулкова…

Естественное противостояние полиции и преступного мира переходило в новую, ожесточённую форму. Преступники, и прежде отличавшиеся дерзостью, но при этом не выходившие из позиции обороны, начали открытое наступление. 3 декабря 1890 года во время ночного объезда на конного стражника 1-й части Александра Торосова напали около 15 человек. На крик Торосова пожарный каланчист вызвал подмогу, но нападавшие стали избивать всех железными палками. Ожесточение было столь велико, что даже безоружный и немолодой уже сторож полицейского управления Парамонов прибежал и ввязался в драку. А когда двое ссыльных, Павел Лапенко и Влас Завгородний, напали на городового Лапшина, делавшего ночной обход, кучер иркутского полицмейстера так разъярился, что один, без оружия, бросился за преступниками, задержал их и сдал в полицейскую часть!

В ночь на 5 апреля 1894 года содержащиеся в камере при 3-й части Иркутска взломали стену, выходящую в заднюю часть двора. Ясно было, что это — война. О ней – подробнее, но уже в следующий раз.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского.