Узнав о цели встречи, Владимир Симоновский, живущий в последние годы, по слухам, довольно замкнуто, напрочь сторонясь столичной богемы и модных тусовок, вопреки опасениям охотно откликнулся и ждал меня у метро даже раньше назначенного часа. Ему, первому постановщику Вампилова в нашей стране, что навсегда стало достоянием отечественной театральной летописи, а равно истории российской литературы в её вершинных творениях, вспоминается многое и многие. Но главное внимание, понятно, мой собеседник уделил фигуре драматурга с мировым именем. Их, почти ровесников, объединяло дружеское «ты» и творческое горение, а всякая деталь и любая подробность этого теперь, на расстоянии лет, самоценны.

Но разговор начался сразу с газеты.

Знакомила «Востсибправда»

– В Иркутске я жил и работал восемь лет, с 1967 по 1975. Считаю его своей второй родиной. И без «Восточки» я не жил. Это была тогда первая и главная газета, иногда «Молодёжку» ещё брал. Все рецензии шли в «Восточке». Я хочу сказать, что у меня впечатление о ней хорошее было. Там интересные люди печатались. Корнилов Юрий толковые материалы писал и выступал как критик. Энциклопедист-театрал Виталий Нарожный, уникальный для Иркутска человек, который знал всех актёров, все опубликованные рецензии, какие спектакли где были, кто ставил, – только спросишь, он тебе сразу выдаёт любую информацию, связанную с театральной жизнью. Марк Сергеев часто писал.

А потом «Восточка» же прозу печатала, была очень интересная литературная страница. Я через неё тогда узнал о писателях, до того мне неведомых. В частности, сейчас вот вспомнил, узнал Алексея Зверева: прочитал в «Восточно-Сибирской правде» отрывки его какие-то и заинтересовался им, а когда выпустили сборник его, стал читать. Через неё же, кстати, Гену Машкина узнал. Ещё помню, были опубликованы на страницах газеты главы из очень хорошего романа о сосланных в Сибирь поляках, я тогда даже удивился: надо же, а мы не знаем этой прозы. Иркутск потом печатал много книг этой серии – сибирская проза. Я купил этот роман позже, даже хотел инсценировку сделать. Газета была хороша тем, что открывала эти имена, очень познавательная была страница. Гену Николаева, в частности его повесть «Плеть о двух концах», я даже собирался ставить, но для телевидения в Москве эта вещь оказалась по тем временам слишком острой…

– Зато вы в Иркутске спектакли ставили.

– Ну как же, первый мой театр в Иркутске – это был ТЮЗ, я приехал в него работать очередным режиссёром. Главным был Володя Федосеев, мы учились вместе на режиссёрском факультете в училище Щукина. И первый мой спектакль был «Город на заре» Арбузова, меня тогда наградили премией обкома комсомола. Потом я сыграл у главного режиссёра роль Якова Богомолова в спектакле по пьесе Горького. Я же актёрский факультет окончил до этого и в своё время один-единственный получал в училище Вахтанговскую стипендию, а со мной на курсе были Калягин, Смирнитский, Слава Захаров, который сейчас в Питере. А я не просто к режиссуре тянулся, у меня была мечта создать свой театр. Я ещё поставил сказку «Маленький Мук», и тут же Ая Зиновьевна Левикова, директор Иркутского театрального училища, предложила мне вести курс, оставшийся без руководителя. Выпустил я этот курс: Олькова Нина, теперь заслуженная артистка, работает в ТЮЗе; Зикора Витя, народный артист, во МХАТе у Дорониной, и другие ребята. Я вообще в Иркутском училище очень много работал, в том числе на курсе, где Володя Гуркин учился, Толя Басин, там Люда Стрижова училась, теперь народная артистка…

Вальсок с вампиловской пластинки

– Список тех, кого вы «ставили на крыло», можно продолжать и продолжать, Владимир Израилевич. Бывшие ваши студенты, могу свидетельствовать, говорят о вас с сердечной благодарностью. Но я жду не дождусь момента, когда вы пересеклись с Александром Вампиловым.

– Меня стали звать в драматический театр. Им нужен был «датский» спектакль – к юбилею комсомола, что ли. Я нашёл пьесу Малюгина «Старые друзья», занял хороший состав, в частности Валеру Алексеева, которого я из ТЮЗа перетащил в драму. Играли Юра Цапник, очень талантливый, Галя Степанова, Коробов Володя, Юлия Уральская… Спектакль получился атмосферный, пристойный, за него не стыдно. О классе, который целиком уходит на войну. Что дальше ставить? Главный режиссёр Разинкин дал мне кипу пьес домой. Читаю одну за другой, и вдруг: «Старший сын», автор местный – Вампилов. Говорю: вот интересная пьеса, давайте поставим. Разинкин: «Не дадут. Разговор о ней уже был». Я настаиваю, мне в ответ: хочешь – бери инициативу в свои руки, я тебе не помощник, поскольку знаю, что завернут.

Короче, я начал обивать пороги управления культуры. А тогда как раз Козлов пришёл, Александр Иванович. Я к нему: хочу поставить молодого местного автора. Оставил пьесу. Через некоторое время пришёл, слышу: «Что это за пьеса такая?! Отец алкоголик, дети бросают его, хотят уехать, сын влюбился во взрослую женщину…» Говорю: Александр Иванович, смотрите, как интересно получается. В одной и той же пьесе вы видите одно, а я вижу совсем другое. Представьте себе: Бусыгин, можно сказать беспризорник, вдруг встречает в чужой семье человека доброго, отзывчивого, который пишет симфонию «Все люди – братья». И вовсе он не алкоголик – выпивает, как все, а то, что его сын влюбился, разве преступление? Наоборот, это же всё целомудренно. Надо ставить талантливого автора! Он: «Считаешь Вампилова талантливым?» – «Очень!» – «Надо подумать… Ну, ладно, ставь. Но с условием: если получится вокруг этого спектакля негатив, я тебе ничего не разрешал». И стал я ставить.

– Шёл 1969-й год?

– Да. Репетировали достаточно плотно, интенсивно. Вампилов не просто приходил – он впервые в жизни и единственный раз присутствовал почти на всех репетициях. Я ему даже говорил: Саш, ты приходи, тебе полезно будет, ты же не знаешь, как это делается. Застольный период очень его удивил. Он слушает, я разбираю с актёрами сцену, текст, подтекст, второй план. Он мне потом говорит: «Я думал, я написал – всё, играйте!» Я ему очень просто объяснил, в чём разница. Ты, говорю, как автор написал текст. Текст – результат твоих глубоких переживаний, переосмыслений, огромной внутренней работы, а в итоге на поверхность появляется текст. У актёров ничего этого не было. Они, наоборот, видят только текст. Моя задача – их окунуть в то, что ты переживал, наполнить их этим и только потом вернуться к тексту, чтобы он был одухотворён и прожит ими. А иначе они будут просто формально произносить твои слова с какими-то красочками и ничего не произойдёт.

Когда осталась, может быть, неделя до выпуска, мы с Сашей после репетиции пошли гулять по набережной Ангары. Обычно мы там прогуливались, что-то говорили, обсуждали. А тут шли молча. Я был недоволен, чувствовал, не совсем то что-то выходит. Саша успокаивал: «Да нормально всё! Что тебя гложет?» Я ему: ты понимаешь, вот какой-то интонации не хватает твоей – вампиловской. Нужно какое-то звено. По-моему, ты человек иронический, но ирония иронии рознь. Есть ирония зла, обижающая человека. А можно подтрунивать сочувствуя, любя, и человек не обижается. Мне кажется, что у тебя вообще в пьесах – а я уже прочитал «Провинциальные анекдоты», «Прощание в июне», – у тебя ни к одному персонажу нет отношения отрицательного, чтобы ты кого-то считал негодяем.

Он молчал, молчал, потом говорит: «Да, старик. Наверное, ты прав». Я продолжил: а мне важно, чтобы этот спектакль был вампиловский. Не хватает знаешь чего? Вот самого начала. Как только спектакль начнётся, зрители должны смотреть на всё через эту мягкую, любовную иронию. Он: «И как это сделать?» Я говорю: не знаю пока. Может быть, нужна музыка изнутри. Вот Сарафанов до ухода на фронт – он же играл в оркестре на танцульках, вальсочки звучали на танцплощадках. Может быть, какой-то вальсик, который бы сразу настроил на эту волну? Вампилов оживился: «У меня есть одна пластинка. Я принесу».

Он принёс пластинку на 78 оборотов, с красной наклейкой, там два вальса. Поставили на проигрыватель, первый вальс послушали, перевернули: вот то, что надо! (Напевает). Есть! Лёня Мацуев, завмуз, написал ноты и пригласил из филармонии после вечернего спектакля оркестр. Ночная запись предстояла. Я уже по пьесе всё разметил, где какие куски, на какие реплики. Музыканты сели в оркестровку, вверху радист Павел Исаевич, микрофон, всё чин-чинарём. Начали запись. Я слушаю: не то. Говорю Лёне, оркестру говорю: ребята, не то. Вы играете как симфонический оркестр, на танцплощадках так не играли. Они пожали плечами: ну, давайте ещё. Так раза три их останавливал: нет, не то. И потом один оркестрант скромно так спрашивает: «А может, надо по-жлобски сыграть?» Говорю: попробуйте, не знаю. И сыграли точно так (напевает), подпустили небрежность такую залихватскую, и сразу появилась нужная ирония, появилась улыбка… Короче, записали, потом мы с Павлом Исаевичем смонтировали, на репетиции проверили – великолепно. Нас Борис Евгеньевич Захава учил, что самое главное – стараться раскрыть дух автора. А ему вторил профессор Павел Иванович Новицкий: ставить нужно не пьесу, а автора. Потому я так и старался найти вампиловскую интонацию. Премьера была громкой – в своём городе свой автор, мать его пришла, сестра, жена. Зал просто стонал от смеха в некоторых сценах, а Козлов сползал с кресла и вытирал слёзы от хохота. Зрители по многу раз ходили на «Старшего сына», он лет десять держался в репертуаре.

Спектакль разыграл… драматург

– Вы упомянули «урок Вампилова»?

– Да, я получил от него незабываемый урок. На всю жизнь. На репетициях не шла одна сцена с Сарафановым. А не шла потому, что Тишин тянул резину. Я ему говорю: Аркадий Петрович, не рассиживайтесь, тут нужен другой темп. Ваш герой лихорадочно пытается пересказать сыну всю информацию о себе, взахлёб рассказывает, что с ним за жизнь было, ему выговориться важно, его захлёстывает… Нет, не доходят мои доводы. Объявляю перерыв. И Вампилов тут сидит. Я говорю: в таком виде это не пойдёт. Беру толстый английский карандаш, мне кто-то подарил, и говорю: «Вот смотри, Саша. Давай от этого места до этого вымараем текст, на следующем листе от этого до этого и ещё на следующем листе вот этот кусок сократим. И тогда темп сохранится».

Вампилов отвечает: «Подожди, старик, не спеши. Останемся после репетиции, пока ничего не делай».

Кончилась репетиция. Он спокойно мне показывает: «Если не сказать вот этот текст, то не скажутся вот эти слова; если он не скажет эту мысль, непонятна будет эта…» И он меня, как котёнка – раз, раз, раз – подвёл к тому, что я хотел, и говорит: «Откуда же зрителю будет понятно вот это?»

Я говорю: Саша, извини, сдаюсь. Но давай тогда договоримся сыграть с тобой спектакль для Тишина. Я завтра остановлю репетицию и буду этим же карандашом демонстративно вымарывать сам и ему велю черкать текст его персонажа. А титулованные артисты не отдают текст своей роли, Тишин будет, конечно, возмущаться, а ты как автор должен меня поддержать. Мол, если вы, Аркадий Петрович, не хотите делать, как режиссёр требует, то я как автор согласен сократить текст вашего героя.

– Состоялось это «представление»?

– Как по нотам разыграли! Тишин с негодованием стал апеллировать к Вампилову: «Саша, ну скажи хоть ты ему!» А Саша повторил условленную фразу, и актёр сразу пошёл на попятную, не желая лишаться столь выигрышного для себя текста роли. Нужный темп появился. Я вам больше скажу. Этот эпизод с Вампиловым на всю жизнь дал мне урок: быть предельно бережным с тем, что написал автор.

– Поводом для нашей встречи послужил, напомню, грядущий юбилей «Восточно-Сибирской правды».

– Да, и у меня есть пожелание. Мне кажется, нужно то, что касается творческой жизни Иркутска — искусства, театра, живописи, чтобы, короче говоря, газета стояла на страже русских традиций национального психологического театра и всего того, что относится к культуре. Чтобы «Восточка» сама была нетерпимой к бескультурью во всех его проявлениях и читателей так же строго ориентировала. А второе – всё, что есть молодого и талантливого, поддерживала и пестовала. Знакомила с этим на своих страницах и напоминала читателям имена и судьбы тех, кто оставил заметный след, добавив Иркутску известности и заслуженной славы.

Беседовала Вера ФИЛИППОВА