Тихий, тёплый вечер июля. Вдвоём с отцом мы сидим на высоком крыльце нашего дома. Перед глазами на фоне неба видна далёкая тёмная линия горизонта в верховьях Большой Шибири хребта Улан-Бургасы в Восточном Прибайкалье. Там разразилась гроза: всё чаще и чаще матово-жёлтым вспыхивает и, подрожав, медленно гаснет широкая полоса неба. Происходит это так далеко, что грома мы не слышим. Вскоре гроза достигла такой силы, что небо светилось, не угасая, по несколько секунд. Стихия, постепенно слабея, уходила за хребет к Байкалу. На душу легло умиротворение, будто она освободилась от томящей опасности. Детское впечатление от впервые наблюдаемой грозы в столь необычном виде осталось на всю жизнь, я до сих пор вижу тот тёмный горизонт, освещаемый вспышками жёлтого тревожного света. Батя заметил тогда: «Не дай бог оказаться в такую грозу в горах, где негде укрыться, выполощет холодным ливнем, а то и убьёт молнией. Вон, у Истрата лет десять назад сына Савелия убило».

В своей жизни полевого исследователя я много раз попадал в грозу, но от особо свирепых удавалось вовремя укрыться. По правому борту долины Курмы, что впадает в Малое море Байкала, есть заброшенная дорога, когда-то проложенная геологами по охотничьей тропе. Через гольцовый перевал она выходит на Золотой ключ — приток Сармы в её верховьях. День тот июльский выдался особенно жарким, и возникло подозрение, что к вечеру будет гроза. Пока же северо-запад, откуда она обычно приходит, был совершенно чист, и я решил, что успею перевалить в вершину Золотого, где стоит заброшенный геологами барак. Но, выйдя из лесной зоны в подгольцовье, увидел горизонт: там висела чёрная туча и сверкали молнии. Лесные мухи, которые крутились около меня, быстро исчезли. Это верный признак приближающейся непогоды; они прячутся в разные укрытия. Давно заметил: неожиданно набились в таёжное зимовьё — жди непогоды.

Назад в долину под лесной полог, как и вперёд за перевал, не успеваю. На самом перевале укрыться уж и вовсе будет негде, и я решил немного спуститься обратно. На границе леса увидел толстое склонившееся дерево. Оно, опираясь мощными сучьями на глыбы камня, с метр высоты висело над ними. Вокруг была обширная россыпь крупно ломанного камня, курум. Хоть немного, но это укроет меня от грозы. Первый гром, как обычно бывает в горах, ударил неожиданно: только что гремело где-то вдали и вдруг прямо над головой. Я, ожидая ливня, вытянулся вдоль под стволом дерева, но дождя не было. Молнии же сверкали, и гремело непрерывно. Единственный раз в жизни я оказался тогда свидетелем необычного явления: от удара грома гудела земля. Постелью мне служили камни, плотно обросшие накипным лишайником. На каждый удар грома обширная каменная россыпь отзывалась тяжёлым, протяжным гулом. Будто я сидел в железной бочке, по которой колотили палкой. Гроза эта оказалась сухой, дождя почти не было, но зато сверкало и гремело до рассвета. Назавтра я быстро добрался до Золотого и на краю барака увидел белеющие в разных местах обломки дерева — молния разорвала ствол буквально на клочья, некоторые из них лежали далеко от корней.

А однажды я видел грозу, образно говоря, у себя под ногами. В июле 1957 года вдвоём с товарищем мы поднимались в голец — осевую линию хребта полуострова Святой Нос на Байкале. Вместе с вечерними сумерками при-шла гроза. Мы, было, устроились ночевать у огонька на перевале, но скоро стало ясно, что здесь нас выполощет ливень, да и от молнии явная опасность. Пришлось спуститься обратно в лесной пояс. Тут нашли низкорослый, корявый с плотной хвоёй кедр и, хотя понимали, что это опасно, всё же устроились под ним. Гремело и сверкало не долго, а ливня не было. Стало светать, и мы вышли на перевал. Западный его склон длинный и очень крутой, так что мы стояли «над бездной». И вот там, внизу, клубились чёрные тучи, часто освещаемые зловеще-багровыми всполохами, долетал гром. Гроза была у нас под ногами!

Работая над диссертацией по экологии кабарги, в июле 1964 года я прилетал в Тофаларию. Имея опыт одиночных походов по тайге, без проводника поднялся по долине Морхоя в его верховье. Следы присутствия кабарги здесь, даже вблизи подгольцовья, повсюду. Намереваясь пожить, поработать с неделю, решил устроить шалашик с использованием пластов коры кедра, которые валялись повсюду. Но приближающийся вечер внёс поправку: на далёком перевале объявилась гроза, и она летела в мою сторону. Мешкать — собирать обломки коры кедра — некогда, да они и не убегут от ливня. В неглубокой ложбинке стояла группа мощных берёз, две из них, надломившись у корней, сильно склонились. Снять топором с них пластами кору — дело нескольких минут. И вот я лежу на спине под маленькой, но надёжной крышей, а по ней, не-прерывно освещаемый молнией, под мощные удары грома, яростно барабанит ливень.

Как иногда бывает в горах, гроза, словно торопясь куда-то, отгремев, быстро улетает. Но отдельные участки долин рек чем-то ей особенно нравятся, и она не раз посещает их. В водосборе Кулинги, левого притока Лены в её верховьях, есть таёжная речка Тышей. В её долине я бывал часто и проходил мимо одного короткого распадка, поросшего низенькой кустарниковой берёзкой. Он был замечателен: в самой вершине среди берёзок вразброс стояла отдельно от леса группа старых лиственниц, около десятка деревьев. И в каждое из них в разные годы по не-скольку раз били молнии, это видно по свежести разломов стволов и сучьев. У них давно не было вершин, их заменяли верхние ветви, завернувшиеся вверх, но и их разбивала молния. Название этого места просилось само собою: Обитель гроз. И всего метрах в трёхстах от этих несчастных калек среди низкорослых берёзок одиноко стояла возрастом лет триста лиственница. Как вызов молниям, она выставила в небо ещё и острую вершину, но молнии её, как заговорённую, не трогали. Эта лиственница удивила ещё тем, что накипевшие кусочки её смолы («светляки») — сера — были не как обычно чёрного или серого цвета, а ярко-розовые; жевать её, как резинку, можно было несколько дней, она не твердела, чего никогда не бывает с серой обычной, которую жуют по деревням ребятишки.

В июле 1974 года пожарный лесной наблюдатель вертолёт МИ-1 из Жигалова попутно за-бросил меня в верховье Орлинги. На речной террасе стоял большой дом, где останавливались участники разных экспедиций, охотники. На сей раз здесь никого не было. Ну, и как принято у хозяина лета — июля, однажды ночью он наслал грозу. Я лежал на нарах и от бессонья считал удары грома. Вдруг даже в зимовье сквозь окошечко осветило такой яркой вспышкой, что я инстинктивно зажмурился. И одновременно страшной силы с каким-то треском ударил гром. Тут же по наружной стене дома сильно ударило. Разряд оказался над самым домом совсем низко. Вскоре гроза отлетела, я стоял у окошка и смотрел, не загорелось ли где. Пожара не было. Утром вышел и у стен дома увидел расщеплённое, почти перерубленное молнией дерево. Оно стояло прямо за стеною, напротив моих нар. При ударе от него отлетел большой обломок, он и треснул по стене. У ленских эвенков было поверье, что если пожевать щепочку от такого оставленного молнией обломка, боль зубная тут же проходит.

Постоянные спутники июльских гроз — туманы. Гроза, уходя вдаль, оставляет их, будто напоминая, что ещё вернётся. Те смирно лежат в долинах, на склонах, в распадках — там, где она их оставила. Но приходит ещё один житель июля — тёплый ветер, и туманы оживают, начинают двигаться. Идут они обычно вверх по долине, по склону. По дороге медленно изменяют свои очертания, в которых, как в плывущих облаках, воображение узнает многие картины. Созерцание лёгких, плывущих туманов благостно ложится на душу. Достигнув вершины, туман шапкой на неё ложится. Иногда видно, что шапка съехала набекрень, это означает, что там ветры, и она указывает направление. Природный флюгер. По поверью удэгейцев, туман — это душа за-блудшего и погибшего в тайге путника; вяло передвигаясь, она ищет упокоения. Таков июль — повелитель гроз и туманов, такой спектакль он устроил нынче 24 числа на Байкале. Даже с градом величиною с виноградину.

Фото автора