Жизнь — копейка, судьба — индейка

Не будь столь холодным утро 10 сентября 1878 года, не надел бы Салазкин драповое пальто на вате – и, наверное, был бы убит. Не спроси его дочь, который час, – не пошёл бы к комоду, не взял бы часы, и тогда уже точно был бы убит. А он жив и даже не ранен. Хоть испуган, конечно, ведь выстрел был сделан с расстояния в 2 аршина.

Весь воскресный день на мелочном базаре судачили о Салазкине, о судьбе и о том, для чего иного она бережёт, а иного — нет. Вспоминали, как в июне прошлого года во время грозы молния проскочила по городу: одних напугала, других обожгла, но всё-таки пощадила, и устремилась к цели — в дом чиновника Кобяшева на перекрёстке Ланинской и Арсенальской. Выбив несколько кирпичей в трубе, расщепала кровать во втором этаже, проломила потолок над гостиной. В доме в эту пору было шесть человек; пятерых молния обошла, а сразила молодую жену Кобяшева — Агнию.

Что же это: игра стихии или всё-таки перст судьбы? – вопрошали обыватели. Если это судьба, отчего она так бессмысленно, беспричинно жестока? Агния Кобяшева – приятная женщина, мать двоих детей. Во втором этаже у неё замечательные герани, в окнах первого – флоксы, а весной, лишь наступит март, Кобяшев покупал ей левкои в оранжерее и букетики с иностранным названием лакъ-фюш.

И снова наступила весна, дамы принарядились, похорошели, кавалеры зачастили в оранжереи, и в зеленеющем мире, уже готовом к цветению, один молодой человек отправился на дуэль – и застрелил другого молодого человека.

Вечером было всё как обычно. В Коммерческом собрании играл оркестр, но господа коммерсанты собирались в дорогу «подальше от старого, пыльного города». Да, весна разом оборвалась.

«Красной дугою, проходящею через зенит»

Тот убитый на дуэли молодой человек не увидел чудесной картины, имевшей быть четыре месяца спустя. 21 августа 1859-го, при тишайшем воздухе, кучевые облака неожиданно сместились на север, и около 7 часов пополудни появилось вдруг светло-красное облако, за которым образовалась красная же дуга. Она протянулась с северо-запада к юго-востоку, на концах расширяясь и являя собой как бы зарево отдалённых пожаров. Картина эта не менялась почти целый час, а около 8 часов пополудни появился отбел, метеоролог Щукин воскликнул:

— Явный предвестник северного сияния!

В самом деле: скоро отбел стал ярко-серебристым, и на нём показались расходящиеся лучи красного и белого цвета. Сияние продолжалось более двух часов, а точнее – до 10 часов 15 минут пополудни, как зафиксировал в своём журнале Щукин. Он, кстати, не удержался, откомментировал: «В Иркутске, расположенном в южной части Сибири, изредка бывает северное сияние, но такого, сопровождающегося красной дугою, проходящею через зенит, ещё не было».

Не знаю, находился ли в тот день в Иркутске Иван Степанович Хаминов. Пожалуй что и находился – ведь он в этот год избран был иркутским городским головой. Кстати, начал Иван Степанович с того, что устроил за собственный счёт 76 фонарей. Это были первые в городе фонари, и они осветили две центральные улицы, став для тёмных окраин поистине чудом — не меньшим, чем северное сияние. Жизнь Ивана Степановича Хаминова столь тесно переплелась с жизнью Иркутска, что со временем у многих (и, конечно, у него самого) появилось ощущение, что пока он растёт вместе с городом, город его и хранит – и от выстрела, и от молнии, и от других злосчастий.

В начале июня 1858 года в Иркутске при большом стечении публики, включая почётнейших и достаточнейших и самого городского голову, состоялся забег рысаков. Бега издавна были любимейшим увеселением, но до сих пор они происходили зимой; в мае же нынешнего, 1858 года, прошло летнее состязание. Бежали на 12 вёрст парами (рысак с пристяжною), при закладе в 100 рублей серебром. Выиграл Хаминов, лошади которого пробежали за 25 мин. и 58 с половиной секунд. Лошади господина Пчелина уступили хаминовским 27 и четверть секунды, и при столь небольшом разрыве Пчелин рвался взять реванш. И вот снова забег — от деревни Боково до Иркутска. На победу претендуют господа Хаминов, Пчелин и Турунов.

По условиям лошади бегут с пристяжками в фаэтонах. В хаминовском фаэтоне сидит кучер с помощником, Пчелин же и Турунов управляют сами, заняв место кучера. В самом начале вперёд вырывается пара Пчелина, а рысак Хаминова явно сорвал. «Пчелин, Пчелин!» — кричат в толпе, но конь Хаминова вдруг берёт на рысь и перед самым финишем настигает пчелинского рысака. Место здесь опасное, узкое, двум фаэтонам не разойтись, но кучер Хаминова устремляется прямо вперёд и ловко, дерзко обходит растерявшегося Пчелина. Публика ахает и взрывается аплодисментами – хаминовскому кучеру, рысаку Белку и самому Ивану Степановичу!

А он, кажется, и не сомневался в победе: сей же час его люди расстилают ковёр, посреди него — скатерть, на которой являются бутылки, графины, разная снедь, а затем и главное блюдо — свежеиспечённый осетровый пирог.

Служители Фаэтона

В этом эпизоде, донесённом до нас хроникёром «Иркутских Губернских Ведомостей», весь Иван Степанович Хаминов — победный и зажигающий. В нём было такое жизненное электричество, что способно рассеивать свет на огромные расстояния. Однажды он уверовал в то, что ученье — свет, и огоньки хаминовских училищ, гимназий, школ засветились и в Кяхте, и в Иркутске, и в Устюге, вызывая восхищение одних и непонимание других. Такие, как он, всегда в меньшинстве, но они — служители Фаэтона, сына бога Солнца Гелиоса, не дающие сомкнуться мраку обыденности, рассыпающие солнечные снопы! Кто-то, как Хаминов, делал это порывисто, кто-то, как иркутский купец Малков Яков, — исподволь, постепенно, но с такой же влюблённостью в свет и в жизнь.

Яков Степанович Малков двадцать лет и совершенно образцово отслужил старостой Троицкой церкви в Иркутске. Собственноручно посадил и вырастил в церковной ограде кедры, ели, пихты, живописнейшие кустарники. Вместе с ними росла и его мечта — прибавить к иркутским церквям ещё одну, от себя. Яков Степанович не говорил об этом, но готовился, откладывал деньги, заготавливал материал, заказывал иконы. Наконец, на 27 мая 1858 года назначена была торжественная закладка будущего храма в районе Глазково. Неподалёку от этого места Яков Степанович поставил небольшой, но прелестный домик, в который и пригласил гостей. Кроме этого для всех пришедших накрыли столы на ближайшей поляне, и хозяин с хозяйкой с радушием угощали всех.

Разве эти минуты единения не были вспышкой яркого света во мраке обыденности?

Крепок «карточный дом»

Иркутск девятнадцатого столетия счастлив был на таких людей, несущих жизненное электричество, передающих токи. Одни рождались здесь, другие приезжали сюда, и порою уже в генеральских чинах. Но и те, и другие освещали наш мрачноватый край.

Генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Петрович Синельников отстроил иркутский воспитательный дом на введённый им добровольный «налог» с карточных игроков — по 10 копеек с каждой игры или по 5 копеек с колоды. Уезжая из Сибири, Синельников передал в городскую управу ещё 15 тысяч собранных им благотворительных денег — на детский сад.

Даже привыкшая ко всему городская управа была тронута, а подрядчик Хасан Аминов, выигравший торги на производство работ, счёл своим долгом самым бережным образом распорядиться каждой синельниковской копеечкой. Сэкономленный цокольный камень и сэкономленное железо были выгодно проданы, а деньги положены в банк. Там они подросли, и на них купили для детского сада мебель, учебные пособия, да ещё и сторублёвый пятипроцентный билет!

Так вот, безо всяких субсидий от государства, несколько энергичных мужчин в складчину подарили Иркутску воспитательный дом и детский сад. Невидимые токи передавались от одного к другому, заставляя пульсировать всё вокруг. И казалось, самим пульсарам не ведать конца.

Их конец был логически выверен: как только наступала другая пора, для которой нужны были новые люди, — страница переворачивалась. А они оставались в прошлом, токи их заземлялись. Чтобы в ком-нибудь возродиться опять.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников областной библиотеки им. И.И.Молчанова-Сибирского.