Жизнь за мужем
Была в старом Иркутске одна поговорка про удачу: она-де на месте не стоит, а гуляет то в якутских, то в туруханских краях; порою забредёт и в Иркутск и укроется под лодкою на ангарском берегу. Там-то и обнаружит её какая-нибудь Екатерина Корниловна – и разом превратится в счастливую женщину. А вы разве не слышали: её муж, купец первой гильдии, каждый второй прииск записывает на неё. Так что эта Екатерина Корниловна нынче жена не купеческая, а купечествующая! Удача, и редкая.
Ты тестем можешь и не быть, но оплатить расход обязан!
Иск, принятый к производству Иркутским городовым судом майским днём 1877 года, был, конечно, одним из многих, но вот ведь что интересно: судейские, давая этому иску ход, усмехались, покачивали головой. И добавляли при этом:
— Ничего не попишешь: статья 275 второй части десятого тома Свода законов Российской империи.
Подписчики «Иркутских губернских ведомостей», куда менее осведомлённые в тонкостях законодательства, просто изумлялись, читая судебную хронику:
— Это ж надо: дарил невесте цветы, а теперь за них деньги требует!
В самом деле: иркутский мещанин Иван Фёдорович Сибирев имел виды на дочь иркутского цехового Фёдора Яковлева Ольгу. И серьёзность своих намерений не скрывал: девушке преподносил подарки, а с будущим тестем заводил разговоры о сватовстве. Однако же что-то меж ними не сладилось – и сватовство распалось. Тут-то и выяснилось, что жених вёл самый строгий счёт всем расходам на будущую жену. А коль свадьба расстроилась, перевёл их в разряд убытков — и выставил «тестю» счёт на 151 руб. 32 коп.
В девятнадцатом веке, когда редкая женщина имела профессию и могла обеспечить себя, механизм сватовства и последующей замужней жизни прописывался из простого расчёта: муж кормит, а жена ведёт дом. В том самом мае 1877-го, когда мещанин Сибирев судился с бывшей невестой, Станислав Сикорский, проживавший в Иркутске по 3-й части, обвинил в воровстве… собственную жену.
Мария Степановна Сикорская приехала в Иркутск вслед за мужем за два месяца до рождения сына. Но зажить настоящей семьёй так и не получилось, и отчаявшаяся женщина с просроченным видом на проезд и грудным ребёнком на руках сбежала. Подавая в розыск, супруг не преминул уточнить, что жена взяла «два столовые ковричка из синего атласа, вышитые стеклярусом, на подкладке из толстой цветной клеёнки», икону Божьей матери, которую он, Сикорский, оценивает в два десятка рублей, часы (номер такой-то по такой-то цене) и скатерть (завернуть «мужнино добро»).
В том, что всё нажитое в семье, включая приданое, принадлежит только мужу, и не сомневался никто. Объявляя розыск, полиция просила: «Если окажется жена Сикорского с означенными вещами и сыном Анатолием, задержать и доставить в частную управу».
Красна невеста приданым
Просватывание купеческих дочерей всегда вызывало досужие разговоры и досужие же расчёты. Спору нет, женихи откровенно засматривались на хорошенькое приданое, надеясь при поддержке его проскочить из третьей купеческой гильдии во вторую, а быть может, и в первую. Симпатия к приданому обладала способностью затмевать все другие симпатии. Хоть, конечно, никакое приданое не могло уберечь от несчастий и разорения. Жил в Иркутске почётный гражданин по фамилии Лапин, в хорошем достатке жил, имел собственный прииск на речке Витим. А потом в одночасье оказался несостоятельным должником – и прииск спустили по условной цене 100 руб. серебром. Или вот ещё: проживала за мужем, как за стеной, Акилина Яковлевна Герасимова, почётная, между прочим, гражданка; а потом Герасимовы разорились — и выставили на распродажу их стулья, фортепиано, барометр и даже освещавшие вход фонари.
В сущности, с замужеством женщина попадала в орбиту мужа, то есть в полную зависимость от его удачливости или неудачливости, трудолюбия или лени. Хорошо, если новоиспечённый супруг был при уме, капитале, да ещё и удачлив, здоров. Согласимся, однако же, что сочетание это редкое…
Из-под венца женщина выходила капитаншей, майоршей, полковницей, почтмейстершей, полицмейстершей, губернаторшей, наконец. Вместе с переменою в положении мужа менялось и её собственное положение. И всегда нужно было соответствовать статусу. Жёны генерал-губернаторов, по определению, возглавляли благотворительные общества; жёны именитых купцов составляли дамские комитеты, улучшая быт арестанток и их детей, помогая бедным. Роль каждой замужней женщины соответствовала положению мужа. Зависимость эта оставалась даже после смерти: и на могильных плитах женщин представляли как жён — гененерал-майоров и просто майоров, купцов, губернаторов, губернских секретарей…
Зачастую мужья были старше жён, умирали раньше, и вот тут-то выходило наружу всё различие одностатусных женщин. Кто-то, не умея и шага сделать самостоятельно, принимал раствор фосфорных спичек. Кто-то проживал оставшееся, понемногу давая жизни другое устройство и ход. Ну а кто-то брал мужнино дело в руки и двигал его вперёд. Разумеется, последних было меньше, ведь тут требовалось редкое сочетание ума, характера и образованности.
Институтской тропой
В принципе, даже самая недалёкая женщина понимала, что может остаться без мужа и без капитала, однако лишь во второй половине девятнадцатого столетия у сибирячек появилась возможность получить образование, чтобы попытаться обеспечить себя.
1 июня 1877 года в Девичьем институте Восточной Сибири состоялся очередной выпуск воспитанниц, окончивших курс. На другой день в городе заметно было, как писал очевидец, «особенное движение экипажей, в которых с пожилыми и среднего возраста дамами разъезжали молоденькие особы в свеженьких, с иголочки костюмах. Это бабушки, мамы и тётушки визитировали к знакомым».
Было нетрудно заметить, что визитировали по-разному: одни разъезжали в богатых экипажах, на породистых лошадях, другие тряслись на долгушках. Ясно было, что этим, вторым, предстоит тяжёлая борьба за существование. Ясно было и то, что они готовы к борьбе. Сотрудник «Иркутских губернских ведомостей» так проникся сочувствием и уважением к институткам, что предложил бескорыстную помощь – с помощью газеты искать нуждающихся в уроках и наставницах для детей.
«Вторым» браком
В ту пору жила в Иркутске хорошо обеспеченная, но, увы, несчастливая Евдокия Ивановна Хаминова. Была она из семьи купцов первой гильдии Пахолковых, имевших дома и магазины на Большой. В своё время считалась хорошей невестой, да, кстати, и очень хорошенькой. А Иван Хаминов, посватавшийся к ней, недавно ещё был приказчиком; начинал же и вовсе обозным мальчиком, сам себя образовывая как мог. Мог, однако же, много — не зря родные Евдокии Ивановны предпочли его всем другим женихам и с приданым не поскупились.
Приданое пошло в рост, а вот счастья, увы, не случилось: вместе жили Хаминовы, но как бы врозь, а потом и вовсе разъехались. Только к старости, став уже кавалером всех возможных для него орденов, почётным гражданином Иркутска и коммерции советником, Иван Степанович пригласил супругу сфотографироваться. На том снимке стоят они близко, достаточно близко, но всё равно отдельно. Но не это огорчило Евдокию Ивановну (за долгие годы она свыклась с одиночеством) – её поразило лицо мужа. Прежде, в молодости, у Ивана был прищуренный, быстрый, цепкий взгляд, а теперь лицо его как бы расправилась и на нём проступили другие глаза с другим, непривычным для Евдокии Ивановны выражением. И она догадалась: он нажил себе это лицо.
Пока она перебирала свои женские обиды, муж уходил вперёд: три срока отслужил иркутским городским головой; ездил в Гамбург; на Ирбитской, Нижегородской ярмарках заключал солидные сделки; был директором Нижегородской конторы государственного коммерческого банка. Пароходы его плавали по Оби, Лене, Витиму, Байкалу, Селенге; портрет его украшал зал заседаний Иркутской городской Думы. Она же, утратив очарование молодости, ничего другого не обрела…
Случалось, подумывала: что когда б не её приданое… Но сама же и спорила с собой, понимая: такой всё равно бы поднялся, в конце концов, отыскалась бы другая купеческая дочь – Иван Степанович всегда нравился женщинам.
Прежде ей казалось чудачеством то, что муж содержал гимназии, школы, приюты, которые сам же и открывал. Так же как его членство в совете директоров тюремного комитета, в Благотворительном обществе. Но после смерти Ивана Степановича на неё обратились взоры – и невольно вместе с фамилией понесла она и высокую мерку хаминовской благотворительности. Оставшийся капитал Евдокия Ивановна завещала девушке-сироте, взятой ею на воспитание.
Три года спустя после смерти Ивана Степановича Евдокия Ивановна официально примирилась с мужем — установив ему памятник с вызолоченной решёткой. До свидания с ним ей отпущено было ещё три года – срок, достаточный для подготовки к браку на небесах.
Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки им. И.И.Молчанова-Сибирского.