(Продолжение. Начало в номере от 14 марта)

Марк Сергеев был, безусловно, человеком широкой натуры. И по масштабам своей личности, и по интересам, и, безусловно, по знаниям. Такие знания слегка поверхностны, потому что за ними суть предмета, но не всегда его глубина. Люди энциклопедических знаний требуют самой широкой аудитории. Им необходимо поделиться своими поисками, выплеснуть энергию открытий и находок и получить от благосклонной публики новый заряд. Но такая аудитория далеко не всегда лояльна к своим кумирам. В один совсем не прекрасный момент она перестает быть музой…

Марк Сергеев, слава богу, в полной мере этого не испытал. Но лакуны общественного забвения, безусловно, образовывались. Он писал тогда очень хорошие, сильные строки, полные драматизма и той примирительной неизбежности, которая возникает, когда физически ощущаешь невозможность что-либо изменить …

На времени нашем

лежит роковая печать:

вокруг — темнота,

а движенье —

как шахтная клеть…

Я рвался под пули —

и было мне что защищать,

я плакал о дружбе —

и было мне что пожалеть.

Но всё повернулось.

Командует Время: «Кругом!»

Скрипят тормоза,

и машина — на кромке стены.

А друг мой сердечный

меня называет врагом,

а я за собой,

хоть убейте,

не знаю вины.

Кровавый потом —

где корабль

твой вместительный,

Ной?

И «тварей по паре…»

(а пары и нет ни одной!)

Чужая жена

может стать не чужою женой…

Чужая вина

обернулась моею виной.

И, конечно, вот эти строки, написанные в очень страшные для творческих людей первые перестроечные годы реформ:

Мечта о несбыточном чуде:

меняются жизни круги,

проснулись обычные люди

и, встав со счастливой ноги,

забыли о распрях и спорах

и, зависть и злобу поправ,

в покое оставили порох,

забыли, кто прав, кто не прав.

забыли ножи и кастеты,

и ревность, и скуку, и зло,

убрали всю нечисть

с планеты —

и стало на свете светло.

И райские птицы запели,

расправили плечи леса,

и тёмные души созрели

и стали творить чудеса.

Мечтаю, себе же не веря, —

природа, каля нас в огне,

так много оставила зверя

и в нём, и в тебе, и во мне.

Широкая натура Марка приводила к самым настоящим казусам — частенько поговаривали о его беспринципности. Между тем, эти «беспринципные», на первый взгляд, поступки скорее всего были как раз его принципами. Он, к примеру, долго не мог перерезать пуповину отношений со старым Союзом писателей. Не с конкретными людьми, а именно со всех организацией, в которой состоял много лет. Пытался изо всех сил не допустить окончательного развода. Вероятно, ощущал возможность примирять, объединять, успокаивать, искать и находить компромиссы. Доставалось ему с обеих сторон. И те, и другие считали его беспринципным. А когда развод всё-таки состоялся и он был вынужден определиться «по понятиям», удивительным образом всё устаканилось. И те, и другие потеряли интерес к этой стороне дела.

Я глубоко убеждён: поэтов без принципов не бывает. Мы все стараемся хоть чуть-чуть походить на полюбившихся героев. В своей беззащитности ищем себе объекты для подражания. Их сильные стороны становятся для нас надеждой, а слабые — оправданием собственной усталости.

М. Сергеев практически всё своё творчество посвящал проблемам нравственного подвига. У подвига были реальные носители, к примеру, Пушкин и декабристы. Для его писательского дара эти «люди чести, доблести и славы» — даже больше примеры настоящего, чем прошлого. Для того и существуют поэты, чтобы острее и правдивее чувствовать нравственную высоту земной жизни.

В «Иване Пущине» Пушкин сокрушается, что близкие друзья «сберегли» его от сибирской ссылки:

Зачем ты так меня берёг

от круговой поруки братской,

от дерзкой площади

Сенатской —

скрещенья судеб и тревог?!

Он восторгается жизнью русского человека, cсыльного Николая Бестужева, бурятский народ признал его не просто за своего, за равного, но и во многих случаях принял его лидерство:

Но если солнце

на небо всходило, —

оно всходило,

от людских трудов,

от дружбы братской,

а не панибратской,

где всё непросто —

как ни поступи.

И след оставил он

в душе бурятской,

как борозду в непаханой

степи.

И постигали ремесло араты,

Премудрость книг

и пашни естество.

Не зря, должно быть,

давние буряты

Прозвали Красным

солнышком его.

Он восторгается и его характером, его взглядами, которые не смогли поколебать ни разгром мятежа, ни дыхание смерти, ни лояльность императора:

О, как они пронзительно

летели,

ухмылистой издевкою горя,

сквозь годы, расстоянья

и метели —

глаза торжествовавшего царя.

На горле — петля:

туже,

туже,

туже,

и вкрадчивы слова

и не просты:

«Когда б тебя я,

Николай Бестужев,

помиловал, приблизил

и простил?

Когда бы окружил заботой

братской,

любовью, исцеляющей

сердца?» —

«Я снова был бы утром

на Сенатской,

я б всё довёл

до полного конца!»

Высокие чувства и трогательную заботу Горбачевского о своих друзьях он носит и в себе, переживая и мучаясь несовершенству человеческих отношений в жизни обыденной, огороженной от всполохов и бурь:

Лишь только рассветная

дрожь

ударит по чаще суровой,

ты в гости идёшь

к Муравьевой —

лампадное масло несёшь.

Растает промозглый туман,

покинет распадки и пади —

святой негасимой лампаде

ты жизни добавишь, Иван.

А денег хватает едва

на это лампадное масло…

(О только б она не погасла,

любовью твоею жива!)

Как слаб этот тающий свет,

как тёмен фитиль

обгорелый…

Увидят ли отблески «дела»

потомки за толщею лет?

Вдруг нежные вспыхнут слова

и сгинут в окрепшем рассвете:

покуда живёшь ты на свете —

душа Муравьёвой жива.

С друзьями в разлуке, скорбя,

о как ты запрятал искусно

высокое тайное чувство,

что держит высоким тебя.

Ну как им — друзьям —

объяснить

такую простую нелепость:

что эта тропиночка к склепу —

твоя путеводная нить.

Говорят, он смело стучался в советско-партийные властные кабинеты. Выбивал квартиры и командировки для собратьев по литературному цеху. Это, конечно, не великий подвиг. Вроде бы он обязан был делать это по долгу службы.

Говорят, «он не лез на рожон, не кричал», но как убедительно мог защитить любого человека. Бывший секретарь Иркутского горкома КПСС Валентина Шиверская вспомнила такой эпизод: «Идёт закрытый пленум горкома партии. Ведёт его 1-й секретарь обкома КПСС С.Н. Щетинин. Освобождают от работы 1-го секретаря горкома Л.Г. Ширяевского, сильного толкового специалиста и руководителя (провинился его сын). В защиту выступили двое: М.Д. Сергеев (ответственный секретарь писательской организации) и Н.Ф. Лосев (ректор университета). Не побоялись последствий. Остальные стыдливо опустили очи долу и промолчали».

Что ж, для тех лет это действительно отважный поступок — пойти против мнения первого секретаря обкома. Случай редкий. Впрочем, если почитать стенограммы местных партийных форумов, ругань там стояла знатная, в том числе и по кадровым вопросам. Как ни парадоксально, при всём ханжестве, заорганизованности, администрировании — критика и самокритика были, возможно, и не обязательными, но элементами внутрипартийной жизни.

А следующий случай известен и описан уже самим М. Сергеевым.

«Нужно же случиться такому: секретарь ЦК ВЛКСМ Павлов и знаменитый поэт Евгений Евтушенко крупно повздорили, дружба и приязнь их разрушилась. Поэт написал памятную филиппику «Когда румяный комсомольский вождь…», а секретарь ЦК ВЛКСМ отдал приказ всем первым секретарям комсомольских обкомов на ближайшей же отчётно-выборной партийной конференции выступить с «разоблачением» этой гнилой интеллигенции, особенно писателей. Мы в те поры дружили с нашим комсомолом, вместе проводили ставшие уже легендарными первые конференции «Молодость. Творчество. Современность», в которых в качестве руководителей принимали участие известные писатели — и москвичи, и ленинградцы, и сибиряки… И вдруг первый секретарь обкома комсомола Геннадий Куцев начинает с трибуны партконференции, которая только что избрала товарища Банникова местным императором, разносить всех и вся: Пастернака («Доктора Живаго» в те поры читали разве что один-два человека из всего зала), Евтушенко и всю поросль знаменитых уже всемирно шестидесятников. Следующее слово было предоставлено мне. И я, забыв обо всём, что собирался изложить в предоставленные мне минуты, обрушился в запале и возмущении на Куцева, заявив, что мы, писатели, тоже могли бы собрать клубничку о комсомольских деятелях от Владивостока до Москвы и вылить эту грязь на ваши, товарищи делегаты конференции, головы. Но мы не будем этого делать, ибо унизительно собирать сплетни (а в речи Куцева, кстати, были такие сплетни о Евтушенко, полученные им от наушников из Киренска) и говорить о вещах, о которых имеем такое же представление, как тов. Куцев о книгах, которые наверняка не читал».

Вот это действительно был поступок, который вполне мог стоить карьеры или иметь далеко идущие последствия.

И в последующие годы Марку не раз приходилось вступаться не только за собратьев по перу, но и за иркутских артистов. Он ведь был ещё и членом Союза театральных деятелей.

Он сыграл важную роль в судьбе хорошего иркутского артиста Иркутского драматического театра Валерия Жукова, которого хотели уволить из труппы. Тогда он написал большое, обстоятельное и, главное, очень аргументированное письмо. С авторитетом М. Сергеева театральное сообщество считалось, и Жуков продолжал играть на местной сцене. Вот это обращение М. Сергеева:

«На заседание художественного совета Иркутского областного драматического театра им. Н.П. Охлопкова

Уважаемые товарищи, весьма сожалею, что не могу лично высказать своё мнение по поводу творческой работы актёра В. Жукова, т.к. нахожусь на вечерах поэтов-фронтовиков в Ереване. Но, поскольку в таком деле каждый голос важен, считаю своим долгом оставить это письмо.

С момента появления в театре Валерия Жукова слежу за его работой, вижу его необщее выражение лица даже в ролях эпизодических. У него, как и у всех, бывают удачи и неудачи, с блеском сыгранные роли и непопадание, но, прочертив сейчас со всей партийной и писательской ответственностью его почти четвертьвековой путь в Иркутском театре, могу, положа руку на сердце, сказать: мы имеем дело с одарённым, профессиональным, трудолюбивым и добросовестным человеком.

Недавняя постановка «Утиной охоты» показала, как трудно вообще играть Вампилова, и особенно в нашем театре, который долгие годы лихорадит, ибо каждый вновь пришедший главный режиссёр начинает не с того, чтобы, как Иван Калита, собрать всё лучшее и опереться на это, разбудить загубленную труппу и победить, а с того, чтобы настроить одних актёров против других, пользуясь профессиональной зависимостью актёра, и жить по принципу: «разделяй и властвуй». Властвование, увы, плодов не приносит. Где они, эти радетели? «Все промелькнули перед нами, все побывали тут», как сказал поэт, а театр за всё это расплачивается.

С приходом Юрия Хачатуровича Григоряна у театра появилась надежда: пришёл «актёрский» режиссёр, он оживит актёрские души, он вдохнёт жизнь в театр, он вернёт театру былую славу. Как бы этого хотелось! Как нам, людям, связанным с театром долгие годы не только как зрители, но и как деятели его, как авторы пьес, шедших на его сцене, хочется почувствовать, что наступила душевная оттепель после бушевавшей пурги. Увы, всё началось сначала. Возник конфликт между режиссёрами — пострадал актёр Малинин, так ведь проще: всё свалить на актёра. Сегодня Виктору Егунову дают почётный титул лучшего актёра репертуара, а завтра он вынужден писать заявление об уходе из театра. Нет, я не сторонник того, чтобы потакать в проступках, чтобы быть добрым за счёт снижения требований к дисциплине, я за то, чтобы не рубить с плеча, я за то, чтобы актёрский режиссёр оказался педагогом, а не судьёй.

Валерий Жуков — возвращаюсь к нему — именно в Вампиловских пьесах показал способность ярко и запоминающе сыграть характер. Я видел «Старшего сына» во многих театрах, в том числе и в нашем, когда Сильву играл первый исполнитель этой роли В. Аксёнов, в первой московской постановке театра им. Ермоловой, во многих городах. Могу сказать, что Валерий Жуков в этой роли не уступал самым лучшим исполнителям, он был точен по рисунку роли и по чувству, так же, как и в роли метранпажа Потапова в «Провинциальных анекдотах»…

…Характеристика, предлагаемая руководством театра актёру Валерию Жукову не только не объективная, но и непрофессиональная. Меня, например, удивляет, что она подписана руководителем профсоюза, обязанность которого вступаться за работника, а не потрафлять несправедливым решениям и скороспелым выводам. Поэтому убедительно прошу художественный совет считать моей голос «за» необходимость пребывания Валерия Жукова в труппе театра, надеюсь, что члены совета будут голосовать так, как подскажет им совесть».

Продолжение в следующую среду