По нужде. Но с надеждою

В середине девятнадцатого столетия иностранцы отправлялись в Сибирь, конечно же, по нужде. Отправлялись люди неробкие, склонные к риску, а порою и к авантюризму. Француз Надье одолел тысячи вёрст, чтоб занять место лакея в новой иркутской гостинице «Московское подворье». Уроженец Баден-Бадена Иосиф Мейер добрался сначала до Петербурга, где разыскал соотечественника, а ныне обрусевшего купца Евгения Стука и на свой страх и риск одолжил у него товара на 3770 руб. Жена Мейера Луиза также одолжилась 600 рублями — в надежде на скорый возврат. Но супругам Мейерам не улыбнулась фортуна — 23 мая 1870 года Иркутский городовой суд вызвал их по иску Евгения Стука.

Ещё менее привлекательной вышла иркутская история лакея Надье — на хорошем месте, в гостинице, принадлежавшей городскому голове Сукачёву, он не удержался, стал приворовывать бельё, посуду — и в марте 1886 года был взят с поличным. Стоило ли для этого столь далеко ехать?

Впрочем, в большинстве своём иностранцы находили в Иркутске свободные ниши и умели ими воспользоваться. Они делали ставку главным образом на такие товары, услуги, которые были если не эксклюзивны, то, по крайней мере, новы и уже поэтому пользовались успехом.

Лимонад под музыку

Француженка Ришье открыла в Иркутске новое заведение — пансион. А Франц Ратти арендовал дом купчихи Герасимовой под кафе — в пору, когда слово «кафе» завораживало иркутян и писалось исключительно с прописной буквы. Буфеты Ратти появлялись в публичном саду, едва только дорожки освобождались от снега, а ресторан вместе с посетителями перемещался в места, отводимые для гуляний. А господин Краузе выдумывал для иркутян всевозможные развлечения и демонстрировал их на загородной даче «Луна». А господин Либгардт изумлял местных жителей и приезжих фейерверками, демонстрируя и вертящиеся колёса, и вензеля, и щиты, и аллегорические фигуры. Антон Шмидт, продававший в Варшаве искусственные минеральные воды, открыл подобное заведение и в Иркутске. Компаньон его Ричард Маак добился разрешения министра внутренних дел, Иркутского врачебного управления — и в Баснинском саду под музыкальное сопровождение начались прогулки с принятием минеральных вод — сельтерской, содовой, лимонада газированного, лимонада слабительного.

В аллеях было светло, как днём

Сентябрь 1858-го выдался в Иркутске сухим и тёплым — и город веселился совсем по-столичному: обеды, балы, театральные представления сменяли друг друга. 8 и 9 сентября Иркутск был иллюминирован — по случаю рождения сына Великого князя Константина Николаевича. И вся неделя после того вышла праздничной: в театре были представления, в Девичьем институте — бал; в известных домах — подготовка к большому пикнику, а ещё разговоры о том, что Совле, проживший в Иркутске всё лето, даст ещё один, последний, концерт.

7 сентября состоялся давно обещанный, но долго откладывавшийся фейерверк. Весь берег Ангары, от Триумфальных ворот и до Троицкого перевоза, заполнен был зрителями. Продолжался фейерверк часа полтора, а потом начались танцы в залах Благородного собрания. В отворённые окна и двери виднелись кружащиеся пары; ночь стояла тихая, тёплая, луна склонилась низко-низко… В городском саду загорелись тысячи разноцветных китайских фонариков, развешанных меж деревьев, и в аллеях стало светло, как днём.

Фонарики эти перед долгой холодной иркутской зимой высвечивали непривычную жизнь — комфортную и весёлую. У иностранных коммерсантов и бизнес был по-европейски приятный, изящный, ориентированный на праздничную сторону жизни. Надо было родиться и вырасти среди праздника, чтобы сделать его источником заработка.

Конечно, в Иркутск приезжали зарабатывать, но какое-то время спустя проникались его жизнью и его интересами. Флейтист Совле половину сбора за последний концерт отдал в пользу крестьян, переселяющихся на Амур. Вильгельм Гинзбург, стоматолог и ветврач, принимал бедных безо всякой платы. Ресторатор Франц Ратти жертвовал в пользу детских приютов. Для него там были всё те же потребители, ещё маленькие, но уже достойные внимания. Ратти вообще демонстрировал новый тон: его кафе на Большой не закрывалось до 23 часов, в его винном магазине принимали обратно любой непонравившийся напиток.

Куплю теодолит Экера

В самом центре Азии европейские коммерсанты упорно воссоздавали своё, европейское, пространство и при этом поддерживали друг друга. Продавец оптики Зальцфиш, привезя в Иркутск нерас-проданный товар, остановился не в гостинице, а в доме Либгарта на Харлампиевской — и здесь вскоре же появилась вывеска «Оптика». А пятью годами позже, в 1864-м, на Большой был уже оптический магазин прусского подданного Рейнворта, предлагавший не только музыкальные машинки, органчики, скрипки, но и телескопы, телеграф Морзе, электромагнитные и электрические машины и даже теодолит Экера. Такой ассортимент предполагал высокую планку в развитии городского сообщества, но Рейнворт не ошибся: все товары, включая теодолит, разошлись. А вскоре «Иркутские губернские ведомости» рассказали о новых поступлениях телескопов, телеграфа Зимина; по заказу взыскательных иркутян Рейнварт выписал и французскую почтовую бумагу, и английский разноцветный сургуч, и швейцарские вилки-ложки, и свистки для птиц. Временный иркутский 2-й гильдии купец Рейнворт радовался и охотно отзывался на русское имя Иван. Также и немецкий подданный Мейер стал временным иркутским купцом Егоровичем. Всё логично: «временные» иркутяне носили временные же имена. С возвращением на родину возвращались и к прежним именам. И всё-таки, всё-таки годы в Иркутске меняли их, обогащали — отсюда они уезжали другими.

27 мая 1870 года австрийский подданный Пётр Парелли продал в Иркутске дом — стало быть, отбыл. Уехал и действительный член Великобританского королевского географического общества Чарльз Митчелл Грант, промышлявший в Иркутске уроками. И американец Л.Шандор, продавец ламп для внутреннего и наружного освещения. А вот сорокапятилетний британский подданный Грефофен остался в Иркутске силою обстоятельств: 12 января 1864 года он скоропостижно скончался от неизвестных причин. Возможно, от радости, а возможно, и от огорчения. В ту пору все слои общества поразила золотая лихорадка, одни только супруги Мааки, Ричард и Софья, владели тремя золотыми приисками в Олёкминском округе. Правда, позже их отсудил богатый иркутский купец. Да-да, в Европу возвращались и разочарованными. Но, встречая где-нибудь на Елисейских полях путешествующих иркутян, ощущали сладкое притяжение — им было что вспомнить и рассказать.