С Иркутска ворочуся

Счастливым, может быть.

Быть может, наживуся,

Счастливо будем жить…

Тюремная песня XIX века

В апреле 1909 года в колонном зале Московского Благородного собрания состоялся необычный концерт. Огромный зал ломился от публики, среди которой можно было заметить несколько чиновников в мундирах тюремного ведомства. На сцене не было артистов, лишь граммофон. Московской публике представляли песни сибирских каторжан, записанные профессором В.Н. Гартевельдом во время экспедиции по Сибири на новейшую по тем временам технику производства «Генеральной компании фонографов, синематографов и точных аппаратов братьев Пате». Бурным аплодисментам не было конца. Особенно удавался исполнителям «Подкандальный марш», который пели под аккомпанемент кандальных цепей… Прозвучала тогда и «С Иркутска ворочуся» в исполнении хора тобольской каторги, ныне незаслуженно забытая любителями тюремной лирики. Так, через пятьдесят лет после отмены Каторжного уложения в 1869 г., сибирская каторга становилась легендой, печальной и романтичной страницей российского прошлого.

Если в просвещённой Европе преступники традиционно отбывали каторгу на гребных судах, то в России на первое место каторжных работ быстро выходит строительство. Каторжный труд играл громадную роль во всех сооружениях и постройках первой половины XVIII столетия, а после передачи в 1760 году екатеринбургских и нерчинских рудников в ведомство Берг-коллегии — и в добыче полезных ископаемых. При этом каторжные работы долго оставались нерегламентированными, применяясь как «дополнительная» кара. В указах Елизаветы Петровны об отмене смертной казни (1753 и 1754) вечная ссылка на вечную, непрерывную работу заменяет собою смертную казнь и, таким образом, ставится во главе карательной системы. По указу Павла I от 13 сентября 1797 г. преступники были разделены на три категории. Первая категория, самая тяжкая, ссылалась на рудники в Нерчинск и Екатеринбург. Вторая отправлялась в Иркутск, и, наконец, третья, самая лёгкая, использовалась на работах в крепостях.

Каторжники отправлялись на один из 13 заводов Иркутской губернии, а ссыльные приписывались к деревням. Основную часть ссыльных составляли уголовники, бродяги и крестьяне, участвующие в бунтах против помещиков. Порой для того, чтобы отправить мужика в ссылку, достаточно было приговора сельского общества. Пример такого приговора приводит исследователь Михаил Шиловский в книге «Роль каторги и ссылки в освоении Сибири». В 1899 году сельским сходом Михайловского общества Ижевско-Нагорной волости Сарапульского уезда Вятской губернии за порочное поведение был отправлен в Сибирь один из односельчан: «Мы, нижеподписавшиеся старшие домохозяева от состоящих в нём 78 человек, в числе 68 человек, бывшие сего числа на сельском сходе в присутствии сельского старосты Ивана Бузанова, от которого выслушали предложение о том, что однообщественник наш сельский обыватель Александр Васильев Никифоров ничем не занимается другим, кроме краж и праздношатательства, вследствие чего и предлагает противу этого принять какие-либо меры… Не надеясь на его исправление, так как он нами неоднократно замечался в кражах, мы, бывшие на сходе, единогласно постановили: сельского обывателя нашего общества Александра Васильева Никифорова, 28 лет, отдать в распоряжение правительства, приняв на себя по его удалению издержки, для чего надлежащую сумму внести в уездное казначейство».

Когда маховик исправительной системы заработал на полную мощность, власть на местах оказалась не в состоянии справиться с растущим потоком ссыльных. В 1795 — 1805 годах в Кудинское комиссарство было направлено 2700 поселенцев, из них, однако, осели 2,5 процента, ещё 4,4 не потеряли надежду хоть как-то обустроиться, а 93,1% оказались неустроенными. Всего же в Иркутском уезде «неводворёнными» числились пять тысяч ссыльных.

Часть ссыльных, не получив устройства в деревне, вынуждена была в нарушение закона обустраиваться в городе. В конце 1780-х годов в обывательской книге Иркутска числилось 50 домовладельцев из ссыльных. А в 1799 году в Иркутске специально для ссыльных открылся ремесленный дом, в котором состояло около двух сотен ремесленников.

«Неустроенные» ссыльные и беглые каторжане были вынуждены искать себе пропитание самостоятельно, занимались ремеслом, батрачили, не брезговали преступным промыслом — грабежом и конокрадством. Как писал сибирский писатель Николай Ядринцев, «крестьянин считал поселенца варнаком, человеком, способным на всякое преступление и надувательство, тунеядцем, сидящим на мужицкой шее. Сибирские крестьяне создали пословицу: «Поселенец — что младенец, на что взглянет, то и стянет».

Варнаки, или чалдоны, — беглые каторжники и ссыльные в Сибири стали своим, особым сословием. Поселяясь на заимках, подальше от надзора, они становились резервом рабочей силы для предпринимателей, тайком нанимавших их тем же порядком, как нынешние золотодобывающие артели вербуют шабашные бригады на лето. Бывало, что начальники государственных рудных заводов при нехватке каторжных для исполнения казённого заказа отправлялись с вооружённой командой осматривать лесные заимки и «укомплектовывали» свои учреждения до необходимого.

Сибирская каторга прославилась своими лютыми порядками. Каторжные разделялись на три разряда: первый разряд — осуждённые на сроки свыше двадцати лет, второй — от восьми до двадцати лет и третий — от четырёх до восьми лет. Мужчины, осуждённые по первому разряду, подлежали бритью половины головы. Первый год заключения все каторжане числились в испытуемых. Испытательный срок определялся в зависимости от приговора: осуждённым по первому разряду он составлял восемь лет, а осуждённым на небольшие сроки мог составить и полтора года. Всё это время испытуемые без разницы в поле и возрасте содержались в кандалах: осуждённые бессрочно по первому разряду — в ручных и ножных оковах, прочие — только в ножных. Оковы снимались лишь с успешным отбытием испытательного срока, когда каторжники переводились в категорию «исправляющихся» (кроме осуждённых за отцеубийство и матереубийство).

Если в России побег из места заключения сам по себе не составлял уголовного деяния, а к пойманному арестанту принимались лишь дисциплинарные меры, то до 1863 года на всех бродяг и беглых каторжников, исключая женщин и малолетних, налагалось на правой руке клеймо с литерой Б. (бродяга или беглый). И всё равно ночами в сенях нередко раздавался стук и охрипший голос смиренно просил помощи «по-хорошему, Христа ради». Местное население к этой напасти привыкло. В деревнях вдоль тракта традицией стало оставлять на ночь в сенях молоко с хлебом — чтобы беглые не докучали ночью, а брали еду и шли поскорее прочь. В сенях для этого специально вырубались окошки, которые назывались «ланцовкой» по имени легендарного бродяги из старинной песни: «Казак на серенькой лошадке с доносом к князю поскакал… «Я к вашей милости с докладом: Ланцов из замка убежал».

К середине XIX в. каторга утрачивает всякий экономический смысл. В капиталистическом обществе прибыль от использования принудительного труда перестаёт окупать затраты на его организацию. Но беглые терроризировали Иркутск ещё много лет. В летописи Романова нередко встречаются записи, подобные этой: «20 ноября 1882 года был арестован полицией каторжный Апифанов, который своими грабежами и убийствами наводил панический страх на жителей Иркутска и соседних селений…».

Составил Дмитрий ЛЮСТРИЦКИЙ