Приятно откликнуться на дискуссионный материал. Особенно, когда речь идёт об изложении лекции человека, который имеет репутацию незаурядного экономиста. Спорить с ним «на его территории» — занятие бессмысленное. Но так как Андрей Буренин («Конкурент» №№ 252-253) выходит из экономического загона на широкую площадь обобщений, на ней найдётся место и для спора. Депутат Госдумы говорит о системном, почти цивилизационном отставании России, но при этом в качестве главной проблемы называет «голландскую болезнь». Замечу, что это даже не экономический термин, а, скорее, старая метафора, впервые применённая еженедельником The Economist в 1977 году. Речь шла о том, что открытие крупнейших газовых месторождений в Голландии обеспечило массовый приток иностранной валюты в страну, что привело к удешевлению импорта и относительной деградации обрабатывающих и наукоёмких отраслей национальной экономики.

Насколько мы по-голландски больны? Склонен согласиться с профессором Бернштамом из Стэнфорда — не чрезмерно. Прежде всего, не стоит тешить себя иллюзиями: все сектора российской экономики были разрушены (или подорваны) вовсе не излишком нефтедолларов в 2000-е, а социально-экономической революцией 90-х. Резкое повышение цен на энергоносители было спасением российской экономики, поскольку дало возможность обеспечить социальный минимум населению, а в будущем даже кокетничать, рассуждая о «голландской болезни». Да, в сухих цифрах отчётов 30% удельного веса сырьевого экспорта сменились после 1998 года 80%. Но деиндустриализировать-то было нечего. Машиностроение, за исключением ВПК, было уже к тому моменту неконкурентоспособно. Так что давайте не будем себе льстить: гол-ландская болезнь — это болезнь развитых организмов.

А вот «венесуэльская болезнь» — это наш случай: фактическая национализация топливной промышленности и недр с государственным регулированием энергетических рынков.

И вот на этом месте с пространства теоретических рассуждений я хочу перейти в пространство адресной полемики. Андрей Викторович Буренин говорит о том, что Иркутская область — «уменьшенная модель Российской Федерации», с микроголландской, видимо, болезнью и отсутствием профессиональных государственных менеджеров. Хочу перечислить несколько существенных различий. В нашем регионе толком нет реальной добычи углеводородов в убедительном количестве, так что сырьевой бум отсутствует, за исключением круглого леса, который слабоват в сравнении с газом и нефтью. Иркутская область имела экспортно-лесную ориентацию с тех самых пор, когда само понятие «экспорт» прижилось в русском языке. У нас при этом существует мощнейшая и развивающаяся база военного машиностроения.

Для того чтобы начать горевать о вредных долларах, нужно их сначала заработать. Но венесуэльская специфика тормозит активное освоение разведанных, и причём гигантских, месторождений. Так что венесуэльцы уже победили голландцев (звучит как футбольный отчёт) в нашем отдельно взятом регионе.

Когда об этих обстоятельствах рассуждает экономист, это взгляд исследователя. А когда политик и парламентарий — включается, извините, «гамбургский счёт». С позиции здравого смысла невозможно понять, как сочетается самостоятельная позиция экономиста с несамостоятельной позицией депутата федерального парламента. Напомню, что Андрей Буренин принадлежит к фракции, которая контролирует конституционное большинство в Государственной Думе и занимает абсолютно проправительственную позицию в сочетании со строжайшей дисциплиной голосования. Кризис государственного менеджмента, о котором говорит Андрей Викторович, — прежде всего в системе современного российского парламентаризма, неспособного быть ветвью власти. Наверное, об этом тоже размышляет Владислав Юрьевич Сурков, на которого посчитал необходимым сослаться Андрей Буренин.

Существует старинный анекдот: «Маленький мальчик ночью подглядывает в замочную скважину родительской спальни. Затем возмущённо восклицает: «И эти люди запрещают мне ковыряться в носу!».

В нашем регионе никогда не было европеизированного политического процесса. Но у нас, и это широко известно, уже много лет идёт живая дискуссия. В силу разных обстоятельств при всех трёх современных иркутских губернаторах в региональном парламенте не было и нет того кладбищенского хладнокровия, которое свойственно зданию на Охотном ряду. Упаси меня, Господи, от крамолы, но я скажу: в Иркутской области уже второе десятилетие налицо политическая борьба самого классического толка. Насколько бы авторитарны не были главы исполнительной власти, никому из них не удавалось и не удаётся командовать парламентом по телефону. Андрею Викторовичу Буренину кажется, что губернатор Говорин, например, использовал в борьбе с оппонентами тактику выжженной земли. Я же наблюдал другую картину: он их нежно взращивал как соратников и союзников, а затем, когда они становились по его вине или своей воле оппонентами, не организовывал уголовные дела и «наезды» на их бизнесы. Доказательства этому налицо: его оппоненты — по-прежнему сенаторы и депутаты, рассуждают о кризисе государственного управления, а он — на дипломатической работе.

Замечательно рассуждение о том, что «в регионе практически перевелись люди, способные к генерации новых идей». Спасибо за оценку нас, остающихся — промышленников и учёных, издателей и банкиров, государственных служащих и парламентариев. Мы и впрямь неспособны под идею о чистоте русского языка «притащить в регион несколько процессинговых компаний». Признаков столь выраженного интеллектуализма у нас действительно нет.

Существует такая форма — громкого умолчания. Называть вещи своими именами, конечно, признак неквалифицированности профессионального политика. Резкость оценок у них допустима только в безопасном прошедшем времени. И это даже простительно. Но не стоит создавать ощущение интеллектуальной прямоты. От этого страдает здравый смысл.