Я — счастливый человек, потому что родилась в самом красивом городе на земле, в Иркутске. Жила я в Ново-Ленино, на улице Почтамтской в общежитии со своими родителями. Все люди, которые проживали в общежитии, были железнодорожниками, ведь и папа у меня, Борисенко Иван Павлович, — почётный железнодорожник, кавалер ордена Ленина и просто порядочный, замечательный человек.

Жизнь в нашем дворе была очень уютной, все друг друга знали и уважали. Я вставала рано утром, мама надевала на меня красивое платье, вплетала в косы банты, и у меня была только одна-единственная мысль: как бы поскорее убежать на улицу. Примерно в десять часов я выскакивала на улицу, забрать же меня обратно домой было непросто. Кушать всё-таки хочется, так я ловила момент, когда мама не видит, заскакивала домой, хватала хлеб, обмакивала его в воду, затем в сахар и быстро вылетала назад, чтобы меня не посадили за стол и не заставили нормально обедать.

Также в нашем дворе была карусель, которую построили наши родители. Тогда родители находили время построить за домом спортивную площадку, огромные качели, а каждую зиму они нам строили ледяные горки. У меня осталось ощущение абсолютного восторга, и не столько от катания на горке, а от самого процесса, как мы с папой выносили воду, чтобы залить горки. Но главное, что мне запомнилось, это дух и атмосфера этих дней. Были и разбитые колени, носы, были двоечники, бандиты, но это всё не мешало жить счастливо.

У меня мама была завзятая театралка, и моё первое посещение — это театр юного зрителя. У меня было ощущение, что я попала в сказку, я перестала ощущать зал, как будто я участвую в том, что на сцене происходит. И ещё яркое потрясение детства — это открытие цирка. Для нас, ребятишек 60-х годов, это было событие. В цирк мы ходили семьёй. Достать билеты было трудно, их нужно было брать за месяц. Мне казался цирк очень красивым, шикарным.

И ещё раньше были праздники. Когда 1 Мая рабочие Иркутского авиационного завода ехали на демонстрацию, с гармошками, шарами, с транспарантами, мы устраивались на заборах и с удовольствием на всё это смотрели. Затем мама брала нас с братом за руку, и мы вместе с рабочими авиазавода шли до электрички. Вторая половина этого праздника начиналась, когда старшие чинно возвращались с демонстрации, приходили во двор, ставили столы. Со всех этажей бежали хозяйки с тарелками, все выходили из дома, и начиналась гулянка. Взрослые становились детьми, они в азарте катались с горок, боролись, сбивали друг друга соломенными мешками, танцевали, пели… Словом, веселились по-настоящему.

Сегодня я возвращаюсь в памяти к празднованию 300-летия со дня присвоения Иркутску статуса города. Город преобразился, и казалось, что нет такого человека, который чего-то не сделал, чтобы хорошо отпраздновать юбилей своего города. Сегодня изменился не Иркутск — изменились люди. И мне бы хотелось поменять иждивенческое отношение горожан к своему городу, сделать так, чтобы люди отдавали городу свою любовь.

Рассказ Светланы Домбровской, председателя комитета по культуре администрации г . Иркутска, записала Ирина ЕФРЕМОВА

***

Иркутск моего детства — это послевоенный Иркутск 40-х годов уже прошлого, двадцатого века. Вспоминаю деревянные дома на углу улиц Марата и Горького с дворами, заросшими сиренью. Эти дома стоят и сегодня: деревянный квар-тал по улице Горького, между улицами Марата и Степана Разина.

Каменной застройки тогда было немного: не было здания по улице Степана Разина, в котором разместился потом магазин облпотребсоюза «Сибирь», не было и «сталинки» на углу ул. Горького и Ленина. Зато на его месте, на углу ул. Марата, было деревянное здание «Парикмахерской», с белыми нарядными ставнями на окнах, из которых летом пахло одеколоном «Шипр».

Чуть дальше находилась водокачка — не привычная многим водопроводная колонка, а небольшой домик с оконцем. В выдвижной ящик под окном нужно было класть деньги, и только потом сторож включал воду. Если денег не было, нужно было прийти за водой ближе к вечеру — тогда сторож засыпал, и воду можно было взять просто так. Позже, уже в пятидесятых, платную водокачку убрали, а вместо неё появилась колонка с кривой ручкой.

Напротив водокачки был деревянный дом, в котором жил врач-стоматолог со своей семьей. На дверях парадного была прибита табличка «Кусман. Зубной врач» и написаны часы приёма — глава семьи вёл частную практику. Нижняя часть окон первого этажа почему-то была застеклена синими стёклами, и оттого днём в этих комнатах была таинственная и загадочная атмосфера. Все соседи так и называли этот дом — «дом Кусмана». Тогда вообще была привычка давать домам имена собственные — чуть дальше, на улице Марата, был «дом специалистов», а был ещё «дом Кузнеца», «дом геологов»…

Пятачок у водокачки напротив дома Кусмана был местом людным. Водопровод и канализация в жилых домах встречались нечасто. Вечером по улице Марата шли ассенизационные обозы — огромные бочки на телегах, запряжённых лошадьми. Появлялись они с наступлением сумерек, и ребятня с воплями разбегалась по дворам, подальше от невыносимого запаха. Новые каменные дома, квартиры с высокими потолками, с холодной водой, паровым отоплением, с ванной и газовым титаном для горячей воды были приметой новой, счастливой послевоенной жизни. Так мы представляли себе светлое будущее. А пока — пока у водокачки собирались люди, набрать воды, посудачить, обменяться новостями. Сюда же, пользуясь скоплением народа, каждый день приходил слепой скрипач. На поясе скрипача висела жестяная кружка, в которую бросали монеты. Скрипка была не самого лучшего качества, да и у исполнителя таланта к музыке никакого, так что звуки выходили соответствующие. Больше всего от этих завываний страдали Кусманы, ведь «концерт» проходил прямо под их окнами. Рано или поздно кто-нибудь из них выбегал на улицу, совал скрипачу монетку и спроваживал его прочь. Но место не оставалось пустым — стоило удалиться скрипачу, как появлялся керосинщик со своей тележкой и начинал громко зазывать покупателей. Поскольку газовые плиты были редкостью, большинство готовило на керогазах. И вновь под окнами Кусманов было шумно…

Мало-помалу новое наступало на наш деревянный квартал. Снесли несколько домов у улицы Степана Разина (сейчас на этом месте дом 10 по улице Горького). На месте снесённых домов долго оставались развалины, над которыми возвышались тополя. Пацаны немедленно развесили на ветки тополей веревки и с дикими воплями раскачивались над остатками снесённых домов. Прохожие вздрагивали от неожиданности, но относились с пониманием — в кинотеатрах как раз шёл «Тарзан».

Жителей из снесённых домов отселяли в район улицы Волжской, в благоустроенные дома. Тогда почему-то слово «квартира» было не в ходу, говорили «секция». Уведомление о сносе получили и обитатели нашего дома, но, видно, планы градостроителей изменились. Сегодня, проходя иногда по улице Горького, мимо знакомого двора, я вспоминаю то время: непростое, несытое, но какое-то доброе и по-своему очень светлое.

Елена Николаевна, иркутянка