Доктор химических наук Таусон с 1961 года работал профессором ИГУ, был членом многих научных советов, руководил рабочей группой поисковой геохимии Международной ассоциации геохимии и космохимии. Вторым среди иркутских геологов (после директора Института земной коры М.М. Одинцова) он был избран членом-корреспондентом (1966 г.) и первым действительным членом АН СССР (1981 г.).

К 90-летию Льва Таусона (он скончался в 1989 г.) готовится книга воспоминаний об этом выдающемся иркутском учёном мирового уровня. Вниманию читателей газеты мы предлагаем один из материалов этой книги.

Таусон и Мелентьев

Будучи в 1960-х годах учёным секретарём Сибирского энергетического института, я не раз слышал высказывания директора института Л.А. Мелентьева о Л.В. Таусоне как о своём заместителе на посту председателя президиума Восточно-Сибирского филиала СО АН СССР.

Признанный учёный-энергетик, Мелентьев имел опыт и крупномасштабной организационной работы (он участвовал в восстановлении и развитии энергетического хозяйства, которому нанесла удар война, — это аналог плана ГОЭЛРО), но в Иркутске приезжего председателя президиума ВСФ воспринимали, в общем-то, как варяга.

В частности, далеко не все поняли и восприняли идею трансформации сложившейся в Иркутске системы академической науки — создания полностью самостоятельных в научном, организационном и финансовом аспектах институтов, входящих в состав Иркутского научного центра СО АН ССР, имеющего единое жилищное, коммунальное, транспортное, «детское» хозяйство и строительную базу.

Многие уже забыли или не знают, что юридический статус и официальное название «Иркутский научный центр» появились лишь в 1988 году, а до того оставалась атавистическая двойственность: с одной стороны, увеличивалось количество самостоятельных институтов, с другой — продолжал существовать ВСФ (между прочим, термин «филиал» применительно к ИНЦ иногда используют до сих пор). Так вот, Л.А. Мелентьев много раз и по разному поводу отмечал прямо-таки неоценимую помощь двух своих заместителей по президиуму, разделявших его генеральные идеи и поддерживавших начинания, — директоров геологических институтов М.М. Одинцова и Л.В. Таусона, которые имели в Иркутске соответствующий авторитет и как учёные, и как «старые иркутяне». В свою очередь, Лев Владимирович в выступлении на открытии мемориального знака к 80-летию со дня рождения основателя СЭИ (1988 год) выразил благодарность Мелентьеву за ту школу целенаправленного и чёткого инженерного руководства, которую Таусон у него прошёл.

Этих двух директоров, двух академиков связывала тесная дружба. Кстати, и Одинцов, и Таусон зауважали столичного «чужака» Мелентьева, когда увидели, как тот ускоренно изучает свой новый край. Лев Владимирович оценил и то, как Мелентьев «осибирячивал» своих молодых сотрудников, в подавляющем большинстве приезжих, всячески поощряя экспедиционные работы (нет, не с геологическими молотками и не с сачками для отлова бабочек, а для сбора на месте, получения из первых рук информации об энергопотреблении, оценки энергоресурсов), разнообразный туризм, даже сбор ягод и грибов. У СЭИ был свой катер, ходивший по Байкалу, — и для экспедиционных работ, и для обслуживания постоянных выездных семинаров. Мелентьев, будучи членом обкома КПСС, пробил идею общего для ИНЦ научно-охотничьего хозяйства — опять же с помощью прежде всего Одинцова и Таусона.

На дальней лыжне

Моё личное знакомство со Львом Владимировичем состоялось на лыжне. Думается, многие помнят его как отличного спортсмена-лыжника, который и в пенсионном возрасте мог дать фору молодым. В одиночку осваивая лыжные маршруты на Олхинском плато и постепенно удлиняя однодневные походы, я поставил тогда целью досконально изучить систему распадков в верховьях речки Каи с выходом через её исток (кстати, изумительное место: незамерзающий ключик с разнокалиберными следами лапок, лап и копыт вокруг) на Большой Луг, Орлёнок и заливы Иркутского водохранилища. Лыжню приходилось торить и поддерживать. Так вот, это по выходным делали чаще всего двое — Лев Владимирович Таусон и я. Здороваясь, как это положено в тайге, даже с незнакомыми, мы с какого-то момента начали понемножечку разговаривать (скорее всего, просто из вежливости: и он, и я предпочитали такие походы в одиночестве) — естественно, не насчёт науки, а про погоду, про природу, про птичек, про азбуку следов. Я не представлялся Льву Владимировичу, и он меня об этом не просил — то ли знал меня, то ли ему это было неважно.

Уроки этики

Когда в СССР действовала система всеобщей обязательной политучёбы, в иркутских академических институтах научные сотрудники посещали так называемые методологические семинары, где по планам, согласованным с районным комитетом КПСС, рассматривались общие философские и идеологические проблемы развития соответствующих наших исследований, методы и пути повышения их эффективности, ускорения «внедрения» результатов исследований в народном хозяйстве. Итоги этой учёбы подводились на ежегодной межинститутской конференции, проводимой объединённым партийным комитетом Иркутского научного центра. Так вот, эту учёбу курировал член парткома и президиума ИНЦ академик Таусон — то ли постоянно, то ли какой-то длительный период времени. Соответственно, Лев Владимирович председательствовал на межинститутских конференциях.

Во многом благодаря Таусону партийно-политическая учёба шла с максимальной конкретной пользой — такое, к сожалению, наблюдалось далеко не во всех организациях; многие рассматривали эту учёбу как формальную обязаловку. Для наших семинаров нашлась ниша. Если на учёных советах рассматривались проблемы сугубо научные, на партийных, профсоюзных и комсомольских собраниях — соответствующие вопросы, входящие в компетенцию этих организаций, то на методологических семинарах ставились и обсуждались проблемы от конкретной «философии» разных наук (учение о геосистемах, о больших системах энергетики, геологическая форма существования материи, неопределённость и вероятность) до принципиальных, общих для всех путей повышения результативности и исследований.

Особая польза конференций — возможность широкого ознакомления сотрудников разных академических институтов с тематикой и достижениями друг друга, установление рабочих контактов. После самоликвидации системы такой «партучёбы» тут долго сохранялась линия, которую лишь в марте 2004 года заполнил культурно-просветительский проект ИНЦ «Иркутское научное собрание».

Среди часто повторяемых руководителем семинаров лозунгов был такой: «Нет ничего практичнее хорошей теории». Упомянутые ежегодные конференции проводились Таусоном с максимальным демократизмом: там абсолютно на равных выступали и дискутировали и младшие научные сотрудники (младшие — и должностью, и возрастом), и академики. На внутриинститутских семинарах философские споры научных начальников и научных подчинённых получались далеко не всегда «на равных» (авторитет — он давит). У нас в СЭИ помнят, как директор института академик Мелентьев, являвший собой верх демократизма и петербургской корректности, в дискуссии на одном из институтских методологических семинаров сорвался: назвал высказывание одного из молодых сотрудников «меньшевистским». Как мы поняли, Лев Александрович забылся и вернулся к терминологии 1930-х, когда научно-технические и экономические дискуссии срастались с политическими, когда те, кто сомневался, к примеру, насчёт выбора путей индустриализации, коллективизации, теплофикации, объявлялись оппозиционерами, троцкистами и т.д. Для Мелентьева (ученика Кржижановского) тот термин был, вероятно, в своё время достаточно расхожим, но молодого сотрудника он прямо-таки пришиб. Таусон же манерой ведения конференций поощрял любую «ересь», он являл плюрализм и толерантность задолго до того, как такими терминами начали козырять идеологи перестройки, гласности. Председательствуя, он никогда не злоупотреблял этим своим положением, не позволял себе критических высказываний, даже когда кто-то шёл сильно «не в ногу».

Подводя итоги дискуссии, Лев Владимирович не давал своих оценок, кто там был прав, кто не прав — не претендуя на «абсолютную истину», он лишь как-то систематизировал высказанные мысли. Лично я перенял вот эту манеру Льва Владимировича, когда доводилось председательствовать на острейших диспутах политклуба ИНЦ в период «разгула демократии», и помню недоумение некоторых участников: «А где резолюция, где решение?!». И вот ещё пустячок: ссылаясь на выступавших, он упоминал не должности, не фамилии, а имена и отчества — тем самым являл равное уважение к каждому. Помнится, он упомянул по имени-отчеству одного из совсем молодых сотрудников СЭИ, а его старшие товарищи-коллеги не сразу поняли, о ком идёт речь, — им стало слегка стыдно.

Таусон и трубопровод

Когда в апреле 1987 года было принято партийно-правительственное постановление по Байкалу, содержащее пункт о сооружении трубопровода для сброса в Иркут сточных вод БЦБК, то реакция на этот пункт сначала была неоднозначной. Академик Таусон, будучи членом КПСС, по партийному уставу не имел права выступать против, но как химик он понимал опасность реализации этого решения: сброшенные в реку Иркут стоки приходили в Ангару напротив исторического центра Иркутска, выше Ленинского района. При скорости течения, скажем, 1 метр в секунду вредные вещества могли преодолеть 100 с чем-то там километров за 100000 секунд — это чуть побольше суток — и прибывали бы в столицу Восточной Сибири во всей ядовитой свежести. И Лев Владимирович обосновал паллиативную идею: построить на Иркуте систему плотин, чтобы существенно увеличить время пути вредных веществ до их попадания в Ангару, то есть способствовать их естественной нейтрализации за счёт биохимических реакций, и дать возможность выпадения этих веществ в микроводохранилищах перед плотинами с соответствующей откачкой штамма — с донной воды. Ну а мы, энергетики, предложили обустроить эти плотины микрогидроэлектростанциями: зачем напору пропадать?

Электроэнергия лишней не бывает. Главным эмоциональным доводом против сооружения сбросного водовода был такой: вот построят водовод и перестанут заботиться о повышении эффективности очистки сбросных вод, а если водовод прорвёт на участке его подъёма, то грязь хлынет в Байкал — это раз. И ещё: поскольку сброс в Байкал прекратится, то «автоматом» снимется вопрос об обещанном перепрофилировании БЦБК на безопасное производство, а ведь комбинат не только воду, но и воздух загрязняет над акваторией и побережьем. Как оно было бы, если бы «сбросной» водовод соорудили, сейчас судить не имеет смысла («история не терпит сослагательного наклонения»). Я лишь хочу подчеркнуть конструктивный подход академика Таусона, поиск им выхода из складывавшейся ситуации, радикально изменить которую он был не в силах. А это урок и добрый пример и для сегодняшних людей, принимающих решения.