— Видите лесовоз стоит? — спросил Шапенков, когда мы въехали в Бельск. — Cейчас на деляну отправится, что в двухстах метрах отсюда. Страшно смотреть, что там делается. Сплошная вырубка идёт, и это называется «санитарные рубки ухода». Дикость какая-то.

— Больной вопрос для вас?

— Ещё какой больной.

Не стал напоминать Шапенкову бурные дискуссии на заседаниях коллегии главного управления сельского хозяйства, но до сих пор звучит у меня в ушах его звонкий голос.

— Это что же творится, уважаемые?! Живём на своей земле, всю жизнь оберегали леса, смотрели за ними и пользовались ими. А теперь вводят такие порядки, что ты туда ни ногой, зато дяде, который из города приехал, ему всё можно, — возмущался тогда директор совхоза «Бельский», руководитель областного отделения Агропромышленного союза Юрий Александрович Шапенков. Возрастала тональность его голоса, рвались наружу эмоции. — Запрет на рубку леса ввели, но для кого законы писаны? Только для крестьян. Ты не моги, а ворьё лес валит — треск стоит. Через наш Бельск день и ночь прут и прут тягачи. Поехал как-то на деляну, чтобы сказать: «Мужики! Что вы делаете!» — так меня самого чуть не загребли! Где же правда!?

Коллегия закончилась, а сельхозуправленцы разных районов тоже никак не могли успокоиться. Всех задевала за живое проблема.

— Чувствуете, что теперь всё делается против села, — говорил в кулуарах начальник Усть-Удинского управления И. К. Вологжин. — Нам надо своих, деревенских, вводить в законодательную власть, в Думу. Есть же среди крестьян активные люди.

Тот эпизод где-то трёхгодичной давности был не единственным в общественной деятельности Шапенкова. Каждый раз, когда бельский директор поднимался на трибуну, начинал говорить про крестьянский лес, душа кипела. После недавней встречи и небольшой беседы про лесозаготовки я внезапно задался вопросом: чьим же голосом говорил тогда и говорит сейчас Шапенков? Директора «Бельского»? Руководителя областного агропромсоюза, защищающего селян? Или это глубинный крестьянский голос взывает к чести и справедливости? Пожалуй, тут всё присутствует в равной степени.

Он эмоциональный человек. Увлекается, но меру знает, что-то преувеличивает, другое драматизирует. Но за его эмоциями неравнодушие, переживания, огромная самоотдача и большая работа. Впрочем, сними тот эмоциональный навес, начни разбираться — и столкнёшься с правдой более горькой.

— Посмотрите на верхнюю улицу, — предложил Шапенков, когда мы подъезжали к центру села. — Видите дом-красавец. Купил за 130 тысяч главному зоотехнику. Отдал бесплатно. Он его приватизировал. У крестьянина нет денег, чтобы покупать дорогое жильё. Ни за сто тысяч, ни за двести, ни за триста. А мы даём квартиры и заставляем приватизировать. Я говорю: мы не можем вам сумасшедшую зарплату давать. Зато предоставляем возможность приватизировать жильё. Это как стартовый капитал.

В тех словах Шапенкова, в его таких поступках не только крестьянская хитрость (при хорошей зар-плате надо платить большие налоги), но и человеческое отношение к односельчанам, к решению одной из самых острых социальных проблем.

— На днях выделил 25 тысяч на обустройство квартиры Алексею Болотину. Молодой механизатор, двадцать три года, двое детей. Постепенно погасит. Мне на год выделяется лимит в миллион рублей. Это беспроцентная ссуда. Одни гасят, другие получают. Всем филиалам «Белоречки» такие суммы выдаются. Тут большое спасибо надо сказать нашему генеральному, Гавриилу Степановичу Франтенко.

21 год руководит Шапенков «Бельским» и все эти годы без исключения занимался лесом. Заготавливал по 5-8 тысяч кубометров древесины. На строительство и ремонт жилья, ферм, гаража, мастерских и т. д. Организована своя переработка, многое возводится хозспособом, что позволяет резко сократить затраты. В последние годы поставлены молочные фермы, телятник, свиноферма. Подобное сейчас большая редкость на селе.

— Когда сказали приезжавшие к нам губернатору, что за 38 дней срубили ферму, то он был немало удивлён. А строится ферма в соответствии с национальным проектом. Он был удивлён и тем, что сами заготавливаем лес, перерабатываем его. Но надо честно признать, что в целом для области лимит для селян в 200 тысяч кубометров — мало. Такое ограничение негативно сказывается на сельском хозяйстве. Ведь если не строишь, значит, умрёшь. Это истина. Один год пропустишь — это разваливается, то разрушилось, там необходимо пристрой сделать. Навёрстывай потом.

Могут сказать: легко Шапенкову рассуждать, его предприятие входит в состав СХОАО «Белореченское», а это вон какая богатая организация. Они будут правы в том, что жить под крышей крупнейшего объединения лучше, чем выживать наособицу. И в то же время не всё так просто складывалось до этого, как может показаться со стороны. Да и в новую семью он явился не с пустыми руками, имея к тому же серьёзный духовный задел, обладая своей крестьянской философией. Послушаем самого Юрия Петровича.

— 33 года проработал в сельском хозяйстве. Много всяких реформ и перестроек пережил. Когда стали переходить на самоокупаемость, самофинансирование, было страшно. Мы же привыкли брать деньги из государственного кармана, — признаётся Юрий Петрович. — Однако как только специалисты почувствовали вкус к такой работе, осознали, что трудятся на себя, то стали больше дорожить своей продукцией, больше внимания уделять её реализации, качеству, улучшению товарных достоинств, и вообще работать стало интереснее. После этого начались рыночные реформы. Либерализация цен гайдаровская. Тут-то и пошло-поехало всё. Правда, в 1992 году мы к этому уже приспособились. Всё вроде бы нормализовалось. А вот когда инфляция зашкалила за сто процентов, стоимость банковского кредита выросла до 213 процентов, тут-то крестьянину и стало невыносимо. В начале 90-х реформы всю инфраструктуру сельского хозяйства, основу его разрушили. Невозможно было купить технику. Не было оборотных средств. Дорожало горючее, диспаритет цен душил крестьянина, он и сегодня продолжает душить его.

В то время, когда реформы давили деревню, «Бельский» всё-таки жил и являлся одним из лучших хозяйств Приангарья. Но тот коллектив сумел сохраниться во многом благодаря большому самоограничению.

— В самые трудные времена я говорил крестьянам: «Зерна намолотим, мельница есть, муки намелем. Хлеб настряпаем — пекарня-то своя. Картошка нарастёт, капусту вырастим. Коль свиней держим, то без сала не останемся. Ребята, голод нам не страшен. Перезимуем».

Те слова можно рассматривать как ещё одну заповедь директора Шапенкова. Она восходит ко временам старинным, когда деревню кормило своё поле и свой огород. Хотя переход к коллективно-натуральному типу хозяйствования — не лучшая экономическая модель на исходе ХХ века. Но что делать, если рыночные реформы бичом по спине крестьянской стегали. Снова задумаешься, сколько же хорошего упрямства, твёрдости в нашем сеятеле.

— Мы за счёт того и выжили, что не бросили ни гектара картошки, которую садили на 100-120 гектарах. Не бросили ни гектара овощей. Это живые деньги. Не «сократили» ни одной коровы, которые каждый день давали деньги. У нашей картошки рентабельность знаете какая была? За сто процентов. Техника? Да все прежние советские машины использовались на плантациях, не было ни голландской технологии, ни германской. В предпоследний год перед вступлением в Белореченское объединение 280 центнеров клубней получали на круг.

Сейчас Юрий Петрович говорит о тех временах спокойно и рассудительно, но я помню другие его речи, которые он произносил в то горькое время. Отправил «Бельский» огромную партию картошки в режимную организацию, а вместо денег — одни обещания. Договорились с одной фирмой о поставках овощей в Якутию. Капусту, морковь, свёклу та организация под завязку набрала — а расплатиться забыла. Огромный труд впустую. Коллектив недополучил десятки миллионов рублей. Надо было слышать, как взвывал директор. К кому только не обращался. Глухо.

Но исправительные колонии (ИК) не расплачивались с крестьянами не потому, что не хотели. У них денег не было. И за счёт крестьян выживали там осуждённые, не бунтовали с голодухи. То есть государство обрезало финансирование различных ИК, но они выжили благодаря коллективному хозяйству. Это ещё одно подтверждение того, что рыночные реформы во многом проводились за счёт крестьянства.

Путь, который выбрал коллектив во главе с Шапенковым, оказался наиболее сложным и хлопотливым. Сейчас можно было бы много рассуждать о том, насколько верным было решение директора ни в коем случае не сокращать дойное стадо. Начнём с того, что ещё издавна на Руси считалось: корова в доме — это жизнь. Благодаря ей кормилась многочисленная крестьянская семья. Сам Юрий Петрович утверждает, что корова — это живые деньги. То не броские слова. Он и в 1995 году, и в 1998-м доказывал эффективность молочной фермы. Доказывал потому, что в сельских кругах происходил массовой сброс дойного стада, и в разговоре со мной он как бы спорил с невидимыми оппонентами. Правда, где-то в 2001-м при очередной встрече расхваливал своих доярочек и в то же время жаловался на низкие закупочные цены. Но от кормилицы так и не отвернулся. Это одна сторона дела. Есть и другая. Корова позволяет куда более эффективно использовать землю. Особенно по сравнению с теми, кто, отказавшись от животноводства, сделал ставку на производство пшеницы.

Но, несмотря на живучесть корабля под названием ОАО «Бельское», его руководство несколько лет назад принимает решение войти в состав СХОАО «Белореченское». Решение трудное, болезненное. Предприятие лишается права на свободное плавание. Но другого выхода уже не было. Диспаритет цен вымывал все оборотные средства. И вот состоялся акт вхождения. Затем на собрании принимается решение о выходе из объединения. Потом снова вхождение. Теперь уже окончательное.

Обретает «Бельское» второе дыхание. Лишь один пример. Раньше по предприятию надаивали на корову 2500-2700 килограммов молока. Это такой уровень, который не красил бы хозяйство и 20 лет назад. За два-три года после вступления в «единую семью» поголовье коров увеличилось с 860 до 960 и продуктивность каждой из них поднялась до четырёх тысяч килограммов. На новой МТФ, сформированной из своих нетелей, этот результат ещё выше. По 4880 килограммов молока надоили от каждой из них. Скачок настолько ошеломляющий, показатель настолько высокий, что в прежние времена лучшей доярке дали бы звание Героя Соцтруда, директору — орден, а имя гендиректора золотыми буквами выбили бы на Всесоюзной доске почёта…