Когда он уехал из Советского Союза на постоянное место жительства за границу, его имя вырезали из титров всех фильмов… Режиссёр, поставивший на «Ленфильме» вместе с Людмилой Панич, своей неизменной спутницей по жизни и работе, картины «Проводы белых ночей», «Дорога домой». В Петербурге пять лет идёт в Комиссаржевке их спектакль «Шут Балакирев». Только что супруги выпустили новый спектакль в любимом городе на Неве. Здесь они отметили золотую свадьбу. Здесь же случились ещё два юбилея: исполнилось 50 лет фильму Леонида Лукова «Разные судьбы», в котором Панич сыграл одну из центральных ролей — симпатичного парня Федю Морозова (этому событию посвятили вечера в Домах кино Москвы и Петербурга); стукнуло 75 лет и самому Юлиану Александровичу. «Неужели 75?! — не могут поверить его поклонницы. — О, как красив был Юлечка в молодости, как его любили женщины!» — вспоминают они.

А он и сегодня красив, очарователен, галантен…

— Как меня представить? (Лукаво и мудро улыбаясь, переспрашивает Панич). Старый человек. Русский интеллигент, который умудрился все свои средние способности пустить в дело. Наверное, дилетант, а как иначе? Я не учился на факультете журналистики, но журналистскую работу любил, брал интервью. Написал много сценариев. Был редактором программ. В каждой ситуации пытался приложить свои способности и развить их. Где-то это удавалось мне больше, где-то — меньше. Мои актёрские достижения, между нами говоря, скромные. Я не был звездой. Просто был трудягой. Был бы у меня шанс попасть в правильные роли, хорошие режиссёрские руки, наверное, пошёл бы по актёрской дорожке. Но мне не на чем было расти. Увлёкся режиссурой. Режиссёрскую работу я очень люблю. Считаю, что в какой-то мере владею этим ремеслом. Хотя я режиссёр традиционный, то есть выученный, как говорится, в хороших домах. Я поставил немного: всего штук 8 спектаклей, 5 кинофильмов. А вот то, что меня по радио слушали, — это, считаю, самое главное, что мне удалось сделать в жизни. Вот там я проявил массу энергии. Всем, кто слушал меня, низкий поклон, привет, хэллоу!

— Юлиан Александрович, вы живёте во Франции, а все свои юбилеи отмечаете в Петербурге. На 70-летие поставили «Шута Балакирева», в 2004 году здесь был праздничный вечер по случаю 50-летия вашей творческой деятельности. Теперь три красивые даты сразу… Ностальгия по Родине?

— Эмиграция закончилась для нас с Людмилой в 1990 году. Мы давно уже вернулись, давно не чувствуем себя эмигрантами. Проживаем не в Малаховке, а под Парижем. Но это вопрос, как говорится, технический. И в Москве живём, у нас там квартира. С годами понимаешь, что мы ценны только тогда, когда нас помнят. Слава богу, что есть Ленинград.

Конечно, 75 лет — красивая дата. Но гораздо более важный юбилей — наша с Людмилой Ивановной золотая свадьба.

О юбилее «Разных судеб». Фильм становится знаковым. В первую очередь потому, что мы ещё живы — с Таней Пилецкой, нашей приятельницей, и Таней Конюховой. Не могу сказать, что это лучший фильм советской эпохи, были фильмы и получше. Просто он оказался на месте в нужное время. Повезло.

— Всё-таки почему вы приняли решение уехать из родной страны? Проблемы начались ещё в Ленинграде?

— В Ленинграде мы сняли двухсерийный фильм «Дорога домой», получили за него первую премию на Всесоюзном кинофестивале и массу неприятностей, поскольку это была политическая картина. А когда Людмила выпустила документальную картину «На смерть поэтов» (о Лермонтове и Шандоре Петефи), которую сразу запретили, мы уехали в Москву. В 1969 году меня пригласили в «Останкино». Казалось бы, о чём мечтать? Мы с Людмилой сделали первый советский телевизионный цветной фильм «В час эстрады». Но мне стало противно работать на Центральном телевидении, в объединении «Экран», в этой коррумпированной компании людей, и я не только добровольно уволился в 40 лет, а вообще эмигрировал из страны.

— Как вы попали в Мюнхен на «Свободу»? Ведь уезжали в Израиль…

— В 1972 году Израиль был единственным вариантом. Мы прожили там три недели, замечательная страна, пальмы, апельсиновые деревья на улицах. Но работы — никакой и шансов — тоже. Мне предложили дать интервью радиостанции «Свобода». Какое, к чёрту, интервью? О чём? О том, что я безработный, живу на улице? Нет, сказали мне, это возможность получить работу. Мы приехали в Мюнхен. В это время арабские террористы убили израильских спортсменов, участвовавших в Олимпиаде в Мюнхене. Мы с Людмилой хотели снять фильм о них. На «Свободе» я выступил по этому поводу. На меня обратили внимание. Так господь Бог дал нам шанс.

— Что скажете сегодня, спустя многие годы, о своей эмиграции?

— Был колоссальный психический стресс, связанный с эмиграцией. Теперь уже это дело прошлое, и я скажу, что ни секунды не жалею о том, что эмигрировал, иначе я бы всю жизнь чувствовал себя недополучившим эмоций, информации, знаний. Я не копил деньги на дорогие автомобили, а тратил их на поездки, объехал почти весь мир, был на всех континентах. И вынес ощущение, что мир, как сказал Солженицын, опасно един и прекрасно един. Вынес для себя ощущение, что мы не самые последние в искусстве (у нас с техникой хуже). Мы самые последние, к сожалению, в театральном и в киношном деле — в ответственности за то, что делаем. Я не большой поклонник американского серийного кино, меня оно раздражает, но у них там всегда есть место для настоящего кино. А что меня больше всего поражает — и в Нью-Йорке, и в Париже, и в Берлине я всегда вижу очереди около кинотеатров, и это вызывает у меня ощущение восторга.

Я уехал из Советского Союза в 40 лет (теперь-то понимаю, как был тогда молод). Уехал в никуда. Волею судьбы и случая, никак иначе, жизнь повернула меня к радиостанции «Свобода». Волею судьбы и случая я оказался там в нужный момент, когда по каналам сам-издата пришли листочки (папиросная бумага!) «Нобелевской лекции» Солженицына, и американское начальство сказало, что мой голос очень хорошо ложится на текст писателя. Волею случая я оказался свободным диктором, которого поставили на чтение «Архипелага «ГУЛАГ». И уже не волею случая, а волею крови моей, понимания того, что делаю, узнал, что Солженицын сказал, будто бы Александр Виноградов (у меня был такой псевдоним) читает лучше других и пускай, дескать, дальше его произведения читает только он. Для меня это стало большой наградой. И Георгий Владимов написал мне: «В вашем чтении я услышал больше, чем написал».

На радиостанции не было особой конкуренции, нас, читающих, было немного, и я как-то хорошо сидел в седле несколько лет, поэтому вся неподцензурная русская литература прошла через меня. Я прочитал всё лучшее, что есть в мировой литературе на русском языке. Первым прочёл и «Чонкина» Владимира Войновича, открыл «Москву — Петушки», читал Василия Гроссмана. Работал с Виктором Некрасовым, Сергеем Довлатовым. Александр Галич был в то время главным редактором культурной секции, я — режиссёром, Людмила — сотрудником. В этом плане господь Бог дал мне колоссальный шанс, и я им воспользовался. Не прозевал. Никого не толкая, не подличая, просто старался работать как можно лучше. За 25 лет эмиграции сделано 1196 программ. Это совершенно точно. Я успел сняться на Западе в 11 картинах, поставил пару спектаклей в Германии, Америке.

Если вспомнить количество событий на одну мою жизнь… Наше поколение было удивительно обласкано историей. Мы получили шанс прожить на «осколках» прошлой жизни российской империи. Бабушки рассказывали нам о том, как было раньше. Школьные учителя были учителями старых гимназий. Отец мой закончил классическую гимназию и царский университет. Мы захватили часть культуры, когда Чехов был частью быта. Потом пришла другая культура. Все бегали на «Чапаева».

Величайшее счастье моего поколения: противостояние власти, какие-то люди (их называли диссидентами) перестали бояться. Вчера ещё они умирали днём от страха при слове «партком», а ночью на кухне слушали мою радиостанцию и мыслили по-другому. На моей памяти, в моей судьбе произошло крушение империи зла. Какого же рожна мне ещё надо, если я утром 19 августа 1991 года на коротких волнах по радио «Свобода» на весь мир провозгласил образование независимой России (повторил речь Ельцина)?! Я не хвастаюсь. Так сложилось у меня. Но 75-летие я встречаю на сцене премьерой! Вместе со мной ведёт репетиции моя жена Людмила, с которой я прожил 50 лет. Что за счастье, чёрт возьми!

— Почему вы поселились во Франции?

— Я успел купить на скопленные деньги маленький домик на западе Парижа, в замечательных лесах Рамбуйе. Наша деревушка Кондесюрвегр существует уже больше двух тысяч лет, это одна улица, с двух сторон лес. Людмила, родившаяся в Ленинграде, пережившая здесь блокаду, оказалась, по сути, крестьянкой: она с удовольствием копает, орудует граблями. Почему осели там, а не под Москвой? Во-первых, это в три раза, а то и в пять, дешевле. Во-вторых, у меня достаточно гордости, чтобы не мозолить людям глаза и ждать приглашения на работу. Мне было 64, к тому времени мы поставили в Москве 38 радиоспектаклей для «Театрального зала «Свободы». С нами работали самые знаменитые артисты — Смоктуновский, Борисов, Чурикова, Табаков… И в 64 года, когда, по западным меркам, я ещё мог работать (американцы выходят на пенсию в 70 лет), подал заявление об уходе.

Мы приехали в Москву, купили квартиру и решили, что до конца своих дней будем там работать. Нам обоим предлагали работу в Щукинском училище, которое мы когда-то закончили, и в кино, и на радио. Просидели мы год. И поняли, что перспективы никакой. Телефон молчал… Мы были такими тусовщиками! Ещё бы. Приехали из-за границы, холёные, хорошо одетые (в Москве люди тогда плохо одевались), нас всюду хотели видеть, водили по тусовкам. И однажды мне сказали: «Здесь сидят звёзды, а ваше место за столом с ветеранами кино». Это меня убило. «Это же правда!» — подумал я. И сказал: «Люда, давай уедем. Лучше умереть где-то в тиши, скромности». Была бы деревня где-нибудь в Псковской губернии, где были корни, туда бы уехали. Но «побеги» наши оказались во Франции, не спросив нас. И вот живём там уже 10 лет. Книжку недавно написали — «Четыре жизни Юлиана Панича, или Колесо счастья». Собираемся издать её в Москве. Как я пишу там? Ну кто сказал, какой человек получил от Бога индульгенцию, что это твоя земля, кто сказал, что я не могу возделывать землю Франции? Лучше было бы на русской земле. Сложнее. Стар я. Недостаточно патриот, наверное. Понимаю это.

— Говорят, что по соседству с вами живёт Ален Делон. Это шутка?

— Почему шутка? Правильно. (Рассмеялся). В «лесах» у нас ещё более знаменитые соседи. Есть квартира в центре Парижа, на пятом этаже, которую снимали мы, теперь снимает наш сын, и там всегда есть комната для нас. А на третьем этаже живёт Ален Делон, сосед, с которым мы не пьём чай, у нас нет отношений «вась-вась». По этой улице ходят и другие замечательные артисты: Филипп Нуаре, Депардье, до последнего времени Бельмондо (сейчас он болен, но не сдаётся, его вывозят на улицу в коляске). Они ходят по городу, никаких эскортов, никаких охранников у них нет. И это считается нормальным.

— Как сложилась жизнь вашего сына за границей?

— Игорь в 13 лет уехал с нами из Советского Союза. Он закончил в Англии школу, университет, а потом театральный институт Ли Страсберга в Нью-Йорке. Работал актёром, режиссёром, продюсером. Выпустил книгу, его окрестили «русским Гришамом» (Джон Гришам — популярный американский писатель), а о книге сказали: первый триллер, написанный русским о русской мафии, но западными мозгами. Наша невестка Маша Романова, москвичка, когда-то выиграла в России конкурс, работала в Париже моделью, потом вышла замуж за нашего сына, окончила Сорбонну, поступила в аспирантуру.

Растут внуки. Анастасия, наша принцесса, у нас специалистка по языкам. Ей 10 лет, она знает русский язык, английский, французский, а ещё изучает китайский. Нашему Максимилиану Паничу 2,5 года. Естественно, что он самый красивый, самый рыжий и самый лучший. Слов знает мало, но первой его фразой была «люблю дом».

— Юлиан Александрович, что происходит в вашей жизни сегодня?

— Мы с Людмилой сделали новую постановку в Санкт-Петербургском театре «Русская антреприза» имени Андрея Миронова. Конечно, раз в пять лет ставить спектакли, остальное время жить где-то в другом месте и только благодаря телевидению знать, что происходит в русском театре, — дело рискованное. Если бы не человеческая дружба, не ностальгия по Петербургу, если бы не желание сказать себе: «Ещё не всё!»… Согласитесь, в 75 лет заявить: «Всё, я отработал» — нормально, большинство людей так и делает. И вот всё это толкнуло нас на авантюру, которая называется премьерой. Волею судеб этот театр оказался нам близким. С его художественным руководителем Рудольфом Фурмановым мы знаем друг друга так давно, что комплименты тут неуместны… Мы приверженцы старого театра, театра потрясения через актёров — Николая Симонова, Николая Черкасова, Михаила Ульянова, Олега Табакова, Татьяны Дорониной… Когда я сегодня прихожу в театр и вижу потрясающие декорации, то понимаю: здесь — богатые спонсоры. Я вижу глянцевый театр, на сцене выстроены города, подобие кинематографических декораций, и меня все это смешит (поскольку я работал в кино). Настоящие театральные декорации должны быть органичны и практически незаметны. Нечего выпендриваться, скажу грубо.

Наш выбор пьесы и выбор исполнителей — это дань театру с большой буквы. Бродвейская комедия «Сыч и Кошечка» Билла Манноффа в Америке буквально заиграна до дыр, экранизирована (с Барброй Стрейзанд в главной роли), в России её переводили, начинали репетировать, но спектакли почему-то не выходили. Пьеса, написанная 40 лет назад, кажется, потеряла свою актуальность. Подумаешь, покажем проститутку на сцене! Сегодня в театре можно увидеть не такое — голых мужчин, и это мало кого удивляет. Но есть темы вечные: мечты человека о лучшем, неудовлетворённость жизнью, миром, в котором он живёт. И хотя есть замечательные стихи о том, что «времена не выбирают, в них живут и умирают», мы захотели на примере американской истории рассказать о том, как люди могут сами завести себя в тупик. «Американского» в ней, собственно, немного, разве что имена. В принципе, люди носят те же джинсы, едят ту же еду, курят те же сигареты. Мы ставили бурлескную комедию, без объяснений, морализаторства, оглядываясь на Чарли Чаплина, Феллини, «почти смешную историю»о рождении любви двух людей (надеемся, что это будет смешно). Не надеемся, что будет критика. К сожалению, критика сегодня — это в основном стёб, болтовня, а не серьёзный разбор, помощи от неё нет.

О чем я грущу сегодня? (А грустить надо обязательно!). О том, что мои праздники не разделят многие близкие мне люди. Роберт Рождественский, с которым нас связывала глубокая дружба, посвятивший нам два стихотворения. Одно из них — «Отъезд» — стало для меня почти что оправданием многого запутанного, оправданием всей моей судьбы, поскольку свою судьбу я всё-таки строил сам. У меня нет ощущения, что я не сделал свои пробы… Конечно, я грущу по Грише Горину, писателю, одарившему нас пьесой «Шут Балакирев», человеку, с которым мы многие годы дружили и работали, поставили на московском радио спектакль «Реинкарнация» с Колей Караченцовым и Всеволодом Ларионовым… Я грущу по всем тем, кому не успел сказать «прости». Сколько друзей ушло! Женя Лебедев, Вадик Медведев, Владик Стржельчик, Миша Щеглов, Слава Кузнецов, Инночка Зубковская… А совсем недавно — Андрей Петров. И я грущу потому, что не могу всё сделать ещё раз начисто. Но это всё «литература», всё нереально. Реально же грустить не о чем, поскольку, как верно сказал Рождественский, «никого не спросив, мы приходим на землю и уходим с неё, никого не спросив».

Конечно, безумно жалко, что время ушло, что нет возможности ввязаться в работу. Но видя, чем занимаются многие мои коллеги, которые намного младше меня, я думаю: а может быть, и хорошо, что я не участвую в творчестве постоянно ради куска хлеба. И потом все эти отношения с продюсерами!.. Мне недавно предложили сняться в фильме. И роль вроде бы годится. Актёр там должен говорить на двух языках — русском и немецком, для меня это не проблема. «Мы даже не будем делать проб, — говорят мне. — Главное, чтобы продюсер посмотрел фотографии и сказал, что согласен». Продюсер! Тот, кто держит деньги… Я сказал: «Ну, ладно. Если мои морщины понравятся продюсеру — ура! А если не понравятся…»