Недавний её визит в дом ребёнка — не сказать какой по счёту. Рассказывает:

— Услышала как-то давно о том, что живут в нашем городе «казённые» дети, то есть те, кто своего крова лишён. Зашла посмотреть на них да и оставила там своё сердце. Не смогла противиться порыву души. Теперь мне все соседи несут старые шерстяные вещи, я их на нитки распускаю и вяжу потихоньку своим «внучатам». Иногда дочка из Усть-Илимска шерсть пришлёт специально, а я и рада. Варежки да носочки, связанные бабушкиными руками, потеплее будут покупных…

Откуда в ней, женщине столь почтенного возраста, такой источник жизнелюбия и стремления дарить своё тепло? Она рассказала мне историю своей жизни, и я ещё раз убедился: на какой нравственной почве сформировалась личность, такова и будет её миссия на предстоящей дороге жизни.

Письмо товарищу Сталину

Я поздний ребёнок. Родилась, когда моему отцу, Семёну Фёдоровичу Рязанову, было 78 лет, а маме моей, Прасковье Васильевне, шел 53-й год. До моего рождения папа успел многое пережить. Как политзаключённый, ещё в первую мировую войну, из солдат попал на каторгу. Под Мурманск. «Урок» ему был назначен в шахте. Приковали к тачке, и, думал он, уже навечно. Так под землёй и готовился умереть. Да случай один помог. Однажды увидел под ногами камень. Пнул его в сторону, чтобы не мешал тачку катить с углём, а он всё равно на прежнее место, прямо под колесо тачки, норовил лечь. Тогда, как гласит семейное предание, отец пнул камень сильнее, а он взял и раскололся. А внутри оказался большой золотой самородок. Вот этому самородку отец и обязан тем, что его расковали и разъединили с тачкой. Папа потом иногда шутил: мол, он золотом от подземелья откупился. А я вот думаю: сердца у него и у моей мамы были золотыми — как бы трудно мы ни жили, а детство у меня и у названных моих сестричек всё равно было светлым.

— Откуда названные сёстры появились, Мария Семёновна?

— Я, как вы понимаете, была единственным ребёнком. Но в селе Нижняя Заимка, что под Шиткино, сразу после гражданской войны было много сирот. Дети-побирушки заходили и к нам. Зайдёт такая девчонка-сирота, а папа скажет матери: «Там у Мани одежонка какая есть, переодеть бы надо гостью». Потом баню топил. Потом побирушку мама отмывала, в чистое переодевала. И, не поверите, за дверь уже её не выпроваживали. Вот так появились у меня названные сёстры. Первой пришла Варя, потом Любава. И, наконец, Настя. Мы с Любавой почти одногодки. Подросли, кое-что понимать начали. Видели, что семьям, которые детишек из детского дома на воспитание брали, колхоз помогает, да и государство какую-то копейку даёт. А нашим родителям — ничего. И мы сели тогда с Любавой, едва грамоте научившись, да и написали Сталину письмо. Мол, несправедливо это, дорогой товарищ Сталин, — почему нашим родителям никто ничем не помогает.

Став совсем взрослой, я поняла, что поступок наш мог обернуться бедой. А тогда ещё малыми мы были. Да и всё закончилось хорошо. Понятно, что Сталину в руки письмо двух деревенских девочек из сибирской глуши в руки попасть никак не могло. Скорее всего дошло оно до районного начальства. Оно и приехало. По деревне нашей походили — у людей поначалу решили о нашей семье разузнать. А потом в наш дом зашли. Убедились, что мы правду написали, и начали нам помогать. Так мы и жили. Между прочим, отец мой дожил до ста шести лет, умер в 1959 году. И теперь, прожив уже свою, долгую и, честное слово, очень нелёгкую жизнь, я понимаю: он, не умевший говорить цветисто, передал и мне, и моим названным сестрам очень важное качество характера: отзывчивость на чужую беду. И ведь это правда, разве вы не замечали: откликнешься на чью-то боль, и вроде бы своя меньше становится. Но это я тоже поняла позже, когда депутатом районного совета стала. Случилось это в 1947 году. Ещё папа был жив.

Государственный человек

— Наверное, не за красивые глаза выбрали на эту должность? И чем же отличались народные слуги сороковых годов прошлого века от нынешних?

— Ну, начну с того, что хоть была я не последней в деревне, но, конечно, не за красивые глаза меня люди одарили такой честью. Всю Великую Отечественную и потом ещё два года после победы работала на тракторе. Не зная ни выходных, ни отпусков. Время было голодное, мужиков по деревням после войны мало, приходилось их нагрузку нести. Ничего — справилась. Вот, наверное, за безотказность мою да и за грамотёшку, всё-таки Тулунский сельхозтехникум закончила, меня и выдвинули в депутаты.

Вы спрашиваете, чем мы, тогдашние, отличались от нынешних? Скромнее мы были. Во всяком случае, зарплату себе, как это делают нынешние, сами не назначали. И не роптали, что мало нам платят. Зато работали на избирателей по совести. Отчёты были не для галочки и не для рекламы. Я помню, как двухмесячного сына оставляла на маму, а сама от темна до темна — среди людей. Был такой порядок: коль депутат не выполнил наказ избирателей, его отзывали. А сейчас кого из депутатов отозвали? Обещают они много, а вот когда до дела доходит…

Самый светлый день

— Мария Семёновна, помните, каким он был, День Победы, в той глуши, где трактористкой трудились?

— Конечно, до мелочей, которые почему-то сейчас всё отчетливей всплывают в памяти. Мы перегоняли трактора с одного поля на другое. Завела свой, жду, пока мотор прогреется. Смотрю, бригадир бежит и кричит: «Глуши мотор! Война кончилась!»

Я сначала не могла это в сознании уложить: как это так, вчера ещё была война, а сегодня уже нет ее. А потом вместе с радостью пришла и боль: сколько земляков не вернулось, сколько солдат не дожили до победы. Врезалось в память: подружка, семья которой получила похоронку, обхватив дерево руками, рыдает. А мы, как можем, её успокаиваем, от дерева оттаскиваем. Но тот день был наполнен светом. Я и сейчас так думаю: День Победы — самый прекрасный в жизни.

А вообще, чем старше становишься, тем быстрее дни бегут. Очень хочется память о себе оставить. У меня в Усть-Илимске маленький правнук живёт, Илья. Из пенсии откладываю — хочу компьютер ему купить. Он меня в глаза не видел, но, может, когда-нибудь скажет: это от бабушки подарок. Дочка мне говорит: давай, мама, перевезём тебя к нам. Не так тебе одиноко будет. А я ей в ответ: старые деревья не пересаживают. На новом месте они быстрее засыхают.

Да и как я уеду от этих ребятишек — сирот. Они, когда видят меня, кричат радостно: «Всехняя бабушка пришла». И бегут навстречу…

Фото автора