Во главе повествования протопоп Аввакум Петров, личность в России неистовая по характеру и трагическая по судьбе. Недаром имя Петрова перекликается с таким же по характеру и судьбе апостолом Петром. И если на апостольском камне (Пётр — с греческого «камень») Исус Христос (напишем это имя «по-аввакумовски») учредил свою церковь, то на протопоповском камне устоялась вся новейшая российская словесность — в каждом последующем значительном русском писателе всё та же аввакумовская неотречённость от своей правды, вера в народный идеал. Таким образом, «Гарь» — роман исторический… Но.

Хочет того автор или нет, но современность проникает из его книги в читательское сознание, как хоровое пение из стен храма. Как и во времена Аввакума, когда русское общество было расколото на приверженцев древлей, староотеческой веры и на пропагандистов новой, по исправленным книгам насаждающейся «бесовской» веры, так и теперь, в наши дни, российское общество резко поделилось на охранителей прежних народных идеалов, веры в коллективистский дух человека, в неистребимость надежды на возрождение чувства, что человек человеку — друг, товарищ и брат, и на пособников уверенности в волчьей природе человека, во властности денег, в заботе о самом себе. В романе «Гарь» нет прямого ответа на вопрос, кто победил — «новое» или «старое». Хотя, судя по историческим свидетельствам, «никонианство» в церкви утвердилось. Однако Глеб Пакулов глубинно прав — вопрос о побеждённости «старой» веры остаётся открытым. Она, таясь в глухоманях, подвергаясь гонениям ранее, а позже — стеснениям со стороны официальной церкви, всё же по-своему влияла на нравственные срывы «нововерцев», предчувствуя и предсказывая крах авторитета в народе казённого православия, что и приключилось в начале ХХ века. И если сопоставлять идейно-художественный мир пакуловской «Гари» с современностью, то укрепляется надежда в том, что наработанные «древлие», коллективные связи меж людьми смягчают нетерпимость «новой» веры к последователям духовного, а не материального начала в обществе, не дадут возможности развиваться отвратительным устремлениям человеческого эгоизма.

Книга густо населена русскими людьми всех сословий, чинов и званий. Тут, понятно, и сам царь Алексей Михайлович, и Никон, и «ревнители благочестия» Неронов и Вонифатьев, и самые низы — нищие и юродивые, и народ служивый — воины и воеводы (тот же Пашков чего стоит!), и думные бояре, и разное духовенство, и подъясачный сибирский люд, и прочие, и прочие, но не подёрнуты они патиной исторического романа, а явлены в живом обличье, как соотечественники, которых — выйди на улицу! — и встретишь, и поговоришь с ними, и ощутишь себя в кругу тех же мыслей, которые тебя давно волнуют. Повторяю, роман «Гарь» даёт это острое чувство сопричастности и к истории России, и к её нынешним дням.

Не могу не сказать о блестящей грани художественности романа — о его языке.

Письмо «Гари» не стилизовано под «аввакумовскую» эпоху, как это можно было ожидать, в нём нет игры с исторической лексикой, которая подчас годится для всякого сюжета о прошлом; обаяние письма романа в том, что автор увидел, отыскал, разведал — судите о том, как хотите — особый пласт в действующем современном языке, который соединяет прошлое и настоящее, придаёт нынешним словам какой-то неизъяснимый оттенок историзма, а словам, кажется, уходящим из речевого оборота, не-ожиданный природный смысл, легко понятный теперешнему читателю. Для примера раскроем роман на случайной странице, хотя бы вот на этой, и читаем:

«Не спалось Аввакуму, разное копошилось в голове, вставало видениями перед глазами. Едва начало бледнеть небо на востоке, вылез из-под телеги, прошёл к озеру, подмял по себя густую осоку, сел, как на кочку. Теперь думы отступили, лёгкой и ясной была голова. Сидел, слушал предутреннюю тишь, наблюдал, как всё заметнее светает, как тихим пухом небесным пала на озеро лебединая стая, а там, где ворохнулось спросонья солнце, небо начало отзаревать. Вода в озере лежала широко, застенчиво, без шолоха, без рябинки, но скоро подмазалась бледным румянцем и над ней тонкими начёсами воспарил и завис лёгкий туманец, пока его не взволновал превосходный ветерок, отдул к берегу и там запутал, притаил в камышах до вечернего заката».

И ещё одно: в романе немало присловий и поговорок, зачастую неожиданно ладно звучащих. С разбегу не сообразишь: услышал ли их где автор или сам придумал? Да и неважно: ведь главное, что они всегда к месту, словно припаяны к тексту. Выписываю некоторые из них: «Какие печали на долгих примчали?», «Кто табак курит, тот себя от Бога турит», «Что ни дом, то Содом, что ни двор, то Гомор», «Про одни дрожди не говорят трожди», «Худо для народа, а не своего рота», «Зачатое долго носить — мёртвого родить», «Гиблое место махом проскакивают, горькое единым дыхом пьют», «Дуги гнуть не гораздо уменья, надобе и терпенье»… О Руси нынешней: «С одной стороны горе, с другой — море, с третьей — болота да мох, а с четвёртой — ох!» И так далее…

Эта любовь к русскому слову у Глеба Пакулова сродни той, что охватывала Ломоносова и Тургенева. Но происходит она именно от протопопа Аввакума: «Многие люди словенским нашим языком гнушаются, ибо широк есть, приволен и великословен и умилен. Оне на греческий тесной язык восхищаются, а свой охуждают и избегают природного и просторного словенского языка, коей в буковке каждой свободно дышит».

А в заключение вот о чём. Об Аввакуме, естественно, написана не одна книга, хотя литература о нём не очень обширна. Роман Глеба Пакулова «Гарь» стоит в этом ряду особняком — куда ни посмотри, он везде отличен: и по замыслу, и по исполнению задуманного, и по письму, и по связи с теперешней русской душой. Словом, говоря по-пастернаковски, в нём «дышит почва и судьба»! Я благодарен автору за одно из лучших художественных впечатлений в моей жизни.