— Сколько помню себя, столько помню эти ящики с мудрёными именами, твою картотеку, словари сибирских наречий, полки со специальной литературой. Кое-что даже прочитала, Льва Успенского например. Ну, у него глобальные масштабы, он объясняет названия, выборочно конечно, всего мира. Но есть и местные авторы. Вот Матвей Николаевич Мельхеев — знаток географических названий Иркутской области, Бурятии. Чем он тебя не устраивает?

— Очень даже устраивает. Я благодарен и ему, и Надежде Осиповне Шаракшиновой, и Александре Григорьевне Митрошкиной, и Владимиру Вячеславовичу Свинину, и Станиславу Андреевичу Гурулёву, и другим учёным-топонимистам, которые открыли нам имена многих мест нашего проживания. Но ещё много белых пятен осталось. Доступность крупномасштабных карт принесла нам целые россыпи неведомых имён, не объясняемых ныне живущими здесь народами. А именно из лексики местных народов и выводили географические названия эти топонимисты. Надо заглядывать за горизонт, смотреть, куда ушли носители языка, оставившие нам эти имена. Или откуда пришли.

— Например?

— Да вот он, рядом. Посёлок Мегет на Ангаре. Ни Мельхеев, ни другие учёные его название не объясняют — ни из бурятского, ни из эвенкийского его вывести нельзя. А вот из селькупского можно. Означает оно протоку. В эту ангарскую протоку впадает и река Мегет, получившая название от поселения на протоке, что нередко бывает. Конечно, если бы это было единственное селькупское название, всё можно было бы объяснить случайностью. Но таких имён немало. И это не только названия рек, но и имена селькупских родов. Селькупы сейчас вон где, на Оби, а жили, оказывается, и здесь. Также много здесь названий из якутского языка, эвенского, юкагирского, угро-финских…

— Какой-то проходной двор получается…

— Получается. Некоторые учёные вообще считают, что человечество несколько кругов сделало по земному шару, прежде чем закрепиться на сегодняшней территории. А Саяно-Алтайское нагорье и Прибайкалье, то есть территория Байкальской рифтовой зоны, изучению которой много лет отдал наш академик Николай Алексеевич Логачёв, мне кажется, представляет собой такой же плавильный котёл языков и народов, как африканская зона.

Первобытная цивилизация Мальты и Бурети, подобную которой едва отыскали в Средиземноморье (сколько же их ненайденных!), выплеснула пассионарных переселенцев на дальний северо-восток и дальний северо-запад — за мамонтами, за уходящим ледником. Одни стали чудью, весью и мордвой, другие — североамериканскими индейцами. Спасительная косность языка позволяет ощущать родство и сегодня.

Выжимание, вытеснение народов с насиженных мест происходило неоднократно на протяжении тысячелетий. Носители языка, которые дали названия местным рекам и озёрам, уходили всё дальше. Часто они теряли свой язык, подвергаясь ассимиляции более сильных или более многочисленных этносов. Но топонимы — эти частицы родины, верстовые столбы человеческой истории — вкапывались на новом месте. Так, на Севере европейской части России нашли места и Саян, и Кижи, и Унга, и Кама, и Онега.

Похоже, что освоение сибирских пространств устюжанами, вологжанами и пинежанами, неизбывная тяга к «белой воде» прародины — тоже зов подсознания и крови. В результате северо-русская елань встретилась с тюркским аланом, бурятский торопливец Турген обернулся деревней Тургеневкой, носящей имя великого русского писателя, а рядом со следами селькупской землянки «карамо» встали православные храмы и хоромы вернувшихся.

— Я заметила, что журналисты в работе часто обращаются к топонимике. Приехал в село или город, название которого тебе непонятно, спросил старожилов, и вот уже есть от чего оттолкнуться в материале. Можно начать прямо с заголовка.

— И можно легко попасть впросак. Вот недавно в «Восточке» был опубликован неплохой материал о зиминском селе Батаме. Там было написано, что в переводе с бурятского это имя значит «кочка». А кочка на бурятском — «болдог» или «бута». «Батама» — на якутском «оседающее, погружающееся» место.

Особенно такое безоглядное первооткрывательство касается заезжих журналистов, столичных. Приехал на дальний угольный разрез, удивился и всем рассказал: «Нерюнгри по-якутски означает «река тысячи хариусов». Название это родилось в стародавние времена, когда аборигены-охотники, оленеводы, кочуя по безбрежной тайге…» А якуты — народ в основном оседлый, и хариуса они называют по-иному. А имя дали эвенки, и никакой «тысячью» тут не пахнет, просто хариусы ловились в этой реке.

— В наше время, наверное, русские названия вытесняют исконные?

— Конечно, люди стараются приспособить непонятное название к своему языку. Поэтому Зерентуи (а в этом имени ещё проглядывает антилопа дзерен, когда-то водившаяся в наших степях) постепенно «зеленеют». Многочисленные речные долины с эвенкийским названием «чепке» (впадина) трансформируются невообразимо, лишь бы «понятней» было — от Зубкогона до Низкой жопки.

Пресловутый технический прогресс нанёс большой урон и русской топонимике. Ушла под воду Илимская пашня, Ангарская, хиреет Ленская. А ведь за каждой деревней, за каждой фамилией землепашца — кусок отечественной истории, социальной и экономической политики, культурного уклада. Толмачёва, Слободчикова, Ружникова, Ясашная и Карымская, Черкашина и Литвинова — это верстовые столбы нашего прошлого. Как, впрочем, Абалак, Каштак и Балахня. Обо всём этом я тоже намерен рассказать в своей книге.

— Ну и когда её ждать?

— А ты не торопи. Я и сам уже тороплюсь. Но топонимика — такая вещь, что к каждому имени надо подходить, учитывая историю, географию, этнографию, лингвистику, а то и археологию. Соврать не хочется. И написать надо популярно, чтобы многим захотелось прочитать.