— Сейчас мне так и кажется, — говорит он, — а скажи мне кто-нибудь тогда, что я буду ректором, да ещё педвуза…

— Тем не менее это случилось, Александр Викторович, и есть повод поговорить о призвании учителя. Я начинал в 60-е годы в «Молодёжке», так не помню случая, чтобы в очерке об учителях раз 10 не повторялось это грозно-требовательное: а есть ли у тебя призвание?

— Я понимаю, что для сарказма на эту тему поводов можно найти предостаточно. Действительно, почему у инженера призвания не требуют, и ещё у многих сотен и тысяч профессий — тоже. Но сегодня, когда учителю так трудно, когда ещё совсем недавно они бастовали (а помним ли мы с вами, чтобы в школах раньше подобное было?), чтобы хоть какую-либо сносную зарплату получать, надо упираться на двух ставках, то ничего другого на ум не приходит, кроме одного: да, в педагогический идут вполне осознанно. Поэтому давайте оставим в стороне громкие слова (я их стараюсь не использовать в своём лексиконе), а спросим: какие качества мы хотели бы видеть в своих абитуриентах? То есть что от них сегодня требуется в школе? При всём при том быть бессребреником и знать, что ни громкой славы, ни денег, а порой и просто благодарности здесь можно не дождаться до конца дней своих. Надо знать сегодняшних детей (они нынче совсем не такие, какими мы были с вами), знать, что это от родителей, от общества, от окружающего мира они взяли «на вооружение» далеко не самое лучшее. Чего стоит, например, достаточно заметное социальное расслоение в обществе. Одна девочка приходит в школу в золотых серёжках, другая — в сером, невзрачном платьице. Вы что, думаете, они дружат между собой?

— Я хотел подарить внуку свой мобильник, а он в ответ: ты что, дед, хочешь, чтоб надо мной пацаны смеялись, такую рухлядь мне предлагаешь! Всё это воспринимается детьми весьма болезненно. Вот и попробуйте поговорить с ними о «высоких» материях, о нравственном долге человека. И потом, они же «всё знают»: из Интернета можно выкачать любую информацию.

— Да, неграмотный учитель сегодня — это нонсенс. Лучше уж сразу покинуть школу. Или… доучиваться.

— А школьный учительский коллектив?..

— Ну, это особый разговор. Если ты здесь не «поставишь себя», трудно придётся. Борьба мнений, порой интриги, зависть; вмешательство, часто неуместное, во все эти перипетии родителей… Всё очень непросто. Хорошо, если удалось попасть в школу, где директор всё это пресёк на корню, где сложилась добрая атмосфера… Слава Богу, таких школ большинство. Хотя, повторюсь, школа — это бесконечно меняющаяся суперактивная особая среда, не сравнимая, пожалуй, ни с одним родом деятельности человека.

— Понимают ли это ваши абитуриенты?

— Вначале, думаю, только на уровне инстинкта. Потом, с практикой, с годами осознание своей особой учительской роли к большинству приходит. К кому нет — он хорошим учителем не станет.

— А дома ждут семейные заботы, свои дети, тетради, подготовка к урокам, подгулявший муж (или полное отсутствие такового). Наверное, потому в школе так мало мужчин…

— Конечно, мужчины в школе есть, но это жалкий процент. Действительно, только женщине, наверное, под силу выдержать такой психологический (и физический) «напряг».

— А ведь когда-то в России это была сугубо мужская профессия.

— Да, была. И уважалась не в пример сегодняшним дням. Учитель, может, и не был состоятельным человеком, но никогда не бедствовал.

— И всё же конкурс в ваш педуниверситет очень даже неплохой — 3 — 4 человека на место. А на некоторые специальности он даже больше. Значит…

— Значит, несмотря на все эти трудности (да обо всех ли мы сказали?), а может, вопреки, профессия учителя интересна по природе своей.

— Александр Викторович, давайте приведём хотя бы немного статистики: кто к вам идёт сегодня?

— Прежде всего это дети из небогатых, неполных семей и т.п. 60% — сельские ребята. Более половины поступающих — девушки. Выпускаем мы в год 1200 дипломников. Потребность области в учителях — около двух тысяч человек. Около 800 человек дают госуниверситет и лингвистический университет. И всё равно во многих школах постоянный дефицит учителей, вот почему много тех, кто работает на двух ставках, вынужден таким образом пополнять семейный бюджет.

— Если бы все выпускники шли в школу, дефицита, наверное, не было бы… Я помню, в «партийные» времена за этим строго следили: были комиссии по распределению, существовала отработка…

— Не надо обольщаться: и тогда многие выпускники легко обходили эти препоны. Приехал на село выпускник, ему положено было жильё. Если получал, мог и остаться, а мог (если плохо встретили) и лыжи навострить в другие места. А что говорить о сегодняшнем дне?

— Выходит, значительный процент выпускников так в школу и не попадает?

— Да, такова действительность, хотим мы того или нет, но они или сами трудоустраиваются по специальности, или идут… в любые отрасли «народного» хозяйства. Пристраиваются где могут. Но я не вижу в этом особой драмы. Во-первых, кто хочет, тот добьётся — в школу попадёт обязательно. А найдёт себя в другом деле — честь и хвала нашему высшему образованию, дающему выпускнику возможность проявить себя в любом деле. Повторяю, получив фундаментальные знания по определённой профессии, легко найти себя в любой должности. Что и происходит.

— Какая сегодня стипендия у студентов?

— В каждом вузе суммы неодинаковые, у нас обычная стипендия для успевающего студента — 800 рублей; тем, кто живёт в социально неблагополучных семьях, — 1080 рублей.

— Вроде бы неплохо?

— А вы пересчитайте на наше с вами время учёбы, когда мы получали 35 рублей госстипендии, и у вас 800 рублей превратятся в 15. Можно на них прожить, как вы думаете? А ведь недавно платили ещё меньше.

— Сильно ли различаются преподавательские зарплаты в школах и у вас, в университете?

— Давайте считать. Доцент до дефолта получал приблизительно 500 долларов. После 1998 года — 100 долларов. Сейчас — 350. То есть по зарплате мы подошли к 1990-м годам. Преподаватель в вузе получает практически те же деньги, что и школьный учитель, — около 5-8 тысяч… если ему повезло устроиться на 2 ставки.

— Бюджетники, платный набор… Как у вас с этим?

— С самого начала ставку мы делали на бюджетников — и выиграли, потому что далеко не все родители, сначала заплатившие за детей, смогли делать это и дальше. И вообще, стараясь сохранить контингент студентов, мы после первого курса многих переводим с коммерческой основы на бюджетную. Этого не делает, пожалуй, ни один вуз города. Мы не пошли по пути увеличения выгоды, дохода; наоборот, государственный приём с каждым годом растёт.

— В вашем институте я был лет эдак 15 назад. То, что довелось увидеть сегодня, не идёт с тем временем ни в какое сравнение: уютно, чисто, в аудиториях евроремонт. Замечательный актовый зал, библиотеки, лаборатории с современными приборами и оборудованием, даже учебный телескоп есть. А какой порядок везде… Самое удивительное, я не увидел ни единой царапины на учебных столах. А вспоминаются с ржавыми потёками стены, хлопающие, без замков двери… Совсем другой вуз!

— Да, было такое — с крыш текла вода, годами шёл бесконечный ремонт. Откуда такие метаморфозы? Конечно, всё пришло не сразу и не вдруг. В Министерстве образования приходилось доказывать, вырывая бюджетные вливания, что не можем мы, не имеем права растить в «конюшенных» условиях Учителя. Убедил — дали и на капитальный ремонт учебных корпусов, и на общежития. Оснастили лаборатории, приобрели порой просто уникальные приборы. Конечно, зарабатывали и сами, помогали спонсоры. Не скрою, были и такие, что предлагали кинуть средства на зарплату прежде всего. Мы не пошли на это: сначала надо построить такой дом, чтобы жилось и работалось в нём комфортно, чтобы не жалость вызывал, а гордость, что мы не хуже любого вуза в городе. Конечно, оценили это и студенты: там, где хорошо, где красиво, рука не поднимается пакостить. Стены — они тоже фактор воспитания. Мы считаем каждую копейку, научились экономить в большом и в малом.

На предстоящие четыре года университет получит 90 млн. рублей на капитальное обновление корпусов плюс 36 млн. на ремонт общежитий. Эти суммы значительно больше тех, что выделены в других вузах области. Деньги эти надо окупать, а точнее, оправдывать — и хорошо, что в Министерстве образования (которое мы склонны и нещадно поругивать) понимают: наш университет куёт кадры для всего учительского корпуса области. 60% человек, работающих в управленческих структурах образования, — тоже наши выпускники. Всего вуз подготовил огромную «армию» в 50 тысяч учителей. А сегодня семь тысяч молодых людей обучаются 34-м специальностям, многие из которых освоены университетом совсем недавно. Что касается учебного процесса, то это разговор особый. Скажу вкратце: за последние годы мы значительно расширили систему довузовской подготовки. Это психолого-педагогические классы в школах Иркутской области, подготовительные курсы, педагогические лицей и колледж при педуниверситете, педагогические училища и колледжи, реализующие профессиональные образовательные программы повышенного уровня.

Наша основная цель — гармонично совместить в образовательном процессе общекультурную, фундаментальную, психолого-педагогическую составляющие профессиональной подготовки учителя. Гибкость учебных планов позволяет сочетать традиции дисциплин в их взаимосвязи, осваивать и внедрять отечественные и зарубежные передовые методы обучения.

— Александр Викторович, вы наверняка были в вузах за рубежом, знакомились там с постановкой высшего образования.

— Здесь тоже много интересного. Обучение и особенно сдача экзаменов в США, например, идёт некими «блоками». Вот этот «блок» тебе нравится, ты его учишь, сдаёшь экзамен. Другой «блок» считаешь не нужным, но… сдавать экзамен обязан! Вроде бы нарушается единая образовательная цепь, и нам кажется, что это плохо. А их устраивает! Вообще-то ни в одной стране сугубо общей концепции я не заметил. Бывал в университетах Китая, Кореи — там считают (да и на Западе, кстати, тоже), что студенту не нужно базовой основы образования. Ты преподаёшь физику для будущих учителей — и этого хватит. Разница в принципе значительная: наши студенты получают глубокое фундаментальное образование, позволяющее применять его достаточно широко, чем мы гордимся. Был я и в Германии — вот с ними у нас много общего.

— Александр Викторович, подчас вузовские программы вызывают у преподавателей чуть ли не зубовный скрежет. Раскройте «секрет», как и кто их создаёт?

— Да никакого секрета тут нет, очень много от лукавого. Конечно, раз они утверждаются министерством — его и хочется «ругнуть». Но ведь пишут-то программы не министерские чиновники, а лучшие педагогические кадры лучших вузов страны, учёные и практики, наработавшие большой опыт. Так что большинство претензий — к ним. Это первое. И второе — вузу даётся достаточно широкое поле для самостоятельности; 30% программы вы вправе корректировать по своему усмотрению. Но базовые, основные «пункты» менять как вам заблагорассудится, конечно же, нельзя. И я полагаю, это правильно. И потом, только плохой преподаватель воспринимает программу как догму: ни шагу вправо, ни шагу влево. Импровизация, ширина кругозора, объёмная, яркая лекция, даже некий артистизм всегда отличали замечательного педагога от «начётника», читающего «по шпаргалке». Как в вузе, так и в школе.

«Шпаргалок» на все случаи жизни всё равно не напасёшься…

Борис АБКИН, «Восточно-Сибирская правда»