— Дорогой коллега, я, право, даже затрудняюсь, с чего начать этот разговор. Вам, бывшему собкору нашей газеты, а позднее писателю, исполняется 80 лет. А жизнь прожить, говорят, не поле перейти. Смотрю на вас, и вы, словно застопорив счёт своим годам, как, скажем, и десять лет назад, ходите бодро, без посоха, верного спутника людей такого возраста. Как и прежде, на первый взгляд, молчаливо сосредоточенный, вы умеете улыбнуться и от души крепко пожать руку доброму человеку.

— Благодарю за тёплые слова. От такой ремарки, даст Бог, ещё прибавится лет десяток. А с чего начать разговор? Что гадать? Один из любимых мною поэтов Александр Твардовский сказал о своей знаменитой поэме «Василий Тёркин», что эту песню про бойца он и начал с середины и закончил без конца… И мы тоже можем начать с середины, а потом попутно коснёмся начала и конца. Хотя о конце говорить рановато, ибо конца жизни, если размыслить философски, нет.

— Середина? Что это значит?

— Время, когда я под своими шаткими ногами ощутил твёрдую опору, и надо было ещё набраться сил, чтобы не упасть. Было это в феврале 1957 года. Робкая мечта сбылась! Меня приняли в штат главной областной газеты собственным корреспондентом. Не скрою, был рад. И сомневался: оправдаю ли доверие? Могло случиться и так: «Вали, Ваня, туда, откуда пришёл…» До конца жизни буду помнить и благодарить всех своих старших товарищей, которые заинтересованно находили время посмотреть написанное, сказать, что ладно, а что не годится. Люди в ту пору в редакции были удивительно щедрые на поддержку молодых сотрудников. Времени прошло много. Но я помню их имена. Некоторых уже нет в живых — редакторов И.И. Кизяева, А.Г. Ступко, Е.И. Яковлевой, ответсекретаря М.И. Давидсона, завотделами и сотрудников В.Д. Маккавеева, И.Т. Жолудева, В.А. Конева, Е.Э. Шварц, Е.Г. Бандо, В.Н. Козловского (царство им небесное!). Здравствуют и поныне И.К. Говорин, В.П. Мещеряков, М.К. Конева. Частицы их душ, собранные воедино, по сей день живут и в моей, прибавляя сил и надежды.

— У «Восточки» солидный возраст. На её страницах оставили заметный след несколько поколений журналистов. Ваше продолжало традиции прежних?

— Это разумеется само собой. Без связи времён и поколений не было бы той «Восточки», которая и по сию пору остаётся уважаемой и читаемой. И, конечно, сегодняшнее поколение журналистов волей-неволей, если оно обеспокоено судьбой газеты, не вправе ставить крест на традиции. А её стержень — бескомпромиссное отражение на газетных страницах извечных дум и чаяний народных.

— Понимаю вашу заботу… И ваше откровение навеяло на мысль о том, что будто в те далёкие времена был какой-то особый, что ли, собкоровский, статус…

— Я об этом не говорил (смеётся). Никакого чиновничьего циркуляра не существовало и быть не могло. Журналист и там, на периферии, и в «штабе» оставался всё тем же призванным честно и благородно служить своему народу и Отечеству. Но… собкор был вроде на особом положении. У него было больше возможностей постоянно видеть жизнь во всех её проявлениях и соответственно нащупывать темы для публикаций.

— То есть, как я понял, были полный простор и не скованный запретами творческий порыв.

— Да, можно сказать…

— Извините. А цензура?

— Поверьте, лично я о ней знал совсем мало. Только и всего: нельзя разглашать государственные тайны. В остальном следовал внутренним нравственно-этическим нормам. Не помню случая, чтобы цензор запретил критическую публикацию.

— Кое-кому запрещали…

— Ну, это тем, кому уж очень хотелось усмотреть в недавнем прошлом лишь «чёрную полосу», отвергнув всё чистое и доброе. Скажу и о другом — вероятно, кто-то не согласится со мной — цензура была своего рода охранителем нравственного здоровья народа.

— Это ваше предположение?

— Не только. Взгляните вокруг себя. Что деется? А то, что лишний раз повторять противно. Нет, «санитар» наподобие известного лесного, извините за сравнение, не помешал бы и сейчас.

— А надо ли?

— Спросите народ — он скажет.

— Не уходим ли мы от главного, что связано с вашим юбилеем? Ударились, скажет иной читатель, в политику. Нельзя ли о чём-нибудь повеселее? Об интересном?

— Грешен, на шутки-прибаутки не мастак. Забавлять анекдотами не умею. Не научился.

— Да я не об этом. Сорок лет без роздыха в журналистике. Постоянные встречи с людьми. Наверняка что-то неизгладимо в душу запало.

— Вы задали, прямо скажу, трудную задачу.

— Неужели?

— Правда. Встреч было много. С руководителями разных рангов, тружениками полей и ферм, промышленных предприятий. Только знаменитых вожаков десятка два насчитаю — Шумик и Дорохов, Романкевич и Царёв, Бердников и Сумароков, Кузнецов и Кикин, Бальцер и Людвиг… Об одних писал, другие привлекались к участию в газете как авторы. В памяти множество имён и тех, кто непосредственно трудился в сфере материального производства…

Рассказать, как Романкевич перенёс меня на спине через многометровую лужу, чтобы мне попасть на передовую ферму? Или о том, как иной толковый председатель колхоза умудрялся убить сразу двух зайцев — перевыполнить план поставок и при этом оставить на гумне вороха хлеба? Писано-переписано.

— Припоминается что-нибудь ещё?

— Может, сказать о встрече с секретарём обкома Борисом Евдокимовичем Щербиной… на олонском кладбище?

— Не страшно?

— Да нет. Всё житейское… Хоронили первого секретаря райкома партии Михаила Сергеевича Толстого. Народу со всего посёлка, старые и малые. Обкомовскую делегацию возглавлял Борис Евдокимович. Имя его, посланного Москвой с Украины к нам, было на устах всех иркутян. «Был Щербина… Сказал…» И неслось его слово из конца в конец обширного края. Молодой, крепко сложенный, корректный в обращении, он и в самом деле обладал ораторским искусством.

Повод для разговора с ним, может быть, в этот час был не столь и необходим. Подтолкнула обида за то, что я не исполнил свой долг перед покойным.

— Какой? Не отдал заёмные рубли?

— Нравственный долг… Дело в том, что, когда стало ясно: Михаил Толстой, с которым начинал тянуть журналистскую лямку, вряд ли осилит тяжёлую болезнь, спросили у обкома разрешения написать о нём очерк. В порядке исключения. Не принято было тогда писать что-либо подобное о секретарях райкомов. Это сейчас всякий чиновник рад видеть себя на газетной полосе хоть каждодневно…

— И что дальше?

— Очерк написал. Спешил. Может, он получился слабоватым, и пока решали, публиковать — не публиковать, Михаил Сергеевич скончался. А я точно знал, видел сам, как он, лёжа на кровати, торопился развернуть принесённую «Восточку» (весть до него дошла) и прочесть доброе о нём слово…

И вот в порыве чувства досады-обиды пожаловался, что, мол, кто-то там, наверху, очерк «зарубил».

— Ну такое в нашем деле, сами знаете, явление обыкновенное.

— Всё бы ладно. В разговоре вместо слова «зарубил» сорвалось другое, грубо сердитое — мужики бросают такие, не задумываясь, когда выпьют кружку-другую пива.

— И что Борис Евдокимович?

— Покачал головой и сказал: «Словом надо дорожить, товарищ собкор». Оставалось извиниться. Несколько дней был сам не свой. Чувство стыда и досады чуть приутихло — звонок из редакции: приглашают на совещание. Собрался весь собкоровский корпус. Батюшки! Присутствует сам Борис Евдокимович. Сижу как на иголках. Думаю, вот закончится разговор о задачах редакции по поводу очередного пленума ЦК партии и тогда поставят вопрос о недостойном поведении собкора Ивана Фетисова. Поставят и сделают соответствующие оргвыводы. Процедура недолгая!

Тревожился напрасно. Раз-два Борис Евдокимович взглянул на меня, улыбнулся, и мне показалось, что он мысленно сказал: «Товарищ собкор, грех не вечен, партия дорожила и дорожит людьми, готовыми искупить вину…»

— А что, Иван Васильевич, так и было?

— Не убавляю и не прибавляю. А вот рассказываю впервые.

— Скромничаете. Случай, достойный поучительного художественного рассказа. И сейчас я подумал о том, что не такую уж большую вину вы искупили на журналистском поприще четыре десятка лет, в том числе двадцать пять редактором разных газет. За нелёгкий труд вам присвоено звание заслуженного работника культуры РСФСР. А недавно, в преддверии юбилея, стало известно о присуждении вам памятной медали ЦК КПРФ «100 лет со дня рождения М.А. Шолохова». Эта награда, надо полагать, за журналистскую работу и литературное творчество?

— Больше, конечно, за три художественных произведения, а также подготовку сборника очерково-публицистических материалов. Ведь от постоянных журналистских забот я отошёл давно, восемнадцать лет назад.

— Любопытная такая деталь. Три книги, после вышедшей в 1986 году (кстати, в год вашего шестидесятилетия, тоже знаковая дата) изданы с небольшим перерывом одна за другой: повествование «Колос жизни и тревоги» — в 1997, роман «Не вините беркута» — в 2000 и очерково-публицистический сборник «Навеки с малой родиной», которому дана высокая оценка в прессе, в том числе в газете «Правда», — в 2003 году. Это в наше-то время, когда рукописи иных авторов пылятся годами…

— Торопился наверстать упущенное. (Смеётся). Везло… Матушка говорила, что родился в рубашке.

— Тогда понятно. Вам и природа помощником и защитницей стала.

— Если верить божественному промыслу…

— Поверим. И всё-таки интересно, откуда у небогатого пенсионера взялись рубли на три книги?

— Долго рассказывать, где и как добывал. А рассказать надо. Чтобы на сей раз через уважаемую газету поблагодарить добрых людей. «Колос…» помог взрастить бывший начальник областного управления сельского хозяйства В.А. Бердников. Дело ему было вроде близкое, родственное. С «Беркутом» было сложнее. В начале ринулся по проторённой дороге — к новому начальнику областного управления Н. Эльгерту. Отказал: мол, надо знать, что за книга. Геннадий Нестерович, председатель комиссии Законодательного собрания, торговаться не стал — при мне пригласил помощника и попросил помочь в решении вопроса. Откликнулись на просьбу И.А. Сумароков, областной комитет КПРФ и другие. С миру по нитке — голому рубашка. Книга вышла. Не могу не упомянуть: роман «Не вините беркута» читал в рукописи и похвально отозвался бывший редактор «Восточки» Валерий Никольский. И книга вышла в свет с его предисловием. К сожалению, дождаться этого часа заказала неумолимая воля природы. Издание книги «Навеки с малой родиной» субсидировал тогдашний генеральный директор Саянского химкомбината, нынешний председатель Законодательного собрания В.К. Круглов.

— Вам и на самом деле повезло. И с изданием книг, и с наградой за них. Небось, получить шолоховскую медаль за честь великую сочли бы многие иркутские журналисты и писатели.

— Разумеется. Охотники и претенденты были, но по тем или иным причинам их кандидатуры отклонили.

— А присудили автору из глубинки.

— Что тут сказать? С пустым карманом в кабак не ходят…

— Иван Васильевич, то, о чём только что вели разговор, были, на мой взгляд, беглые заметки, хотя и не безынтересные. А скажите, книги ваши читают?

— Вопрос сложный. Общую картину читательских интересов вы знаете не хуже меня. Она не радует. А что касается моих книг, скажу без какой-либо похвальбы: читают! Читают, если у людей есть возможность взять их в библиотеке. К сожалению, территория их распространения, за исключением повести «На своей земле», изданной ещё государственным издательством (к слову, под пристальным вниманием тогдашнего директора Юрия Бурыкина и главного редактора Ростислава Филиппова), по известным причинам, ограничена. Тут уж вина не авторская. Хотя был случай — книгу «Навеки с малой родиной» попросили выслать в Москву и в Краснодар.

— Есть такая проблема — распространение своих книг. Ведь сейчас эта забота чаще переносится на автора.

— После издания — самая хлопотливая и беспокойная. Приходится невольно входить в роль купца. Предлагал руководителям хозяйств, предприятий покупать книги и дарить людям. Многие брали — председатели хозяйств Кондауров, Рушаков, Кузнецов, Кунц, Дьяченко, Говорков, директор спиртзавода Гулеватая и другие. На родине в Каменке помогал распространять директор Прудников. Администрация района брала для участников различных мероприятий. Много дарил друзьям, знакомым и незнакомым.

— И то хорошо. Книга всё-таки идёт в народ. В магазине могла лежать годами.

— Когда книга в доме, кто-нибудь да раскроет, а глядишь, ещё и прочтёт.

— Я тоже автор, знаю отношение домашних к одержимости пишущих. Ваши понимают, какая это нелёгкая ноша? Помогают нести?

— Привыкли… Жене Клавдии Васильевне, она бывшая учительница, иногда читаю написанное. Бывает, похваливает, а больше критикует.

— Соглашаетесь?

— Не без этого. Ум хорошо, а два лучше.

— Я знаком с вашими книгами, все они посвящены деревне, людям, земле, хлебу, то есть тому, без чего жизнь немыслима. И у меня сложилось впечатление, будто родились в маленькой деревушке и живёте там по сию пору, лишь изредка появляясь в свет. Поэтому и бытие деревенское видится зримо…

— Верно. Дошкольное детство прошло на заимке Сватково Боханского района в десять-двенадцать крестьянских дворов. Давняя-давняя пора. А увиденное часто представляется и сейчас. Навечно врезалась в память картина звёздного неба. Матушка зимним вечером несёт меня, укутанного с ног до головы, из бани. Шубутной, откидываю с лица накидку — и замираю: невиданное ранее, всё в ярких звёздах близкое небо! Чудно! Красиво! А вдруг посыпятся эти яркие угольки?..

И тот клочок земли, где стояла заимка, ныне опаханный с трёх сторон, где остались следы родословной, отзывается светлым чувством. Таков уж не нами увековеченный нравственный закон: без святого чувства привязанности к родному краю всякая работа за письменным столом часто оказывается невпопад.

— Иван Васильевич, в вашей даже краткой автобиографии заметны некоторые узловые моменты. Будто в занятной кинокартине, когда за одним кадром вдруг следует другой, на первый взгляд, мало связанный с предыдущим.

— Что вы имеете в виду?

— Ну хотя бы это… Пятнадцатилетним парнишкой сел за руль трактора. Пахал, сеял.

— Пахать, верно, пахал. Сеяли другие — старшие, опытные. Сеять — работа ответственная. Не зря говорят: что и как посеешь, то и пожнёшь. (Помолчал). Время было такое. Война. Сорокатрёхлетнего отца Василия Ивановича призвали в армию, старший брат Алексей где-то в Мордовии готовился к сражению на Курской дуге. Дома мать, трое меньших братьев да сестрёнка. Надо как-то помочь. Пришлось оставить учёбу в горном техникуме. Через Ангару в сплошной шуге умелый лодочник из Бейтоново дядька Яким переправил на родной берег в Каменку. Матушка моему возвращению не обрадовалась. Какой помощник-работник? И где работать? В селе, кроме заготзерновского пункта, и пристроиться негде.

— И вот так — с ученической скамейки сразу на трактор?

— Тут получилось забавно. Дядя по матери Константин Дмитриевич, механик местной Идинской МТС, шутя, чтобы пригасить моё мрачное настроение, обмолвился, мол, при МТС идут курсы трактористов, правда, уже полтора месяца, и не рискну ли пойти да за оставшееся до выхода в поле время осилить курсовую программу. Шутка шуткой, а попытка, подумал, не пытка. Рискнул — получилось.

— Поучительно… И опять возвращаюсь к вашей биографии… Через десять лет вы предстали перед своими земляками совершенно в новом качестве — ответственным секретарём, а вскоре и редактором районной газеты. Можно подумать, что и журналистская карьера — дело случая. Непредвиденного, счастливого, но случая.

— (Смеётся). Я из племени одержимых… А серьёзно? Жизнь шла своим путём. Журналистике не учился. Было совсем другое. Учёба в Иркутском военном училище авиамехаников. Работа военруком в Каменской семилетке, учёба в Тулунском учительском институте, учительство в Макарьевской и Свирской школах. А уж потом — газета. И всё остальное.

— По ступенькам — на горную вершину? С верой осилить и закрепиться?

— Иначе считал бы жизнь прожитой в полумеру.

— Вернёмся ещё к вашей книге с интригующим названием «Не вините беркута». В ней, как я понял, три сюжетные линии, то есть прослеживаются темы разгула преступности, судьбы компартии и реорганизации сельского хозяйства.

— Спасибо. Авторский замысел вы усмотрели.

— Коснёмся линии последней. Позицией и делами двух старейших председателей колхозов Василия Шестова и Макара Ухова да и некоторых других персонажей вы внушаете читателю мысль о том, что колхозы и совхозы, как форма организации производства, были не так уж плохи. Для чего было замахиваться на её замену другой?

— Не на замену. Скажу точнее: на уничтожение!

— Круто! Это что, ностальгия по привычному образу бытия крестьянского?

— Нет, оценка последствий реформаторского произвола. Не надо философствовать. Взгляните даже мимоходом на сегодняшнюю деревню, и вы поразитесь её состоянию. По ней будто с воинством своим, руша и сжигая, пронёсся грозный Мамай! Не могу судить полно о других районах — в моём Заларинском есть чему возмутиться и удивиться. За последние годы катастрофически сократилось поголовье скота, заброшены и заросли сорняками тысячи гектаров некогда взятой из-под леса пашни. Да и оставшаяся доброго урожая не даёт.

— Ныне, кажется, всерьёз заговорили о социальном развитии сельских территорий. Определены суммы субсидий…

— Дай-то бог! Какие-то миллионы выкроили. Но, чтобы восстановить порушенное, нужны (кто скажет?), наверное, многие миллиарды.

— Давайте закончим разговор на радужном аккорде. Вы прежде упоминали о неоплаченном моральном долге перед человеком, с которым начиналась творческая стезя. Оплатили?

— В какой-то мере да. Этот человек стал прообразом одного из главных героев в повести «На своей земле» — секретаря райкома Михаила Звягина.

— Благодарю вас, Иван Васильевич, за откровенный, конструктивный разговор. Желаю здоровья, благополучия и доброго настроя на новые дела.

— Спасибо. В свою очередь желаю всего доброго славному коллективу востсибправдовцев.

Беседу провёл Олег БЫКОВ, «Восточно-Сибирская правда»

На снимке: И.В. ФЕТИСОВ