Зимник, по которому мы ехали, на одном участке проходил именно по такому месту. Оставив машину, я прошёл вперёд, но проявил невнимательность — не заметил талика, в который наш грузовик сел по самые оси. До места, где я наметил поставить палатку, оставалось километров пять. Там, занимаясь изучением зимних проявлений экологии лося, косули и волка, рассчитывал поработать до нового года. Что делать? На помощь случайной машины полагаться нечего, никто тут в эту пору не ездит. До ближайшей деревни десятки километров. Пришлось нам вдвоём рубить в близком лесу брёвна и важить. Работа эта заняла часов пять, грузовик мы вытащили, но вперёд ехать нечего было даже и думать. Алексею завтра на работу, поэтому, напившись у костра чаю, мы распрощались.

Надо теперь перетаскивать к месту все мои пожитки и продукты на полтора месяца. На ночлег здесь устраиваться я не стал, а, забрав небольшой груз, в ночь пошёл на место. Даже просто звёздной ночью хорошо в тайге видно, я же рассчитывал и на луну, которая скоро должна взойти.

Ходить по тайге лунной ночью — неизъяснимое удовольствие.

В широкой долине, заросшей невысоким ерником и отороченной по краям тёмным, молчаливым ельником, от только что взошедшей луны пролегли длинные чёрные тени. Они падают от огромных, далеко друг от друга стоящих лиственниц. Но отдельные ели, тоже каким-то чудом прокравшиеся в простор, занятый ерником, низкорослы по причине очень тяжёлых для них условий. Они имеют уродливые формы и издали смотрятся разными фигурами — от зимовья до замершего во внимании огромного лося.

Радостное, молчаливое созерцание этих безмолвных картин взрывом прервал близкий громкий треск ломающегося мёрзлого ерника и хруст снега под тяжёлыми копытами. В ярком свете луны я увидел тёмные фигуры четырёх лосей. Своей знаменитой, стремительной рысью, выстроившись цепочкой, они летели к близкому лесу. Там лоси остановились и, надо думать, стали изучать эту неожиданность. А мне радостно: жизнь этих лосей в скором времени будет объектом моих экологических наблюдений. Чтобы не пугать их ещё больше, я, не останавливаясь, не сбавляя и не прибавляя хода, пошёл дальше. Звери, насколько было видно, всё стояли на одном месте. Несомненно, вскоре они вернулись в ерники.

На переноску пожиток ушло два дня. Палатку я поставил в месте, подобранном в прошлый поход, ещё весною. Это участок густого молодого лиственничника на берегу безымянного ручья, на котором, как я тогда предположил, зимою будет наледь. Лёд большими кусками я буду вырубать или выпиливать ножовкой и приносить к палатке.

К концу дня жильё моё было готово: из печной трубы шёл дымок, снаружи у порога лежала куча больших кусков льда, чуть поодаль — поленница напиленных дров (много рубить топором — нежелательный грохот в гостях у дикой природы, куда я незванно явился). Прямо на утоптанный снег в палатке по длине тела было положено несколько жердей, на них — толстая кошма и спальник. На расстоянии вытянутой руки, когда её высунешь из спальника, стоит на железных ножках маленькая железная печка, лежат растопка и дрова. Рядом чурка, на ней свеча, коробка спичек и особый дневничок — для срочных записей. Впереди полтора месяца радостного одиночества, захватывающих познавательных походов по тайге с дневником, биноклем, фотоаппаратом, ружьём, с надеждой на открытия.

Первым обнаружил моё присутствие, конечно, ворон. Эти таёжные птицы живут долго — до шестидесяти лет — и оседло, летают обычно одними и теми же маршрутами, а потому моментально замечают новость, «непорядок» в своих владениях. На рассвете ворон, когда я ещё лежал в спальнике и не топил печку, с характерным «вжиканьем» крыльями о морозный воздух, пролетая мимо, озадаченно сказал: ткррык! Я тоже «ткрыкнул»: мол, свои. Это, по-видимому, его сильно заинтересовало. Ворон подрулил поближе, сделал круг, ещё пару раз голосом обозначил себя и улетел. Я понял, что теперь это мой постоянный сосед, осторожный и ненавязчивый. Славное украшение одиночества — ворон-сосед, моя причастность к загадочной дикой жизни.

В первый же выход недалеко от своей обители я наткнулся на крупный свежий след матёрого одиночного волка. Конечно, это не романтик-одиночка, таких у волков не бывает. Это старый зверь, либо изгнанный из стаи по своей немощи, либо ушедший из неё сам, инстинктивно почувствовавший свою судьбу. Он, как когда-то было, не мог теперь полноценно участвовать в загоне добычи. А неполноценный участник охоты среди волков может ими же быть загрызенным. Потому в стае никогда не бывает слабаков — старых или покалеченных зверей. Немощного волчонка убивает сама мать. Так достигается необыкновенная мощь и жизненность волчьей стаи, и только этим она выживает в самых тяжёлых условиях.

На своих маршрутах я начал специально отмечать следы этого волка. И стал находить их по всей долине. Он жил тут, не покидая ее, наверное, с бесснежного времени. Чтобы узнать, чем он питается, я стал ходить по его следам. Да, это был очень старый зверь, и эту зиму он едва ли переживёт. Кое-где, по примеру лисиц, он пытается поймать шуршащую в траве под снегом полёвку, иногда находит огрызки костей давней волчьей добычи, может быть, ещё с его участием. Но что это за еда… Однажды ему выпала большая удача. В вершине моего ручья стая волков из пяти зверей накануне поймала молодого лося. Мяса всем хватило, и часть его волки, как это они иногда делают, растаскали подальше и кусками зарыли в снег, «заначили» на возможное голодное время. Они это отлично запоминают и по случаю возвращаются. На месте же добычи здесь осталась куча «деликатесов»: полуобгрызенный череп, суставы и трубчатые кости, внутренности. Всё это начал подбирать несчастный зверь, он, конечно, знал о заначке, но пока, видимо, опасаясь возвращения ста
и, не решался её трогать. Вот уйдут добытчики в другую долину…

Отлично зная о моём появлении в его угодьях и о моей стоянке, к ней он никогда не подходил ближе ста метров, и то глубокой, пасмурной ночью. Я видел эти следы, они вызывали у меня неожиданное к этому хищнику сочувствие, сопереживание в его тяжёлой жизни. Чем ближе подходил волк к моей стоянке, тем короче становились шаги, тем меньше он, повыше поднимая ноги, чертил по снегу — осторожничал.

Долго стоял, иногда сидел, как собака. Изучал новосёла или надеялся на что-то? И мне становилось жаль этого старого одиночку. Не такая ли участь ждёт и некоторых из нас? Потерянность, никомуненужность, равнодушие, а то и враждебность соплеменников… А как лихо пролетела молодость! Сколько было добыто еды, сколько успехов-подвигов!

Я пытался угощать его — уносил подальше от палатки что-нибудь, по моим понятиям съестное, но он даже близко к этому не подходил. Несколько раз метров по сто он проходил вдоль моих следов, но ни разу не наступил на них. Какая осторожность, даже накануне голодной смерти! Его интересовали только свежие следы, понятно — на них был сильный запах, лучшее условие изучения соседа.

И однажды совершенно случайно я его увидел (он-то на меня уж, конечно, насмотрелся издали). Вечерело, низкие лучи коснувшегося горизонта солнца ярко осветили пологий склон, негусто заросший ерником. Там стоял пень давно упавшего дерева, и около него серела какая-то фигура. Только я навёл бинокль и увидел, что это волк, он мягко опустился и исчез в ерниках. Волк стоял, поставив на пень передние ноги — так ему я хорошо был виден. Думаю, что так он не раз рассматривал меня в нашей долине. Меня, своего безвредного соседа. Не так ли и собака в давней древности постепенно приблизилась к человеку, став ему другом и помощником в охотничьей жизни?

Жил в долине и другой хищник, но этот был полон сил и однажды, хотя и невольно, даже угостил меня мясом!

Чтобы подняться на невысокий водораздел Тышей — Тунгусская, надо пройти поросший лиственничником мысок, подрезанный калтусом с зарослями ерника. Объявившись на краю мыска, я услышал возню, а потом и увидел какую-то серую фигуру, копошащуюся в ернике. Чтобы разглядеть, что это, я сделал несколько осторожных шагов, но «фигура» мгновенно это заметила и, превратившись в ястреба-тетеревятника, взлетела на дерево. Хищник был сильно возбуждён, он яростно вертел головой, встряхивался, сверкал глазами. Разглядев меня, он стремительно сорвался и скрылся между деревьями. Я пошёл посмотреть, что он делал в ерниках. Там лежала полуощипанная глухарка, частично съеденная. Остальным, поджарив вечером в палатке, угостился я.

«Волк на крыльях» — тетеревятник, как я когда-то назвал его для себя, — очень успешный хищник, он зимует у нас. Ему по силам всё — от белки, глухаря до зайца. Поймает и соболя — попадись только. Поселившийся в лиственничном лесу, где далеко зимою всё видно, ястреб выловит всех белок в округе, это я наблюдал на одном из притоков Тонгоды из системы Киренги — заповедных реках.

Раз уж заговорили мы о хищниках, назову ещё одного из таких жителей моей долины. Этого я видел только один раз, он неподвижно сидел на толстом сучке под самой вершиной высокой лиственницы. У него был далёкий обзор по долине. Зимою сюда начались набеги ночных — с мощной фарой — браконьеров. Они, выпустив внутренности убитого лося или косули, кидали тушу в машину и ехали искать следующих. От Кырмы до Борьхи они пробили сквозную дорогу. Она прошла через мою долину, где до того было много копытных животных. Теперь они были в опасности, поскольку я не пугал их, и они освоились, на ночь выходили в ерники и были далеко видны в свете фар. Таким образом, от этих добытчиков в долине оставалось много внутренностей, а это корм и моему волку-одиночке (дожил ли он до этого времени?), и этому, сидящему на вершине лиственницы. Я говорю об орле-беркуте — редчайшей птице, зимующей у нас.

… Накануне, в наступающих сумерках, к своему жилищу я возвращался по долине Таны — небольшому притоку Тышея. Там, на краю ерников, стоял замечательный остолоп, сгоревшая в давнем пожаре лиственница. Вершина дерева обгорела прямо виртуозно: на тонком основании от ствола держалась обуглившаяся фигура, напоминающая… чёрта с рогами, как его рисуют «очевидцы». Я слышал об этом феномене от своего друга Алексея Матвеева, живущего в селении Кырма, а теперь вот прошёл прямо под ним, посмотрел на него. Какое-то неприятное ощущение-предчувствие кольнуло внутри. Я, не оглядываясь, поскорее прошёл это место.

Ночью из палатки я услышал недалёкий винтовочный выстрел в долине. Предчувствуя недоброе, утром пошёл туда, откуда долетел выстрел. И вышел прямо на выброшенные лосиные внутренности. Фара и ружьё у браконьеров были настолько мощные, что они осветили и одним выстрелом убили лося метров с двухсот. Лось оказался из той группы, что видел я в самом начале моей работы. Эта группа много раз, привыкнув ко мне, паслась в ерниках чуть ли не на моих глазах. Нередко неподалёку от лосей кормились и несколько косуль.

Я собирал их поеди, наблюдал за поведением, ритмикой выхода в ерники и многим другим. По результатам этих исследований я опубликовал шесть научных работ и несколько рассказов, вошедших в книгу «Волчья песня».

… Много лет не бывал я в «своей» долине. По слухам, там теперь нет копытных, браконьер с фарой — зверь опасный, он до сих пор там, где ещё что-то есть, промышляет.

Семён УСТИНОВ,
Байкало-Ленский заповедник
Фото автора