Об этом в беседе с журналистом размышляет главный редактор
столичного журнала «Страстной бульвар», дважды лауреат
театральной премии правительства Москвы Наталья СТАРОСЕЛЬСКАЯ.

— Можно обыгрывать и сопрягать страстное желание Александра
Вампилова завоевать столицу с тем, что в самом центре
ее, на Страстном бульваре, мы о нем говорим. Но спрошу
просто: что сейчас Вампилов для Москвы и ее сценических
площадок? Пожалуй, вы лучше всех это знаете, Наталья
Давидовна, к вам ведь стекается вся информация.

— Интерес огромный к нему. Огромный! Сейчас, когда говорят
о современной драматургии, имеют в виду не совсем ее,
скорее — драматургию возвращающуюся. Это Вампилов, это
Володин, это Арбузов, Розов, Рощин… И оказывается,
это наша современность сейчас! Вампилова ставят очень
много. Недавняя постановка «Утиной охоты» в Московском
художественном театре (МХТ) с Константином Хабенским
в главной роли, недавняя же постановка «Утиной охоты»
у Марка Розовского, вот сейчас у Олега Табакова «Провинциальные
анекдоты» в «Табакерке»… Разные спектакли. У меня Вампилов
другой, не совпадает ни с одним из этих спектаклей.

— Ваше личное представление как театрального критика
о его героях иное?

— Верно. Мой личный Вампилов другой. Как мне кажется,
сегодняшние молодые актеры не очень его понимают. Да
и режиссеры. Один из них сказал: «Я бы с радостью поставил
Вампилова, но как сегодня объяснить людям, что такое
получение квартиры, — они этого не поймут». Если человек
считает самым главным в «Утиной охоте» момент получения
квартиры, ему действительно не надо браться за эту пьесу.
Никогда! Или когда рассуждают: вот этот Дима, официант,
он же нормальный, сейчас каждый второй официант такой,
если не каждый первый, ну и что? Я начинаю думать: а
может, это для сегодняшнего поколения не очень внятно?
Мы-то это пережили — мы это знаем. У нас, как мне кажется,
вот эта разница поколений была менее жесткой. Я — другое
поколение, я моложе Вампилова, но для меня это все абсолютно
понятно, мне ничего не надо объяснять. Его идеалы — это мои идеалы, то, что он ненавидит, — я ненавижу,
то, что он презирает, — я презираю всю жизнь. А если
надо прикладывать при этом словарь расшифровок, то не
драматургия Вампилова виновата, а виновато нынешнее поколение.
Я была во Владимире на I форуме молодежных театров.
И поставил, боюсь ошибиться, театр из Воронежа «Старшего
сына». Это невозможно было смотреть. Там играл один очень
пожилой, очень хороший актер Сарафанова и вокруг прыгали
молоденькие ребята — вчерашние студенты, которые просто
не понимали, про что они играют.

— Не хочу с вами согласиться, Наталья Давидовна, что
это вина молодого поколения. Режиссер Иркутского ТЮЗа
имени Вампилова Виктор Токарев выпустил в августе, ко
дню рождения драматурга, «Старшего сына». Это была уже
третья постановка пьесы на данной сцене, и я чудовищно
боялась, какой же она получится. Ведь и сам постановщик
из поколения более позднего, а основные исполнители вообще
дебютанты, но он так трепетно и бережно донес до них
свое ощущение Вампилова, что новички труппы, молодые
актеры, в частности, Александр Гаврилов великолепно
Бусыгина сыграл, а Тимур Мухаметшин — Сильву. И оправдалась
затея Токарева-режиссера назвать спектакль «Сарафановы».
Родство душ! Внутреннее родство с Сарафановым не только
его детей, которых убедительно сыграли Алена Партысь
— Нина и Николай Кулебякин — Васенька… Так что, по-моему,
это зависит все-таки не от поколения молодых актеров,
а прежде всего от того, кто ставит, зачем и почему.

— Это безусловно. Это, конечно, обязательно. Но есть
еще и другое. Вся драматургия Вампилова, по высшему счету,
это урок добра. Самый великий урок. Вот почему для меня
Вампилов — это последний русский классик. Это тот последний
драматург, у которого мне не надо докапываться до истины.
Его строчки, которые мы все цитируем, что человечество
живо одной круговой порукой добра, — вот вся его тайна.
Эту «круговую поруку добра» мы сейчас не ощущаем.

— По жизни это стало большим дефицитом…

— Колоссальный дефицит! Почему мы говорим, что великая
проза, великая драматургия, великая поэзия? Потому что
существует таинство рождения, таинство любви, таинство
добра и таинство смерти. Все! Больше ничего нет. Ничего.
Из этого состоит жизнь, в это вмещается все.

— О смерти-то как раз очень много сейчас пишут и снимают,
по ТВ показывают. Но таинство должно человека поднимать…

— Конечно! Вы знаете, я буквально позавчера смотрела
спектакль молодого режиссера Константина Богомолова.
Действительно, очень талантливый человек, он поставил
четыре спектакля, я все их видела, что-то мне нравится
больше, что-то меньше. И тут он пригласил на «Ифигению…»
Он это сделал в современных костюмах, как сейчас принято,
текст в переводе Иннокентия Анненского — это, конечно,
можно с ума сойти от красоты, — видимо, много с актерами
занимался, они прекрасно говорят, у них каждое слово
осмыслено, нагружено.

— Антрепризный спектакль?

— Просто собрал актеров из театров Вахтангова, Гоголя,
из Российского молодежного. Это хорошая работа, я его
поздравила и сказала то, что искренне думаю: «Я вам так
завидую, вы молодой и еще не знаете, что такое смерть».
Ему тридцати еще нет, он еще не ощутил тяжесть потерь, и
поэтому Ифигения умирает у него как-то обыденно: села,
голову склонила…

— И нет потрясения для зрителя.

— Совершенно. Я смотрела с интересом полтора часа этот
спектакль, а вот он кончился, я еду домой — ничего для
меня не произошло. Не случилось главного. Вот у Вампилова
всегда происходит главное. Даже не всегда можно сформулировать,
что это такое. Но что-то там, вдруг, забирает.

— Вообще-то попытки формулировать чреваты упрощением,
но в принципе вполне ясно то главное, что произошло,
в частности, с Зиловым или Колесовым, с героями и персонажами
других пьес Вампилова. Или возьмем того же «Старшего
сына». Главное, что произошло с Бусыгиным, это внезапное
осознание родства с Сарафановым, невозможность притворства,
когда в него искренне поверили.

— Конечно! А потом ведь театр — это что? Когда это
со мной происходит от того, что происходит с участниками
спектакля.

— Да, когда ты ощущаешь то же самое, что действующие
лица на сцене.

— А когда я сижу с холодным собачьим носом и понимаю,
как это сделано, я могу отдавать должное режиссеру:
какой молодец, как это все изобретательно, — но внутри
меня ничего, тишина, чтобы не сказать пустота… Я всю
жизнь такая, знаете, оголтелая «товстоноговка». В БДТ я
смотрела все и по многу раз, вот для меня это пожизненная
радость. После каждого спектакля я выходила совершенно
перевернутая. Был великий театр, в котором ты растворялся
как человек. Тебя нет — ты весь там, среди персонажей.

— Наталья Давидовна, а «Прошлым летом в Чулимске» вы
посмотрели у Товстоногова?

— (Подхватывая). И очень хорошо помню, что мне казалось
тогда: нельзя поставить Вампилова иначе. Во мне и до
сих пор жив тот спектакль Товстоногова, хотя, казалось
бы, это и не совсем его материал.

— Лучшее подтверждение того, что Георгий Александрович
— тончайший художник, сумевший понять человека уже
другого поколения.

— Верно. Хотя сам он не считал «Чулимск» своим очень
удачным спектаклем, и критика отнеслась довольно прохладно
тогда к этой постановке, мне спектакль попал в
душу. Анну Хороших в исполнении Валентины Ковель забыть
невозможно, Олег Борисов был замечательный старик-эвенк…
Чудесный был спектакль!

— Вы возглавляете в Союзе театральных деятелей Центр
поддержки русского театра за рубежом. Есть там Вампилов?

— Знаю, что хотят его ставить, но там ведь большая проблема
с режиссерами. Потому-то наш центр очень часто посылает
туда российских режиссеров. А Вампилова без режиссера
не сделаешь. Сами актеры, конечно, не возьмутся за это,
побоятся. Но я уверена, что Вампилов будет. Вот сейчас
к 60-летию Победы с нашей помощью поставили в Бишкеке
«Живи и помни» по Распутину, и это замечательно. Идет
какой-то процесс возвращения, осмысления. Придут они
к Вампилову! Ваш рассказ о том, как приняли «Старшего
сына» в Иркутске, тоже в этом убеждает. Эта драматургия
вернется, потому что на той, которая сегодня, мы долго
не протянем. Это все однодневки, изживание собственных
комплексов. У нас сейчас какое-то промежуточное время.
Время, когда вроде бы никаких идеалов нет, никаких обязательств,
никто никому не должен, нарушена эта круговая порука
добра.

— То есть вампиловская волна за рубежом еще не родилась?

— Она в предчувствии. Уже начинают ставить что-то. Не
очень получается, лучше получается, совсем не получается,
но это только предчувствие. Есть же в животном мире существа,
которые задолго до землетрясения предчувствуют его. Вампилов
— это землетрясение. Для мозгов, для сердца — это землетрясение.
А то, что сейчас точечно его ставят там, там, там, — это предчувствие.

— Среди московских режиссеров, с вашей точки зрения,
есть такие, для кого Вампилов — потребность души?

— Есть. В первую очередь — Владимир Андреев, конечно.
Он и при жизни Вампилова ставил его и до сих пор относится
к Вампилову точно так же, как тогда. Я знаю, что он всем
студентам своим, у него сейчас 2-й курс, велит читать
Вампилова и выбирать для этюдов его тексты. Это его любимый
драматург по сей день. Я говорю об этом с абсолютной
уверенностью. Когда-то ставил «Утиную охоту» Марк Розовский,
и, я думаю, он тоже понимает Вампилова, это его драматург.
Еще, знаете, кто? Как ни странно, Юрий Погребничко,
который соединяет Вампилова с Чеховым. Его «Странники
и гусары» — прекрасный спектакль, который он сделал
из фрагментов пьес этих авторов.

— Расскажите, пожалуйста, как это?!

— Идет сцена из «Старшего сына», предположим, которая
вдруг поддерживается, прослаивается текстом из Чехова.
И оказывается, боже мой, это же все так рядом, одна
кровь! Это вот его метод последних лет, который мне очень
симпатичен. Он даже, по-моему, «Золотую маску» за этот
уникальный спектакль получил. И второй невероятно интересный
у него спектакль: взял «С любимыми не расставайтесь»
Володина и текст из «Преступления и наказания» Достоевского.
Сближая эти разные тексты, он показывает одноприродность
их. Традиция должна быть непрерывной, а Вампилов вышел
из всего того пласта русской культуры, который был. Вот
эта связь его с Чеховым, связь Володина вдруг с Достоевским,
связь Вампилова и Володина между собой. А этот распад,
эта новая драматургия, которая появилась, — традиция
прервалась. Поэтому-то для меня Александр Валентинович
Вампилов — последний русский классик.