Этой осенью дискуссия о смертной казни разгорелась
вновь. На страницах прессы она предстала снопом
искрящихся аргументов, фактов и выводов, обжигающих
впечатлительных читателей эмоциональным повтором
давно высказанных аргументов за и против данной
исключительной меры уголовного наказания. Не остался
в стороне от этой горячей дискуссии и «Новый мир»,
один из моих давно любимых толстых литературных
журналов. Его сентябрьские публикации побудили меня
высказаться только по одному вопросу: можно ли
современное государство, в котором к убийцам
применяется смертная казнь, считать этаким убивающим
«государством-уголовником»?

Один из аргументов против смертной казни — это
предложение читателю воочию представить себе саму
ужасающую сцену убийства преступника от имени
государства. Эта сцена способна хотя бы на короткое
время выжечь равнодушие у немалого числа даже самых
равнодушных людей, заставляя проснуться внутри
каждого из нас изначальную природную человеческую
жалость в отношении к себе подобным. «Смертная казнь
не может быть полезна, потому что она подает людям
пример жестокости… Что это за право убивать себе
подобных, присвоенное людьми? Смертная казнь не может
быть правом и не является поэтому таковым», — написал
в далеком 1764 году итальянский просветитель и юрист
Чезаре Беккариа.

По воспоминаниям одного из бывших начальников
спецучреждения МВД, приговор об исключительной мере
наказания исполнялся в СССР следующим образом:
«Происходило все ночью, после двенадцати часов.
Обязательно должны были присутствовать начальник
тюрьмы, прокурор по надзору «…» врач — начальник
медицинской экспертизы, который констатировал факт
смерти, и представитель информационного центра,
занимавшегося учетом. «…» У меня за три года работы
было человек тридцать пять. И ни одного квартала,
чтобы никого… «…» Забирая осужденного на
исполнение приговора, мы не объявляем ему, куда
ведем. Говорили лишь, что его прошение о помиловании
указом Президиума Верховного Совета отклонено. «…»
Какой бы внутренней силы человек ни был, в тот момент
ему не говорили, куда ведут. Обычно: «Иди в кабинет».
Но они понимали, зачем. Начинали кричать…»…»
Кабинет небольшой, примерно три метра. Весь закрыт
наглухо, только маленькая форточка. «…» Люди
реагировали в тот момент по-разному. Бесхарактерные,
безвольные сразу же падали. Нередко умирали до
исполнения приговора от разрыва сердца. Были и такие,
которые сопротивлялись, — приходилось сбивать с ног,
скручивать руки, наручники одевать. Выстрел
осуществлялся револьвером системы «Наган» почти в
упор в левую затылочную часть головы в области левого
уха, так как там расположены жизненно важные органы.
Человек сразу же отключается. «…» Надо стрелять,
чтобы он сразу умер…»

Что и говорить, жестоко. Очень жестоко, когда убивает
государство. Но каждый из нас может привести немало
примеров совершения жестоких и
беспощадных убийств безвинных людей другими людьми.
Да и вообще, можно ли наказывающее государство
считать просто убийцей? Современное цивилизованное
государство, в котором применяется смертная казнь,
будь то США, Япония или Южная Корея, убивает не
первым, а вторым; убивает не просто так, а за
доказанное жестокое умышленное убийство; убивает не
произвольно, а в качестве наказания.

В отличие от Чезаре Беккариа другой его современник,
философ Иммануил Кант, напротив, подробно обосновал
свою позицию в пользу смертной казни преступников.
Великий немец считал, что абсолютным условием
существования гражданского общества является
общественная справедливость: «Оскорбляешь ты другого
— значит, ты оскорбляешь себя; крадешь у другого —
значит, обкрадываешь самого себя; бьешь его — значит,
сам себя бьешь; убиваешь его — значит, убиваешь
самого себя».

Однажды Михаил Веллер, современный талантливый
писатель и публицист, язвительно заметил: «Тот, кто
против смертной казни, пусть поставит себе в паспорт
специальную отметку: своего убийцу заранее прощаю,
помилуйте его, не казните!». Кстати, тот же самый
Михаил Веллер вывел трудноопровержимые постулаты в
пользу смертной казни жестоких убийц. В одной из
своих работ писатель тезисно скупо написал буквально
следующее: «1. Декларируя: «Право человека на жизнь
священно» применительно к убийце, закон имеет в виду
в конкретном случае не жизнь жертвы или любого
человека, но именно убийцы. Имеется в виду, что
государство — а через него народ, общество — не имеет
права посягать на жизнь убийцы. Тогда следует
сформулировать прямо: «Право убийцы на жизнь
священно». 2. Тем самым юридически право на жизнь
невинной жертвы и ее убийцы приравниваются. Разница в
том, что жертва своим правом воспользоваться не
сумела, но защитить право убийцы заботится закон.
Государство не сумело сохранить жизнь жертве, но уж
жизнь убийце сохранит всеми средствами, имеющимися в
его распоряжении. 3. Тем самым фактически закон
отказывается приравнивать жизнь жертвы к жизни
убийцы. Одна отнята — вторая охраняется. Из пары
«жертва — убийца» в конкретном случае государство
охраняет жизнь убийцы. «…» 4. Жертва не
гарантирована от убийства. Убийца гарантирован. «…»
6. То есть каждый человек имеет право на убийство без
риска быть убитым самому».

На сегодняшний день наиболее полно «общественная
утопия» о пользе запрета смертной казни реализована в
сытой, умиротворенной и сказочно богатой Западной
Европе. Страны — члены Совета Европы, не так давно
подписав Протокол N 13 к Европейской конвенции прав
человека, ввели запрет на применение смертной казни
даже во время войны. Но Россия — не Европа.
Отказавшись выносить смертные приговоры, наша страна
так и не стала частью европейской цивилизации. Вал
убийств захлестнул российские города, деревни и
поселки. Современная Россия с ее умопомрачительным
количеством ежегодно убиваемых россиян и со своей
необъяснимо либеральной уголовной политикой с явным
креном в пользу преступников, а не их жертв, уже не
является ни культурно-правовой окраиной Европы, ни
органичной частью дисциплинированной и
законопослушной Азии.