Раньше, дешевый ли хлеб, дорогой ли, но государство всегда закупало
его, настаивая на увеличении продажи. Это сейчас в Качуге пришел
в полную негодность элеватор, а раньше он
был бедой и выручкой. Принимал свой хлеб, привозной и
часть его отправлял на севера. Тогда цена на зерно
зависела не только от его качества, но и от того, в какой
зоне выращен, дабы поощрить и поддержать хозяйства.
Теперь цены определяет перекупщик. А у него одно правило:
взять больше, заплатить меньше. Поэтому даже у нас в не
столь уж хлеборобном Приангарье тоже начались проблемы со
сбытом, точнее, с ценой за хлеб. Тому способствовало и
массовое вырезание скота.

— Так вот, чтобы не потерять на реализации зерна, я решил
его пропустить через ферму, пустить на молоко и на
мясо, — рассказывал тогда о своем маневре Козлов. —
Что это дало?

Были названы впечатляющие цифры. На два с половиной
килограмма увеличилась продуктивность коров, да и сами по
себе суточные надои были для того зимнего периода
высокими. Поразила и высокая отдача на откорме. На
заключительном этапе до килограмма доходили привесы.

— Впрочем, если желаете, то могу показать наше
животноводство, — предложил директор.

И мы на следующий день направились на откормочную
площадку. Несильный мороз, чуть больше 20 градусов,
снег ослепительно белый, аккуратные ограждения, бычки,
лежащие на соломе, другие застыли возле кормушек.

При виде их преобразился Павел Иванович.

— Каковы?! Посмотрите, какие крепкие. А вот этот центнеров на шесть, наверное,
потянет. Это наша симментальская порода. Вот герефорд.
Силен? Но, честно говоря, мне больше наши нравятся,
симменталы. Они мощнее, выносливее. Это же
мясомолочная порода. У нее вон какая масса, потому что
зима у нас суровая. Может быть, поэтому и уступают в
надоях черно-пестрым.

Оказывается, в Анге даже по сравнению с Качугом холоднее, а в Качуге, кстати, зима куда морознее, чем в
Иркутске.

— Мы завозили из других регионов Приангарья
племенных телочек — слабоватыми оказались для нас. Из
Красноярска получили — тоже не сильно выигрывали, —
продолжал мой собеседник.

В его словах мне почудилась некоторая ревность. Но,
беседуя недавно с учеными-селекционерами, я понял, что,
хотя и живем мы на одной сибирской территории, условия
везде разные. Иркутская наука как раз работает теперь над
проблемами акклиматизации «завозного высокопродуктивного
племени». Но это частности.

В тот же день мы побывали и на ферме. Заходили в телятник,
родилку. Чистые, светлые помещения, все побелено, сухо, тепло.
Маленькие телятки лежали на сене. И опять в глазах директора
какая-то радость, удовлетворение…

Роста Павел Иванович небольшого, круглолицый.
Увидит тебя и сразу улыбается, руку первым
протягивает. И сразу
подкупает своей приветливостью. На вопросы отвечает
быстро, цифрами так и сыплет. С
первой же минуты увлекает фактами из жизни хозяйства.
Одет опрятно, почти всегда при галстуке, даже у
себя в хозяйстве, и потому немного нарядным выглядит.
Шикует? Ему же то в поле надо быть, то на ферме. Впрочем,
про чистоту на ферме я уже сказал. Да и почему крестьянин
обязательно должен быть в стеганке или в кирзачах? Как-то
Григорий Александрович Винокуров, предшественник Козлова
на директорском посту, с обидой рассказывал мне о том,
как однажды в сапогах заявился в райком партии. Крепко
досталось ему там. Но Козлов — это уже другое поколение,
у него свой этикет.

В разговоре Павел Иванович немногословен, предпочитает
короткие рубленые фразы. Но хотя и приветлив он, часто
улыбается, однако характер его, действия, мягко говоря,
строгие.

— Если я сказал ему «прибей доску», а он не прибил — все.
С ним больше дела не имею, — откровенничает Козлов.

Не вникаю в методы его руководства, не осуждаю за такую
строгость. Прежде чем делать выводы, надо получше знать
быт и условия, в которых работает директор.
Но вот на что я обратил внимание во время недавнего
посещения хозяйства.

Поехали по полям да по лугам. Кипит
работа. Попали на массив, где культивировали пары.
Трактора все в деле, тут же небольшое количество запчастей. Отправились
на сенокос — техника в работе. Проезжаем мимо
траншеи — безостановочно ходят туда-сюда бульдозеры.
Докапывают ее.
Оказались на фуражном дворе (там завершали закладку
сенажной массы) — машина одна за другой к краю подходит,
«Кировец» разравнивает массу и трамбует ее. За оградой
длинный стол установлен. Рядом повариха хлопочет,
готовит обед или паужин. И ни в одном месте мы не увидели
стоящих траторов или сельхозмашин, нигде не подбегали к
нам бригадиры или механизаторы с жалобами типа: «Павел
Иванович, трактор сломался!», «Павел Иванович, когда же
солярку подвезут?!» Ничего подобного не слышали. На
каждом участке свой старший, и он несет всю ответственность
за небольшой коллектив.

На четырех или пяти горячих точках, где трудится немало
механизаторов, питание организовано на месте. С одной
стороны, четкая и жесткая организация труда, с другой —
забота о людях. При этом, рассказывая о задачах того или
иного звена, Козлов тут же говорил о том, кто куда уйдет
через три дня, через пять и что будет делать на новом
месте. Словом, полевые работы не абы когда начинаются или
заканчиваются, а выполняются по определенному графику.

Да, Козлов спокоен, уравновешен и внешне даже
невозмутимым выглядит. Но порою он старается не
показывать, что на душе у него творится.

— Другой раз психанешь, — признавался как-то Козлов, —
но начнешь раскладывать их (механизаторов) день. Работают
допоздна да на такой жаре. Домой чуть ли не в полночь
возвращаются. Помылся, покушал, а утром надо быть возле
техники, необходимо ее подготовить.

Козлов родился и вырос в соседнем селе Бутаково, там,
кстати, людей с его фамилией больше, чем Бутаковых. Рос в
крестьянской среде, с ранних лет видел, как земледельцы
трудятся. А работали они с редкой самоотверженностью. Во
время уборки до двух-трех часов ночи в поле. А утром
чуть свет — снова на ногах. Ведь настрой был тогда
иной. «Сейчас так не работают», — с грустью говорят
аграрники-ветераны. Пример такого труда и стоит перед
глазами у директора.

Но вернемся в Ангу. После очередного осмотра откормочной
площадки — а она является механизированной, всего несколько
человек обслуживают огромное поголовье в
700-800 бычков — решили проанализировать ее
экономику. Сидели в конторе, так и эдак раскручивали
цифры — невысокая рентабельность получается.
Зарплата? Зарплата небольшая и здесь, в этом
передовом хозяйстве. Где-то 18 процентов составляет
она в стоимости продукции. Это в несколько раз
меньше, чем в дореформенной России и в
современной Европе. И во многих
хозяйствах много мяса не производят.
Руководители при этом откровенно
говорят: «Как ни бьешься, не получается,
чтобы производство мяса было безубыточным».

В «Анге» даже в этих сложных условиях получают немалые
валовые привесы. Зимой каждую неделю по
скотовозу бычков отправляют в
Ангарск. Павел Иванович сумел установить хорошие
отношения с тамошним мясокомбинатом. Переработчики
с пониманием относятся к нуждам крестьян.
Установили сносную цену, вовремя рассчитываются. А сколько раз
помогали в преддверии посевной, выделяя средства на
покупку горючего, запчастей. Хорошие отношения сложились
и с Иркутским молокозаводом. Такие взаимовыгодные
хозяйственные связи очень помогают «Анге». И если бы не только
потребители сельхозпродукции, но и поставщики
материально-технических ресурсов с таким пониманием
относились к нуждам деревни… Увы.

— Все! Хватит! Чтобы столько еще зерновых сеять… — признавался мне Козлов как-то в порыве откровения. — В
2001 году пришел в хозяйство. Имело оно тогда фуражное
зерно. Продал по два рубля за килограмм — заработали
деньги на посевную. Потом по два с полтиной, по три
рубля продавали зерно — тоже кое-что имели. А теперь
покупателя не могу найти, который согласился бы на мою
цену, зато расходы на горючее огромны.

Вспоминая тот разговор, я заглянул в блокнот
двух-трехлетней давности и
удивился. Горючее стоило тогда 10 рублей, а за зерно
ангинский крестьянин запрашивал по весне три с
полтиной. Сейчас солярка обойдется ему рублей в 14, а цена
на хлеб не поднялась и, чего доброго, может даже упасть.
Поневоле «запсихуешь».

Но во время недавней встречи я старался обойти больной
вопрос. А Павел Иванович, на время забыв беды и
несправедливости, упивался еще одним погожим деньком,
радовался тому, что в поле, на лугах все крутится,
вертится и прошлые труды не были напрасными. Подъехали
к пшеничному полю: «Посмотрите, какая красота! Хлебушек
какой уродится!» Проезжаем массив ячменя — еще
краше посевы. Овсы наросли, буреть начинают.

У Глеба Успенского, писателя-деревенщика позапрошлого
века, есть выражение «власть земли». Оно объемлет все
стороны крестьянской жизни. Вот и над Павлом Ивановичем
Козловым всесильна только эта власть, власть земли.