Сцена

В Петербург с премьерным спектаклем «Коза, или Кто такая Сильвия?» приезжал
известный московский театр Романа Виктюка. В главной роли — Ефим Шифрин.

— И опять вы играете комедию, Ефим?

— Нет, это уже другая «материя», она как раз и не подпадает ни под какое жанровое
определение. Пьеса Эдварда Олби, последнего из плеяды великих драматургов двадцатого
столетия, живой легенды американской литературы, произвела фурор на Западе. Шлейф
этого шума и оторопи, которую она обычно вызывает заявленной темой, продолжится,
думаю, и на российских подмостках.

— Что еще из театральных работ есть у вас сегодня?

— Я занят сейчас в двух спектаклях Виктюка и с удовольствием их играю. Это «Путаны» —
очень чистая и трогательная история, рассказанная знаменитым актером Нино Манфреди.
Ее можно играть долго, до тех пор, пока я (смеется) смогу передвигаться по сцене. Она
для меня… совершенно хрустальная, ее мне словно доктор прописал. Удивительное
сочетание комизма, исключительно итальянского, яркого, расцвеченного, с
пронзительной, щемящей лирической нотой. И когда критик пишет, что я играю «Козу…»
«на грани закипающих зрительских слез», это для меня — подарок, торт ко дню рождения.
Потому что именно на «закипании зрительских слез» мне всегда хотелось работать, даже в
своем эстрадном жанре. Когда непонятно, от чего слезы — то ли от смеха, то ли от
сопереживания.

— Ефим, вы подготовили новый бенефис. Расскажите о нем.

— Форму моих бенефисов зрители уже знают: это такая произвольная мозаика лучших
номеров последнего сезона. Я всегда оставляю некий «золотой» запас. Это «колонны», на
которых, собственно, держится моя программа, номера, которые уходили из репертуара, а
потом возвращались — в зависимости от того, как они звучат сегодня. Странная вещь. Я
посмотрел недавно свою программу, хотя, признаюсь, никогда не смотрю себя на
телевидении подолгу, как и многие актеры, которые с трудом переносят себя на экране, а
тут мне просто стало любопытно, как тексты бенефиса «Лестница», который был выпущен
два года назад, воспринимаются теперь. Словно на вулкане, жанр отражает пульс
времени, и то, что написано утром, может перестать быть актуальным к вечеру. И я вдруг
вижу, как какие-то странные совпадения и стечения обстоятельств дают текстам
возможность вернуться в репертуар. Например, у меня был старый номер «Отлегло» — о
бесконечных крушениях и стихийных бедствиях. Он уже ушел из репертуара, но цунами,
последние наводнения (конечно, жутким, трагическим образом) опять вернули текст
зрителю. Вот такими «колоннами», которые сейчас наиболее актуально звучат, я
формирую программу, а «арки» и «перекрытия» — это мои новые работы. Многих из них
не было на экране. К чему это я? Телевизионные повторы очень часто мне вредят,
становятся стеной между мной и зрителем. Песню можно исполнить пять и десять раз, ее
успевают полюбить, и полюбившаяся мелодия по-своему воспринимается. Но
рассказанный трижды анекдот — это несчастье, уже не знаешь, где смеяться… Поэтому я
всегда привожу на свои «сольники», главным образом, новые вещи.

— И чьи же работы прозвучат?

— Особой «строкой» у меня идет Евгений Шестаков. В братство известных стране
драматургов он пришел не так давно, единственный из них — с жизненным опытом и
жизненным запасом провинциала. Даже переместившись из Томска в Москву, он
продолжает жизнь маргинала. У меня нет программы, в которой не звучали бы номера
Жени.

Как всегда, исполню Семена Альтова. Тем более что недавно я получил от него пухлую
папку новых рассказов. Будет несколько новых номеров из папки Анатолия Трушкина. С
этими авторами я годами «повязан» творческой дружбой. Трушкин и Альтов, кстати,
относятся к числу авторов, которые не так зависят от времени, как другие, у них тексты —
«вечные». Потому что они занимаются не событиями, а людьми. Люди же не очень
изменились с годами: так же жадничают, сутяжничают, воруют, ревнуют… Так что с
«вечными» текстами вообще замечательно. У меня были в репертуаре монологи
Жванецкого, Альтова, Трушкина, Коклюшкина, которые я исполнял годами. И когда мне
говорят: «У вас этот номер уже очень старый!», я отвечаю, что уберу его из программы в
тот день, когда над ним перестанут смеяться…

Преодолевая себя

Любопытный факт есть в биографии Ефима Шифрина. В детстве и юности он ненавидел
спорт, отлынивал от уроков физкультуры в школе и университете «в обмен» на рисование
плакатов, оформление стенгазет. А теперь этот человек в хорошей физической форме,
более того — обладатель премии международной сети клубов World-Class «Мистер
Фитнесс»…

— Да, такую премию ежегодно вручают тем, кто со спортом связан не впрямую. Я получил
это звание в 2000 году. Если бы мои родители дожили до этого дня, они бы, конечно, не
поверили! Мальчик с папочкой, в которой — ноты, а в портфельчике — английские
книжки…

Я заметил, что у меня всегда хорошо получается то, к чему прихожу, преодолевая себя: те
спектакли, которые давались с трудом, те эстрадные монологи, которые получались не
сразу, не с первого захода… Так же и мое отношение к спорту… Уже будучи взрослым
человеком, я был совершенным антиподом спортивности. Мне всегда казалось, что я и
спорт на разных полюсах расположены. Но когда поступил в цирковое училище,
отсутствие спортивной выучки сразу же сказалось. Это училище, по своему определению,
выпускало людей, хорошо подготовленных физически, которые должны были уметь все.
Набор физических дисциплин, свалившихся на меня в первый год учебы (акробатика,
пластика, фехтование, жонглирование, нормы ГТО…), заставил меня пересмотреть свое
отношение к спорту, к физической форме. Я же ушел из университета, с филфака, и
оказался в цирковом училище совершенно неподготовленным. Мне стало любопытно:
почему другие могут, а я нет? И заставил себя повернуться к этому. Результатов
пришлось ждать недолго. Я первым на курсе сделал сальто-мортале. Может, от испуга,
может, оттого, что очень хотел это сделать. Я свободно жонглировал тремя-четырьмя
предметами — булавами, шарами. У меня были «пятерки» по хореографии, пантомиме.
Благо у нас были педагоги замечательные: пантомиму преподавал знаменитый Илья
Рутберг, хореографию — бывший солист Большого театра Анатолий Швачкин, пластику —
ученица Айседоры Дункан Ирина Бурова…

Когда я пришел на эстраду, то опять на долгое время отошел от физических упражнений.
Как я всегда говорю, место моего перемещения было ограничено световым пятном вокруг
микрофона. И когда меня пригласил в театр Виктюк, а это был спектакль «Я тебя больше
не знаю, милый!» в Театре Вахтангова, я вдруг понял, что надо начинать все сначала. У
Виктюка никто не стоит на месте. Вообще не помню ни одного его спектакля, который
был бы похож на литературный монтаж, когда все выходят по очереди, произносят свои
монологи и садятся обратно на стулья. У него все в непрерывном движении, мелькании, в
очень сложных мизансценах… Мне там предстояло перелезать с балкона на балкон,
носить на руках Максакову. Я понял, что надо возвращать опыт циркового училища. И
пошел в зал. Зал «расковал» меня для новой работы, развязал путы, которыми меня
связала эстрада. Я уже не говорю о том, что нет спектакля, где у Виктюка герои не
обнажались бы на сцене. Он всегда смело и вольно к этому относится, оттого что все его
актеры в хорошей, надежной физической форме и сделать это им не стыдно.

Мне за очень короткое время удалось привести себя в порядок. Ну и все. А дальше, я
считаю, это как «подсел на иглу». Человек, который хотя бы год регулярно ходил в зал,
без этого уже не может. Говорят, сцена лечит. Актеры ведь не могут болеть, их же никто
не заменит, поэтому на сцене проходят и температура, и простуда, и головная боль. Но вот
то, что лечит спортивный зал, это совершенно точно. Я могу встать не с той ноги, меня
может расстроить какой-нибудь утренний звонок или «прибить к полу» какая-нибудь
дурная новость. Но как только я вхожу в зал, как только похожу минут пять по беговой
дорожке — все куда-то улетучивается.

— У вас есть тренер?

— Я занимаюсь только с тренером. Может быть, потому что подошел к таким серьезным
весам, с которыми в атлетизме без партнера или без тренера, наверное, уже рискованно.

Конечно, я не провожу в зале целые дни. И когда мои коллеги спрашивают: «Где ты
вообще находишь время для этого?», намекая на то, что я-то, в отличие от них,
бездельничаю, — всегда отвечаю, что важно расставить приоритеты. Можно, например,
смело вычеркнуть светскую жизнь, она абсолютно бесполезна. Раньше мне казалось, что в
этой среде завязываются знакомства. Все же Золушки, да? Надеются, что заметят,
пригласят на бал… Ничего подобного! Тусовки только отнимают время. Его смело можно
занимать заботой о себе — не эгоистичной, а вполне здравой. Многие спрашивают меня:
«А как часто ты ходишь в зал?» Говорю: когда в Москве, — всегда. «Как всегда?!» —
поражаются. Ну, судите сами. В любом городе, в любом районе есть спортзал. Считайте:
полчаса до зала, столько же из него, и час там. Можно себе это позволить — два часа в
день? Мне кажется, что для людей обеспеченных, сытых, проводящих много времени в
автомобиле, когда ты вообще никаких движений не делаешь, пузом наваливаешься на
руль, — это просто обязательно. Святая обязанность любого бизнесмена — выглядеть
нормально, по-человечески, быть деятельным, в хорошей физической форме.

— При этом вы, Ефим, еще и диеты, наверное, придерживаетесь?

— Вот с диетой у меня сложно. Что такое актерский быт? На днях, к примеру, юбилейный
концертный вечер закончился застольем. Меня угощали «жирами и протеинами» в ночное
время. А основные требования настоящего спортсмена — это здоровый сон и здоровое
питание. У актера с этим почти никогда не получается.

— Артисты любят поспать как следует, когда есть возможность, особенно утром. А
вот вы назначили мне интервью на 11 утра. И это после концерта накануне
вечером… Удивительно!

— Я сплю мало. Мне достаточно шести часов. Всегда мало спал. Тут я в папу. Еще в
школьные годы для меня не было проблемой встать, когда другие дети все бы отдали,
чтобы еще час-два поспать. Может быть, я хотел быть таким, как папа. Я никогда не
заставал его в постели. Уже шкворчала яичница, он что-то делал. Мама у нас любила
поспать и при этом всегда говорила: «Я ночью глаз не сомкнула!» На что папа реагировал
так: «А кто же это, интересно, храпел?»

Я приучил себя спать везде. Моментально засыпаю в самолете, поезде, не обращая
внимания на шум, стук колес. Иногда мне достаточно, как йогам, провалиться на 20 минут
в хороший сон (в пути — в автобусе, автомобиле), и все, могу дальше работать,
бодрствовать.

«Мистер Стиль»

— Самой элегантной, стильной женщиной на эстраде называют Лайму Вайкуле. А
Ефима Шифрина — «Мистер Стиль»…

— Да ну, это вы мне польстили! Имеете в виду мои костюмы? Мне просто всегда хотелось,
чтобы костюм подчеркивал мое отношение к зрителям, и всегда казалось, что до того, как
открою рот, я должен убедить их в том, что отношусь к нашей встрече как к празднику. Я
хочу выглядеть женихом на нашей «свадьбе» с публикой. Мне важно подчеркнуть, что для
меня это не будничная встреча. Это в спектакле я играю персонаж, который появляется на
сцене в кроссовках или в пижаме, халате, хотя Раневская вспоминала, что Михаил Чехов
говорил, будто бы халат — страшно несценический вид одежды и он убивает актера. А вот
мне у Виктюка в спектакле «Путаны» почти до финала приходится быть в халате —
ярком, китайском. И когда я наткнулся в воспоминаниях Раневской на этот пассаж, то
оторопел: да что же Виктюк меня так «запер», когда даже великие сказали, что халат
убивает актера и роль… Азарт нарушить это стойкое представление позволил мне
победить себя же в этой одежде. На эстраде мне важно, кого бы я ни изображал, быть
одетым прилично. Мне говорят: «Но ты же алкашей показываешь, люмпенизированных
персонажей, почему же они должны быть одеты так, как одет твой лирический герой?» А
что же я тогда за актер такой, если для того, чтобы изобразить моих простых персонажей,
обязательно должен надеть какие-нибудь засаленные куртки? Я не хочу с ними сливаться,
а хочу изобразить их и от них же дистанцироваться. Кстати, опыт Райкина меня в этом
еще больше убеждает. Он бесконечно менял маски, изображал не самых умных и хороших
людей, но при этом всегда оставался подчеркнуто элегантным. Ходили даже такие
легенды, что он специально приезжал в Ригу к портному, который шил исключительно
для него, зная его мерки и сохраняя лекала для его костюмов. Я застал Райкина в
последние годы, даже выступал с ним в концертах и не мог не обратить внимание на то,
как удивительно элегантно он был одет. В ту эпоху черных и серых костюмов он позволял
себе «рискованные» цвета: кремовый, белый. И это был
не «райкомовский» крой, это были стильные костюмы.

— Вас одевает уже много лет один и тот же художник?

— Да, Светлана Ставцева. Она закончила курс Николая Павловича Акимова, известного
режиссера, художника, и ее театральная выучка, конечно, помогает нам в работе. Если бы
она была просто дизайнером одежды, модельером, думаю, мы бы не сошлись. Я помню,
как обомлел, когда увидел ее костюмы в «Царской охоте», спектакле Романа Виктюка. И
не знал, что судьба когда-то сведет нас. Но мир же тесен…

Эликсир молодости

— Ефим, вы знаете, что люди говорят о вас? «Шифрин сделал «подтяжку»! Или
пластическую операцию!» Вы ведь все хорошеете и молодеете…

— (Рассмеялся). Эта «подтяжка» меня уже лет пять преследует! Меня в спортзале одна
крутая дама недавно ошарашила, подойдя ко мне вплотную. Рассмотрела меня и говорит:
«О-о, слава богу, сегодня Ленке позвоню и скажу, что нет!» — «Что нет?» — спрашиваю. —
— «Что вы не делали…»

— Значит, так прекрасно выглядеть вам помогает все-таки спорт?

— Нет, не спорт. Мне кажется: такой просто «секрет»… Я вам точно скажу, в чем причина.
Я никому не завидую, не переживаю, что у меня что-то хуже, нежели у других. Уверяю,
что это действует лучше, чем любой эликсир молодости. Клянусь!

Директор Анатолий: Что за глупости! Человек просто следит за собой, вот и все.

Ефим (смеется): Я вам пришлю фотографии, где вы увидите швы и слева, и справа…