Но темой нашей с Семеном Федоровичем беседы стала не
история декабристов, а более близкие по времени
события — война, победу в которой Россия празднует в
нынешнем году в 60-й раз.

— Не любил и не люблю рассказывать о войне, —
признался Семен Федорович. — Долгое время после
демобилизации я вообще отказывался от публичных
выступлений. Стеснялся: Дело еще и в том, что меня
мучила некая, как я полагал, ущербность моего участия
в боевых действиях. Получилось так, что все семь
месяцев, пока я пробыл на фронте до ранения, мы вели
лишь оборонительные бои. Те самые, о которых в
сводках говорили: на таком-то участке фронта «без
перемен».

— И что же заставило вас изменить точку зрения?

— Полагаю, что главная причина — стремление к
исторической справедливости. Это — профессиональное.
Меня, к примеру, до глубины души возмущают
выступления некоторых «продвинутых» историков,
которые норовят провести ревизию места и роли
декабристов в истории России. Иные дорассуждались до
того, что обвинили участников восстания на Дворцовой
площади в Октябрьской революции. Как могу, отвечаю
этим реформаторам…

Так и с Великой Отечественной войной. Сегодня, к
сожалению, многие молодые люди представляют себе
войну как череду генеральных сражений и блестящих
наступательных операций: Курская дуга, Сталинградская
битва, штурм Берлина… В действительности механизм
войны можно сравнить с механизмом часов. Достаточно
сломаться малейшему колесику или шестеренке, и часы
остановятся. И пусть оборонительные операции на
второстепенных участках фронта выглядят предельно
скромно на фоне главных сражений, но они и есть те
«колесики» и «шестеренки», которые приближали Победу.

Война началась для студента Боханского
педагогического училища Семена Коваля на выпускном
вечере. Торжественная церемония вручения дипломов,
праздничный ужин, гуляние с девушками до утра.
Вчерашние студенты возвращались после прогулки в
поселок, когда черные репродукторы на столбах
сообщили голосом Левитана о нападении на СССР
фашистской Германии.

Не хотели врачи призывной комиссии брать Коваля в
армию — ростом не вышел. Выручил военком: в
разведчики пойдет, куда угодно незаметно прокрадется…
Взяли.

Шесть месяцев ускоренной подготовки в Омском пехотном
училище, лейтенантские погоны, эшелон, фронт…

— Семен Федорович, сейчас много говорят о том, что в
горячие точки посылают необстрелянных, не нюхавших
пороху пацанов, и они гибнут в первом же бою.
Как вы «привыкали» к войне? Страшно не было?

— Мне было 19 лет, столько же, сколько сегодняшним
пацанам-солдатам. Но я получил офицерское звание и
чувствовал себя офицером. А обстреляться мне довелось
по дороге на фронт. Пока мы ехали из Москвы, поезд
бомбили непрерывно. Как только начиналась бомбежка,
поезд останавливался и мы бросались по разные
стороны состава — врассыпную. Вдоль всего пути —
искореженная земля, воронки. В воронку спрячешься, а
там человеческие останки, брошенное оружие. Состав
немцы разбомбили вчистую лишь в Сухиничах, когда мы
выгрузились из вагонов. Так что я и пороху нанюхался,
и к трупному запаху привык. Потом, на фронте, не
помню случая, чтобы боялся…

Лейтенант Коваль был направлен в действующую армию
командиром пулеметного взвода. Участок оборонительной
линии между деревнями Старая и Новая Брынь. Во взводе
два пулемета вместо четырех, положенных по штату,
двенадцать бойцов вместо двадцати восьми. Позиционные
бои. Вся жизнь под землей — в блиндажах и траншеях.
Снаружи ад кромешный: бомбардировки чередуются с
артобстрелом, артобстрел — с минометным огнем… Сон
посменно — по три часа. Расчеты работают по графику,
обстрел по фронту из пулеметов через каждые 40 минут.

— Что за люди были во взводе? То, что сейчас
называют неуставными отношениями, случалось?

— Взвод был интернациональный: татарин, казах,
украинцы, русские. И по возрасту — от 18 до 45 лет.
Но ни того, что сегодня называют «дедовщиной», ни
какой-либо межнациональной розни в помине не было.
Никаких склок. Поначалу, когда я пришел, меня немного
покоробило то, что каждый сам по себе. К примеру,
когда приносили еду, все это делилось на равные части
и съедалось индивидуально. Если кто что не доел,
кусочки впрок прятались по вещмешкам. Они были битком
забиты заплесневелыми огрызками хлеба. Я это дело
прекратил: стол общий, если после еды что-то
осталось, то это тоже общее. А кормили прилично:
горячая пища, масло, чай, сахар, «наркомовские» сто грамм
да еще курево.

— Сегодня в прессе и в мемуарной литературе часто
упоминаются заградотряды, которые встречали
пулеметным огнем всех, кто пытался бежать с поля боя.
У вас такое было? И вообще, были ли случаи
дезертирства, предательства, трусости?

— С заградотрядом я познакомился в первый день,
когда прибыл в часть. В свою роту добирался пешком и
прошел через позиции заградотряда. Но я тогда не знал,
что это такое. Потом мне объяснили. Могу с полной
ответственностью сказать, что меня и моих товарищей
это обстоятельство мало беспокоило. Более того, мы
знали, что тыл у нас защищен… Ведь противник вел
непрерывный огонь — трассирующими, разрывными. Часто
создавалось впечатление, что стреляют за спиной.
Сначала ты слышал звук разрыва сзади, а потом звук
выстрела с фронта. Но ты понимал, что это иллюзия,
что твоя спина прикрыта еще одной линией обороны.

Что касается дезертирства, трусости, то это было
большой редкостью. Был, правда, неприятный случай в
соседнем взводе. Один солдат постоянно говорил
своему взводному, что воевать не хочет и все равно
уйдет. Об этом все знали. Комвзвода держал солдата
под контролем, знал, что вся ответственность на нем.
И однажды этот солдат выскочил на бруствер и
попытался сбежать к немцам. Командир взвода успел его
схватить. Прямо на бруствере завязалась борьба,
вырывали друг у друга винтовки. Солдат прострелил
командиру ногу и побежал. Офицеру ничего не
оставалось, как застрелить его. Презрение бойцов к
этому человеку было столь велико, что, когда его
закапывали, оставили ноги торчать снаружи. Я потом
приказал прикопать его и забросать ветками…

— Как вы получили боевое ранение, Семен Федорович?

— У нас был участок, который не простреливался. Дот
имел только одну бойницу, направленную в сторону
фронта. Мало того, что этот участок был проходим для
танков. По нему немцы в ночное время вольготно
разгуливали, наших в плен брали. И вот мы с бойцами,
работая в паузах между обстрелами, буквально
проковыряли (ножами, саперными лопатками, камнями) в
бревнах две боковые амбразуры. И когда ночью
сработала сигнализация (проволока с подвешанными к
ней банками), мы открыли фланговый огонь из станковых
пулеметов. Утром на этом участке нашли 16 немецких
трупов — большая была разведгруппа.
После этого на наш взвод началась охота —
обрабатывали шестиствольными минометами, авиацией,
появились снайперы. Мне тоже выдали оптический
прицел. В свободное время я или бойцы брали винтовку
и начинали встречную охоту на немецких снайперов. Это
продолжалось достаточно долго. Но однажды немецкий
снайпер меня опередил. Так я получил разрывную пулю в
локоть. Полгода в госпиталях, инвалидность…

— Семен Федорович, сейчас много говорят о проблемах
нашей Российской армии. Идет реформа Вооруженных сил.
Что вы думаете об армии нынешней и армии советской?
Можно ли их сравнивать?

— О современной Российской армии я судить не берусь.
Ничего о ней и ее состоянии не знаю. Что касается
Советской Армии, то это была мощная, профессионально
подготовленная и хорошо обученная армия. Конечно,
были и в Советской Армии недостатки, слабости. В
военные годы были проблемы с вооружением,
снаряжением. Но Советскую Армию отличали мужество,
патриотизм, готовность к самопожертвованию. И этого
не отнять. Что касается современной Российской армии,
то я могу сказать одно: веры не теряю.

— Как относились в стране к ветеранам сразу после
войны? Можно ли это отношение сравнить с нынешним?

— Вы себе не представляете, какая разруха и бедность
царили в стране в послевоенные годы… И тем не менее
фронтовики, а их тогда было очень много, пользовались
огромным уважением, особенно инвалиды. Каждый был
окружен заботой. Пока я учился в университете, меня
дважды направляли в санаторий. Бесплатно. О плате за
проезд в транспорте и речи не было. Да и в
последующие годы я постоянно ощущал на себе заботу и
внимание государства и окружающих людей.

А сейчас? По моим подсчетам, деньги, которые платят
вместо льгот инвалиду войны, компенсируют отнятые
льготы меньше чем наполовину. Но дело даже не в
деньгах. Это мы бы пережили. Но когда я показываю
кондуктору в троллейбусе удостоверение инвалида
войны, а она мне заявляет: «Выкиньте эту бумажку», — становится не по себе…

Когда мы прощались, Семен Федорович не позволил
подать ему пальто и помочь спуститься по крутой
лестнице.

— Всегда и все делаю сам, — сказал Коваль, крепко
стиснув в рукопожатии мою кисть здоровой рукой.

НА СНИМКЕ: С.Ф. Коваль