В ту памятную осень сорок первого стояли еще по-летнему
теплые вечера. Но темнело уже рано. И когда я вышел
из душной деревенской избы,
темнота окутала меня сразу. Глаза скоро
привыкли, и на фоне неба стали вырисовываться верхушки
берез. Они виднелись на противоположном берегу реки.
В самой же деревне ни деревьев, ни садов не было, их
вырубили крестьяне на дрова, ожидая холодную
зиму.

Неожиданно на краю деревни послышалась песня. Она все
нарастала, а потом вдруг оборвалась, но вскоре
зазвучала с новой силой. Песня тревожила душу,
сливалась с деревенским раздольем, и оттого красота
ее казалась необычайной для меня, щеголеватого мальчишки-москвича.
На мне была кепка в клеточку с пуговичкой наверху,
брючки с застежкой под коленом и яркая кофта. Эта форма
потом мне очень пригодилась. Подошел я к этой компании,
и меня тут же окрестили: эвакуированный. Подыгрывала
этой компании гармонь. Она то захлебывалась песней,
то, рассыпав невидимый бисер звуков, замолкала. Играл
кто-то умело, с душой.

Иногда вспыхивал огонек папиросы, на мгновения освещая
лица сидящих. И тогда было видно, что курят мальчишки
чуть постарше меня, явно чувствуя себя мужчинами в этой
девичьей компании. Предложили и мне закурить, но я тогда
еще ни разу не пробовал взять в рот закрутку из махорки.
Кстати, никогда за всю свою жизнь я так и не курил. Да,
в деревне сорок первого парней не было, лишь старики
да подростки. Спать ложились рано, только
девчата по довоенной привычке собирались по вечерам,
хотя веселья особого уже не было.

Вот опять кто-то закурил и осветил копну белокурых волос.
Они низко спадали на лоб, почти закрывая лицо, склоненное
над гармошкой. Парень выглядел старше всех остальных,
девчата его называли фронтовиком. Шепнула мне одна
девчонка: «Контуженый, с фронта». И тут же, не переводя
дыхания, уловив призыв гармошки, низким голосом начала:

Шумел камыш, деревья гнулись,

А ночка темная была…

Эту песню я услышал впервые. Позже я слышал много раз
этот заигранный хмельной «Камыш». Когда повзрослел, никак
понять не мог, почему эта песня была запрещенной. Видимо,
слова «трава помятая была…» чужды идеологии нашего
государства. Сегодня эту песню поют и за столом, и со
сцены.

Вот такое лирическое начало у меня неспроста. Была
война. Немцы рвались к Москве.
Наш район, где мы жили, назывался Красной Пресней. Это
рабочий район столицы с фабриками, заводами, комбинатами.
Все они тут же переключились на оборонные заказы. «Трехгорная
мануфактура» выпускала обмундирование
для фронта, завод «Красный треугольник» вместо резиновых
калош строчил обувь, завод «Лакокраска» перешел на производство
«начинки» для бомб и снарядов. Бомбили нашу
«Пресню» часто. Каждый налет фашистов на Москву начинался
с наших домов. Я помню, как мы, мальчишки, сбрасывали
с крыш фугаски, рискуя жизнью и вместо благодарностей
получая затрещины от взрослых. Еще где-то в подсознании
война для нас была мальчишеской игрой.

Игра закончилась, когда мы остались без крыши над головой.
Несколько наших кирпичных пятиэтажек имели
плачевный вид. Часть из них обгорела, другие дома стояли
без крыш и окон. Люди убегали в бомбоубежище,
прятались в кустах парка, что был рядом с нашими домами,
скрывались даже в подземных туалетах, набитых людьми
до отказа. Моя мама пробиралась в наш полуразрушенный
дом, куда впускали по одному жильцу только из взрослых,
чтобы собрать самое необходимое с собой в дорогу. Предстояла
погрузка в вагоны одного из первых эшелонов для эвакуации.
Мне десять лет, сестре — четыре. Мама одна с нами и с багажом
— двумя чемоданами и двумя узлами. Рядом соседка с
двумя маленькими детьми на руках и совершенно без вещей.
В ее дом угодила бомба. На товарной станции Казанского
направления стояли десятки составов из
грузовых вагонов. Назывались вагоны теплушками. Это
только название «теплое», на самом деле было холодно.
В вагонах нары, «припудренные» соломой, и печка-буржуйка
без малейшего признака огня и дров. Куда нас
везли, знал только Бог.

Моя мама держалась соседки, а соседка с детьми — нас.
Соседка выглядела жалкой, беспомощной с детьми на руках.
Что было на душе у бедных москвичек,
только сейчас я могу представить.

Краем, куда нас привезли, былаТатария. Районный
центр Дубъязы принял наш состав. От него еще предстоял
путь тридцать километров до села Соловцово. Дали нам
подводу с лошадью: на двух мам и четырех детей. Хорошо,
что лошадь была из села и знала обратную дорогу. Управлять
лошадкой москвички, конечно, не умели.

В это село шло еще несколько подвод с эвакуированными.
В селе Соловцово был колхоз «Ленинский путь». Встретил
он нас не хлебом-солью, но все же гостеприимно. Каждой семье
показали дом, где они будут жить. Кто-то устраивался в семьях
в жилых домах, а нам достался дом с забитыми горбылем крест-накрест
дверьми и окнами. Я помню, как мама, не приспособленная
к такой жизни, обухом топора пыталась сбить эти горбыли,
да так, чтобы не разбить оставшиеся стекла в рамах.

На весь дом и большую семью, ставшую уже
близкой и родной, я был один мужчина — мне
исполнилось десять лет! Школа в селе была,
но я туда не торопился. Мы старались наладить наш быт
и подготовиться к зиме. Помню, селяне помогали эвакуированным
кто чем мог. Село было многонациональным. Без единого
мужика. Все ушли на фронт. Голода мы не чувствовали,
меняли вещи на продукты. Я ходил с мальчишками в поле
собирать колоски, мелкую картошку, горох. Собирали все
съедобное, что попадало под руку. За все, что можно было
съесть, нас не могли судить и наказывать, отделывались
подзатыльниками. Вот когда пригодились мои щегольские
брюки с застежками под коленями, туда можно было спрятать
много «колхозного добра».

Я как сейчас вижу колхозный полевой стан среди черной
осенней пашни, покосившийся домик с красным
лозунгом: «Все для фронта, все для Победы». Да, весь
урожай зерна и картошки колхоз уже отправил на войну.

У нашей соседки муж ушел на фронт в первые дни войны.
Мой отец за несколько месяцев до войны уехал в Иркутск
подзаработать денег. Обычно, наоборот, в Москву ехали
на заработки. Был он метростроевцем, а в Иркутске организовывался
строительный трест, который начинал строить тоннели
и новую железную дорогу в обход Байкала, ту, по которой
мы сейчас ездим. Начали пробивать тоннели возле Култука
и Слюдянки, они были сродни метрополитену. Отец был
в то время начальником и одновременно — экономистом, плановиком
и финансистом. Помню, сидел он в отдельном кабинете и форму
носил железнодорожную с петлицами и звездочками.

Отцу мы были благодарны. Он спас нас от этой
нелегкой жизни. В Татарию приехали из треста люди вербовать
рабочих для стройки в Сибирь. Нас отыскали по просьбе
отца и предложили ехать в Иркутск. Мама была очень рада.
Наша соседка ехать с нами отказалась. Она получила похоронку
о гибели мужа и хотела возвратиться в Москву.

Шла война. В Иркутск я привез все то же «звание»: эвакуированный.
Мальчишки так и дразнили, до первой драки. В школу
меня приняли охотно, но учился я не очень хорошо. Познавший
трудное голодное время, еще не окрепшую мужскую силу,
я был хулиганистым мальчишкой. Поэтому почти в каждой
драке побеждал. Мальчишки решали все свои обиды и
отношения в драках.
Счеты сводили за школой кулаками — кто кого. На другой
день все были дружны и веселы. Военное детство научило
меня выносливости, предприимчивости, организованности,
быть добрым к людям.

Отец, имевший бронь как транспортный строитель, ушел
все-таки на фронт и погиб в 1942-м.

… Шел сорок пятый год.
Война еще не закончилась. Покупая на рынке кружок мороженого
молока, я заметил старушку, продававшую фотоаппарат.
«Наверное, остался от погибшего сына», — подумал я.
Купил я этот аппарат и так увлекся фотоделом, что фотография
стала для меня профессией на всю жизнь, а Сибирь — второй
родиной. В Москву я вернулся через десять лет после
окончания войны. В 1955-м меня взяли на работу в ТАСС
собственным фотокорреспондентом по моей уже полюбившейся
Сибири. Бывая в Москве, я редкий раз не приходил на
Красную Пресню. Домов наших не
было, зато парк расширился. Его дорожки были посыпаны
красной кирпичной крошкой. Уверен, это от наших домов,
которые стерла с лица земли война. Пятьдесят лет я проработал
фоторепортером. Был за Полярным кругом и на экваторе, объездил
страну, исколесил всю Сибирь.

Глядя сегодня на своих детей и внуков, я думаю: какое
счастье, что они не видели и не пережили того, что
пришлось пережить нашему поколению.
Сегодня дети о войне могут знать только
из кинофильмов и телепередач. Приближается 60-летие Победы
над фашизмом. Это огромный всенародный праздник. Помню
9 Мая 1945. Улица Карла Маркса была запружена ликующим
народом. Мы с мамой бежали навстречу друг другу, она —
с ночной смены завода им. Куйбышева. Для нее Победа была
с горечью. Мой отец не вернулся с войны. В Волгограде,
в пантеоне Славы на Мамаевом
кургане, есть и наша фамилия…