Когда в августе прошлого года у 72-летнего Александра Белявского и его
53-летней жены Людмилы родился ребенок, ошарашены были все. В тот же год
Александру Белявскому было присвоено звание народного артиста России.

— Знаете, когда Сашенька родилась, я подумал: «Боже мой, в какой идиотической
ситуации я оказался, — рассказывает Александр Белявский.- Если сейчас мне
дадут звание, то получится, будто его присвоили за то, что у меня в таком
возрасте появился ребенок». В результате примерно так и вышло. Ну да ладно, не
первый раз стечение обстоятельств вдруг ставит меня в такое положение, что я
оказываюсь, что называется, без вины виноватым. И объясняться бессмысленно,
потому что объяснить ничего невозможно… Что поделать, бывают в жизни
совпадения.

— Ну например?

— В 1963 году я совершенно спонтанно ушел из Театра сатиры. Это были
годы так называемой оттепели, когда в театрах стали появляться спектакли,
открыто говорившие о том, о чем раньше все молчали. По юношескому
максимализму я считал, что Театр сатиры тем более должен обозначить свою
гражданскую позицию. А Плучек взял к постановке опереточно-эстрадную
пьеску «Женский монастырь». И дал мне в ней главную роль. У меня, кстати,
судьба в театре складывалась удачно — три главные роли за два первых года
работы, чего еще желать? Но червяк меня грыз, и вот в антракте одного из
спектаклей я вдруг взял да и написал заявление об увольнении и отдал его
зам. директора со словами: «Я ухожу».

Так совпало, что буквально через пару недель меня пригласили и
утвердили на главную роль в фильме «Иду на грозу». Узнав об этом, мои
коллеги стали судачить: «Так он просто дурил нас. Сказал бы сразу: кино,
слава, деньги — вот причина его ухода». Не станешь же каждому объяснять,
как все было, да и не поверят.

— Вы часто принимаете экстремальные решения, круто меняющие вашу жизнь?

— Да, это у меня есть. Ну, допустим, поступление в Институт цветных
металлов и золота — это был мой первый вуз. Вдруг, совершенно
теоретически, я решил, что мое призвание — быть
геологом. Мне очень нравилось, как звучит слово
«геологоразведчик», да и весь этот антураж
манил: палатки, костры, экспедиции. Романтика,
одним словом… Окончив институт, я уехал
работать в Иркутск, в Восточно-Сибирское
геологическое управление. Приехал в пальтишке и
в кепочке, а там 45 градусов мороза. Заработал
гайморит на всю жизнь. Но никогда я не пожалел
о тех годах, это было счастливое время в моей
жизни. Кстати, если бы не Иркутск, может, я и
сейчас был бы геологом. Но там со мной
произошло нечто чудесное. В этом самом
управлении была самодеятельность. Они поставили
спектакль «Горе от ума» и должны были играть
его на сцене Иркутского областного драмтеатра.
Но незадолго до премьеры исполнителя роли
Молчалина отправили в командировку, и они…
позвали меня. Я совсем чуть-чуть прорепетировал
и сыграл.

После этой роли вышла заметка о моем творчестве в
газете «Восточно-Сибирская правда». До сих пор ее
храню. Режиссер попросил меня поискать в себе черты,
мне не свойственные. И поиск идет до сих пор. Я
всегда старался не играть самого себя, а вот
непохожего на себя человека — совсем другое дело.

А в 1955 году в Иркутске я ощутил, что такое актерство, почувствовал всю
прелесть этого занятия и… заболел этим делом. Долгое время я совмещал работу с
увлечением. Шутил тогда так: «У меня жена — геология, а любовница — сцена». Ну а когда желание стать актером стало абсолютно осознанным, подал
заявление об уходе. Начальник меня не отпускал, я объяснял ему, что хочу
поступать в театральное, пригласил его на наш спектакль, он посмотрел и
сказал мне: «Я тебя отпущу, ты поступи, а потом подашь заявление, я
подпишу». Но я ответил: «Нет, не могу я так. Если буду знать, что у меня
есть пути к отступлению, — ничего не получится. Мне надо сжечь за собой
мосты»… В 25 лет я поступил в Щукинское училище. Кстати, года полтора
назад, то есть почти 50 лет спустя, я оказался в Иркутске, в том же
театре, со спектаклем «Лев зимой» — у меня там главная роль. Так во время
поклонов я вдруг на глазах у своих изумленных коллег опустился на колени и
поцеловал эту сцену. За кулисами мне ребята потом говорили: «Белявский, ты
чего? Где же ты успел так напиться?» Я тогда им все рассказал о переломе в
моей жизни…

— Совершая радикальные поступки, вы думаете о своих близких? Скажем,
когда меняли профессию, у вас уже была семья? Вы с женой советовались?

— Семья у меня была небольшая — я и моя первая жена Валентина, мы почти
ровесники. Мы поженились, будучи студентами. Валентина Викторовна была
инженером-металлургом, так что в части материального обеспечения на меня
она особенно не рассчитывала, так как прокормиться могла сама.

— И все же, как жена отнеслась к смене вашей профессии?

— Особенно не помню, но, по-моему, она побаивалась, что я попаду на
растерзание к артисткам. Мне кажется, Валю в основном это беспокоило.

— Вы производите впечатление человека, в которого влюбляются женщины любых
профессий…

— А что же они мне об этом не говорят?

— Неужели?

— (Со вздохом.) Нет, не говорят… Когда-то я дружил с одним парнем — очень живой, веселый, остроумный человек был, но урод такой — не передать
словами. Успехом у женщин при этом пользовался невероятным. Я все время
думал, почему так, и однажды спросил у одной из его барышень: «Ну, объясни
ты мне, почему тебе Аркашка нравится, а не я?» И знаете, что она мне
ответила? «Потому что с Аркашкой надежно, а с тобой — нет. Ты красивый, к
тебе все липнут, с тобой опасно…» Вот так. А он, «надежный-то», их как
перчатки менял… Боже мой, где справедливость?!

— А когда вашей женой стала Людмила Тихоновна?

— В 87-м году. Но познакомились мы гораздо раньше, 33 года назад. Дело
было в Питере, я там снимался. Сидели с ребятами вечером в гостинице,
выпивали. Не хватило. Я вызвался добежать до магазина за дополнительным
«удовольствием». Выскочил из гостиницы, а там — проливной дождь. Смотрю,
стоят две девочки под одним зонтиком. Я, мне кажется, очень остроумно
обратился к ним, иначе они могли бы и не согласиться. Я сказал: «Девочки,
одолжите ползонтика до магазина добежать». Потом Мила уехала, а я не взял у
нее никаких координат, знал только одно: медицинский институт, первый курс.
Приехав в Москву, стал думать, как ее найти. В столице три медицинских
института. Ходить по аудиториям — глупо. И я выбрал самый простой путь. По
собственному опыту знал, что в каждом институте есть спортивные часы,
когда студентов-первокурсников выводят на спортплощадку. Съездил во все
три «меда», прочитал расписания, поинтересовался, где проходят занятия,
поездил по стадионам и нашел девушку. Когда Мила меня там увидела — просто
онемела, потом рассказывала, что у нее натурально ноги подкосились.

— То есть между вами случилась та самая любовь, которая дается свыше?

— Поляки говорят: «Это вопрос кожи». Недаром люди
придумали купидончика-амурчика, этого летающего мальчика со стрелой. Он не
спрашивает, какой вы национальности, какой религии, сколько классов
окончили, каково ваше семейное положение… Он просто пускает стрелу в
сердце, и… сердце пробито. И вытащить эту стрелу невозможно. Меньше
всего на свете мне хотелось причинить боль своей первой жене, но так уж
вышло… Я ничего не мог с собой поделать, и нельзя меня за это осуждать.

— А из какой вы семьи?

— Родители, в отличие от меня, прожили без развода. В семье было трое
детей, я — старший. Сестра и брат, к счастью, живы. Отец был очень
озорным, живым человеком. Умница, семьянин заботливый, любил гостей,
розыгрыши. Голова была светлейшая. Окончил он только четыре класса, дальше
гражданская война помешала. После войны друг позвал его на завод АМО, и
больше сорока лет отец проработал там в разных цехах. В последние годы он
уже был начальником планово-диспетчерского отдела…

— А мама чем занималась?

— Какое-то время работала библиотекаршей на заводе, потом у неё были
случайные работы. В эвакуации мама ездила по деревням и шила одежду
местным жителям. За это ей давали продукты… А после войны модисткой
работала — шила шляпы: из фетра, меха, соломки, бархата — любые. Мама была
чудным, изумительным, прекраснодушным человеком. Для нее весь мир вокруг был
прекрасен, о чем она и писала в своих стихах. Улыбчивая, добрая,
приветливая. А образование у нее было всего два класса. Я вот думаю порой:
надо же, родители такие простые, рабочие,
малообразованные люди, а сумели вырастить троих детей, получивших — если
считать скопом — четыре высших образования. Брат окончил
приборостроительный факультет МАИ, Ольга, как и я, — Институт цветных
металлов и золота, только технологический факультет, ну и я вроде бы
состоялся.

— Но вряд ли родители порадовались тому, что старший сын, имеющий
профессию, вдруг подался в артисты…

— Да, решение мое не одобрялось. Мол, как это так — парень из пролетарской
семьи идет в артисты?! Это куда? В разврат, в разгульную жизнь! Тем не
менее таких слов, как «запрещаю» или «прокляну», не было. Пытались
убедить: «Подумай, что это за работа. Что ты делаешь, на какую жизнь себя
обрекаешь? Не мужское это дело»… Тем не менее, когда папа лег в
больницу, то мои фотографии из фильмов он с собой взял и всем там
показывал: «Это мой сын». Гордился он мной очень… Так уж вышло, что я не
могу похвастаться своим сыном — его у меня нет. Но есть две замечательные
дочери, которых я очень люблю и которыми очень дорожу. Надя счастлива в
браке. Она родила мне отличного внука — Косте еще только 5 лет, но я уже
чувствую, что он в жизни не пропадет, уж очень смышленый паренек. А теперь
в нашей семье пополнение — Надя подарила мне второго внука, Алешу. Так что жизнь
продолжается… А это самое главное, что нужно осознавать человеку в старости.