Блеск и нищета Катанги
Без валидола не поедешь
Одна из целей экспедиции, участником которой я
являюсь, — информационная поддержка и организация общин
малых народов Севера. В нашем регионе существует более
двадцати таких общин, большинство из них объединены в
Ассоциацию коренных малочисленных народов Севера
Иркутской области (АКМН ИО).
— Общины — форма организации жизни коренных
малочисленных народов и лиц, которые ведут традиционный
образ жизни, — рассказывает Виктор Кузнецов,
исполнительный директор АКМН ИО, — это охота, рыбалка и
оленеводство. В общине люди объединяются по принципу
доверия: если вы не верите людям, то и входить в нее не
следует.
Создание общин — вопрос животрепещущий.
Инфраструктура общества, существовавшая в советское
время, сегодня утрачена безвозвратно. Так получилось, что за
всеми реформами и преобразованиями в стране и северные
народы и люди, когда-то приехавшие сюда, оказались
зависшими в пустоте. Непроходимая тайга, финансовые
трудности и отдаленность населенных пунктов российского
Севера отделили и вырвали север Иркутской области из жизни
региона. Сегодня здесь люди по большей части разобщены и
каждый сам за себя, что противоестественно в столь суровых
условиях. Как показывает многовековая практика, бороться за
выживание сообща всегда сподручнее.
Насущная проблема для общин — получить в свое
пользование охотугодья, то есть стать охотпользователями. В
советское время на территории района действовали два
крупных промысловых хозяйства — Катангский и
Преображенский промхозы. В начале 90-х годов прошлого
века они обанкротились и на их месте образовалось два
охотпользователя — «Катангская пушнина» и ЗАО «Сибирь».
Государство, чтобы не иметь дело с охотником-частником,
произвело на свет закон, по которому пользоваться
охотугодьями может только юридическое лицо. Оно же
выдает лицензии, оно же и требует, чтобы охотники-
промысловики сдавали пушнину именно ему, этому
юридическому лицу.
— Мы находимся под гнетом крупных
охотпользователей, — рассказывают промысловики. —
Лицензии на соболей скупают они, а нам приходится покупать
лицензии уже у них. Охотник как таковой не имеет права
реализовать соболя свободно. Получается, что пушнина
является собственностью охотпользователя. И если ты не
будешь сдавать ему добытую пушнину, то не получишь
лицензию. А цены на соболя не поднимаются уже четыре
сезона.
Охотники Катанги отнеслись к идее создания общины
настороженно.
— Нам нужна только свободная реализация пушнины! —
говорили они.
Но на самом деле проблема заключается не только в
свободной реализации шкурок соболя. Сотни охотников
Катангского района (при населении района в 4700 жителей)
загнаны в жесткие условия не только необходимостью сдавать
шкуры по низким ценам. Все они для государства как бы не
существуют.
— Сегодня районный бюджет не получает от добычи
соболя ни копейки, — рассказывает мэр Александр Гришин, — у
нас теперь такой закон. Например, охотник, имея свои
родовые угодья, не может получить лицензию на право
добычи соболя, потому что он не юридическое лицо. А
охотпользователь, закрепив территорию за собой, диктует,
сколько и по какой цене охотник сдаст соболей. Сам же
охотник не имеет ничего. Пока он молодой, ему ничего и не
надо. Добыл, к примеру, пятьдесят-сто соболей — и счастлив
безмерно. Сдал, получил деньги, и гуляй, малина. А когда
дело к пенсии пошло, он начинает чесать затылок и
штурмовать районную администрацию: дайте пенсию! А
откуда ему будет пенсия, если у него даже записи в трудовой
книжке нет? Мы сейчас все чаще сталкиваемся с этой
проблемой.
Сегодня перспективы развития катангской земли
районная администрация связывает с законом о так
называемых территориях традиционного природопользования
(ТТП). А создание общин — форма реализации этого закона.
— Я настаиваю, чтобы у нас появилась территория
традиционного природопользования, — говорит Александр
Гришин, — я вижу от этого только пользу. Это позволит
району и его населению получить реальные доходы и от
охотничьего промысла, и от промышленной разработки
полезных ископаемых, на которые Катанга богата.
Но пока вопрос повис. Мы даже подали в суд на
правительство РФ по поводу его бездействия на наше
обращение, чтобы законодательно оформить территорию
Катангского района как ТТП. Все документы на эту тему
находятся в правительстве уже восемь месяцев. Ведь тогда
меняется статус территории. Да, на ней можно и даже нужно
производить добычу полезных ископаемых, но при этом и
территории необходимо компенсировать потери, которые
неизбежны в ходе промышленного освоения. Территория
традиционного природопользования не исключает
хозяйственную деятельность, она просто ужесточает
требования по защите природы и интересов местного
населения.
— Как получилось, что почти все охотугодья района были
отданы в руки двум крупным охотпользователям?
— Прошлая районная администрация, не спросив никого,
отдала в аренду угодья. И теперь охотники довольствуются
скудными благами от этих охотпользователей, как индейцы
бусами от белых людей. Им сказали, что соболь будет по 800
рублей, и все, особо не дернешься. А у нас были даже такие
прецеденты, когда цена соболя определялась
охотпользователями в триста рублей, причем оплачивали
не деньгами, а мукой.
Мне, например, жаль этих охотников. У нас есть деревня,
которую я называю спальной, — Верхнекалинино. Живут в ней
почти одни пенсионеры и совсем немного молодежи. Кроме
охоты, жить в ней нечем. Нет ни «Буранов», ни лошадей.
Добычу несут на горбу порой даже за 20 километров. Охотник
вкладывает все свое здоровье, душу и уменье, на морозе этих
соболей добывает, а ему в итоге полмешка муки дают. А он
ведь не один в семье. Есть и братья и сестры, и маму с
папой кормить надо.
— Погоня охотпользователей за прибылями приводит к
плачевным результатам для населения…
— Да, это один вопрос. Второй — необходимо, чтобы
государство (раз уж оно пушной бизнес из-под своего
контроля выпустило) осуществляло какой-то контроль за его
деятельностью. Ведь когда наступает старость, охотники,
которые работали без всяких документов на ту же
«Катангскую пушнину» или на ЗАО «Север», приходят ко
мне: «Мэр, дорогой, помоги!». Вот если бы вам в Накано
съездить (мне если туда ехать, надо валидол с собой брать),
там не то что вилок, там у людей кружек нет. Вымирают,
спиваются деревни, скоро ничего не останется.
— По-вашему, сколько еще такая ситуация будет
продолжаться?
— Я думаю, до 2006 года, пока не кончится лицензия на
территорию у вышеназванных охотпользователей. И
охотугодья не возьмут в аренду общины.
— Александр Валентинович, какие еще болевые точки
существуют в районе?
— У нас их столько, что сосчитать — пальцев не хватит.
Начну с бюджета, который по сей день не принят, поскольку
нет источников его пополнения. Если бы государство наше
мыслило стратегически, то такой ситуации не
получилось бы.
Ведь что сделано по новому законодательству о местном
самоуправлении? Муниципалитетам оставлен налог на
рекламу. Конечно, в больших городах от этого можно
получать приличные доходы. А мне зачем здесь этот налог, я
кому что тут буду рекламировать? Медведю, что ли? Зато нам
нужен налог на недра, потому что это наше главное богатство.
Мы бы сегодня не просили дотаций у губернатора. Мы
бы только от полезных ископаемых имели бюджет порядка
390 млн. рублей, даже если бы всего 30% налога в
соответствии с законом оставалось на территории. Бюджет
района сегодня составляет 108 миллионов рублей. Дефицит —
170%. И это только при том, что мы не посчитали те
затратные статьи, которые сегодня лежат на муниципальных
властях. Это федеральные гарантии льготного проезда для
лиц, проживающих в районах Крайнего Севера. Мы
единственная территория в Иркутской области, которая
является районом Крайнего Севера, все остальные
приравнены. А получаем все расчеты как территория
приравненная, областной комитет по статистике это
мотивирует так: ну мы же не будем по одному району расчеты
производить. Сравните: Качуг — территория, приравненная к
районам Крайнего Севера, и Катанга. Туда продукты привезти —
и сюда. Вы по нашему зимнику проехали, сами знаете, что это
такое. Мы его, кстати, и делаем сами.
301 километр — это зона ответственности области, нам за
эти километры платит дорожный фонд. А 1200 километров (я
же обязан каждому населенному пункту привезти топливо и
продукты на год) мы делаем сами. До Накано, например,
зимник пришел только два дня назад. Мы каждый год вместе с
охотниками ломаем голову, как же нам этот зимник короче
сделать. В этом году еще на сто километров удалось его
сократить.
С 1995 года мы забыли, что такое льготный проезд, что
такое льготы на коммунальные услуги. Хотя какие у нас
коммунальные услуги — дрова привезти народу. Зайди в
любую бюджетную организацию и спроси: а что бы вы
хотели? Вам бы ответили: как хорошо было бы, если бы нам
отдали наши коммунальные дрова и погасили долги по
льготному проезду, который и возникает-то всего раз в два
года. Немногие на Катанге похвастают, что проводят отпуск в
санатории или на курорте в теплых краях. Основная точка
путешествий катангцев — Иркутск…
Кто платит больше?
Иркутск кажется каким-то нереальным,
существующим где-то в параллельном измерении. Обратный
путь представляется невообразимым и бесконечным. На этом
обратном пути мы посещаем еще две деревни Катангского
района, которые находятся в стороне от зимника.
Ерема — самая читающая деревня на катангской земле.
Два месяца назад в деревне сгорел дизель. Телевизор стал
недоступен. Все грамотное население (около 80 человек)
деревни бросилось в небогатую на выбор (два стеллажа в
небольшой комнатке сельского Дома культуры) библиотеку.
Приезд нашей экспедиции — настоящее событие для Еремы.
Кроме сгоревшего двигателя, деревню на протяжении
последних пяти лет одолевает обычное для этих мест
стихийное бедствие — весеннее наводнение. Топит так, что
полы даже в сравнительно новых домах прогнили, рассохлись
и сгорбатились. Меня, как корреспондента, нарасхват водили
на экскурсию по хлипким полам. Занятие, скажу я вам, не для
слабонервных: полы под ногами шатаются, опасно
прогибаются и вибрируют. Сами местные жители уже
привыкли к тому, что периодически проваливаются в темноту
подполий.
Доски, чтобы отремонтировать прогнившие половицы,
взять негде. Пилорама не действует в Ереме с 1992 года, с тех
пор как развалился промхоз. Например, кто-то умер, где взять
доски на гроб? Правильно, разобрать заброшенный сарай или
дощатый забор.
Зато мяса в Ереме вдоволь. Заготавливают его столько,
что за зиму не съесть. Его еремцы даже готовы сдавать, да
только кто в такую даль за мясом поедет? Последний раз
аборигенам удалось сдать тонну мяса в прошлом году.
Еще Ерема поражает отсутствием какой бы то ни было
техногенной деятельности. На белом снегу ни одного
отпечатка (кроме следов нашего вездехода) от автомашины.
— У нас даже трактора нет, — вздыхают еремцы, — чтобы
дрова вывезти. На лошадках ездим. Еще двадцать лет назад
в Ереме жило 200 человек, а теперь вот даже школу
начальную и ту закрывают. Нет медпункта. Давление сами
себе измеряем. Необходимые лекарства заказываем, привозят.
Зато в сельском Доме культуры есть старенький бильярд,
оставшийся от «времени оно». Иногда мужики приходят
покатать шары. Суровые сибирские мужики.
Деревня Ика славится тем, что с населением в 100
человек она одна заготавливает за сезон 800-1000 соболей.
1000 соболей — это лот на пушном аукционе. За лот можно
взять хорошую цену. 1000 соболей могут стоить два (и более)
миллиона рублей. Один здешний охотник добывает 50-120
соболей. На дороге в Ику у нас появляются попутчики,
охотники-промысловики Сергей и Костя (эвенк).
— Самый дешевый — рыжий соболь, 4-й цвет, —
просвещает Сергей, — самый дорогой, 1-й цвет, — черный,
стоит 2500, но он очень редко попадается. Площадь моих
угодий 30 тысяч гектаров (это примерно территория
Иркутска. — Прим. авт.)
— Кроме соболей, чем-нибудь еще промышляете? —
спрашиваю Сергея.
— В прошлом году две рыси случайно добыл. Одну
шкуру продал коммерсанту за тысячу рублей, а другую
сменял на бочку конденсата для «Бурана». Только этот
конденсат хуже бензина — поршни от него прогорают быстро.
Кабаргу один раз поймал и ради интереса струю у нее
вырезал, посмотреть, что это такое, зачем она китайцам?
Посмотрел, а потом в Усть-Кут сдал за 1800 рублей. А вообще
у нас струю не принимают, потому больше не стал на кабаргу
охотиться.
Все охотники Ики вынуждены сдавать соболей в ЗАО
«Сибирь». Директора «Сибири» Верхотурова здесь так и
именуют — директор. Это осталось еще с тех пор, когда
господин Верхотуров возглавлял Преображенский промхоз.
Недовольны икские охотники ценами, по которым директор
принимает их соболей — 1200 рублей за шкурку. Минус
лицензия 200 рублей, за которую охотники платят в ЗАО
«Сибирь». Получается на руки всего тысяча. Вот и не хотят
охотники сдавать соболя директору. К тому же появился у
ЗАО «Сибирь» и скупщик-конкурент, некто Олег из Усть-
Кута. За качественную шкурку четвертого цвета платит
полторы тысячи.
— Недавно он (директор) здесь появился, — рассказывают
икские промысловики, — привез госнадзор, что вроде бы мы
здесь браконьерничаем. А скорее всего, чтобы власть
показать, за то, что мы сдаем соболей не ему, а заезжим
коммерсантам. А госнадзор сказал: зачем вы растревожили
эту Ику? Жила Ика тихо-мирно, пусть и бы дальше жила.
Наверное, так должно быть: купил у директора 10
лицензий и сдал ему десять соболей, а остальных — тому, кому
захотел, кто больше заплатит.
На собрании охотники решили организовать общину с
тем, чтобы, когда в следующем году у ЗАО «Север» кончится
срок аренды на охотугодья, оформить аренду на нее, то есть
на себя. Тогда жаловаться будет не на кого.
* * *
Зимник за неделю наших путешествий по земле
катангской обмяк и поплыл. Большегрузные фуры на ровном
месте буксовали и перегораживали трассу, создавая
многокилометровые пробки. Мутные ручьи торопливо
размывали колею на обращенных к солнцу склонах. Поэтому
уже на севере Усть-Кутского района, у поворота, мы, почесав
затылки, решили в Токму, самую южную деревню Катанги, не
заезжать. И взяли направление на Иркутск. До него оставалось
всего двое суток хода с четырехчасовыми перерывами на сон.
А весь путь со всеми отворотами от главного зимника вышел в
кругленькую цифру — 3500 километров.
Иркутск — Ербогачен
