Конечно, Новый год по-восточному вернее верного
встречать с поэтами — с китайцем Ду Фу или японцем
Такубоку.

Любя и того и другого, я, тем не менее, не раскрою их
томики.

Потому что стану встречать Новый год по-восточному с
очень своим поэтом — с китайцем Чу Най Бо, которого
полюбил еще в прошлом веке и которого никогда не
позабываю.

Он возник в моем отрочестве, бурно переживаемом в
вяло живущем Биробиджане, — по сути, первый представитель
неведомого мне Китая и его литературы, поэт и прозаик,
драматург и переводчик.

Он был старше меня более чем на десять лет. Покуда я
мучился с дисциплинами советской восьмилетки, он вышел в
лучшие переводчики Горького, снискал любовь передового
студенчества Пекинского университета, успел послужить в
пекинской опере и потерять родину.

Он носил галстуки, обладал тем, что называется у нас
«хорошими манерами».

У него был нежнейший баритон: когда он пел, стены
заводской общаги, в которой он вынужден был жить как
слесарь завода силовых трансформаторов, пошатывались.

Он хорошо владел русским (на чем настаиваю я сам) и в
полной мере — английским (на чем настаивала моя матушка,
всю жизнь преподававшая английский).

Мы, молодые стихотворцы, называли его Юрой.
Когда он женился — его избранницей оказалась простая
русская девушка Людмила — и родился мальчик, которого мы,
недолго думая, назвали Юрой, он угодил в неприятную
историю: вступившись в рейсовом автобусе за честь
женщины, лишился пальца, отчего долго бюллетенил, потом
был переведен из токарей в ученики слесаря и едва сводил
концы с концами.

Ему позарез нужны были публикации — я, как и другие из
моих друзей, пытался переводить его стихи с подстрочников,
но печатать их было негде: «Биробиджанскую звезду» он не
интересовал, журнал «Дальний Восток» — тоже.

Однажды он раскрыл передо мной огромный,
треснувший по швам дорожный чемодан — в нем были сплошь
рукописи: его проза, его драматургия, его эссеистика, его
стихи.

Мы помогли ему добраться до Москвы — он привез
оттуда лестные отзывы от китаеведа Агея Гатова и знатока
мировой литературы Ильи Эренбурга.

И тот и другой называли Чу Най Бо «одним из лучших
представителей китайской литературы».

К сожалению, в его жизни это ровным счетом ничего не
изменило…

Мне было четырнадцать, я многого не понимал, сегодня
— с опозданием — понял: он появился в Биробиджане в
тяжелые для Китая дни «культурной революции».

Он был нужен КГБ, нашей пропаганде, но та дружба,
которую они предлагали ему, его не устраивала: говорить о
своей родине, переживавшей не лучшие времена, так, как
этого требовали чужие для него люди, поэт Чу Най Бо не
мог…

Несколько лет мы не виделись. Когда, уже перейдя на
второй курс Литинститута, я приехал на каникулы в
Биробиджан, оказалось, что наш Юра — с Людмилой, Юрой и
маленьким Сашей — уже в Хабаровске.

Я догадался: он дал согласие работать на радио,
вещавшем на Китай.

Еще через год я побывал в его хабаровской квартире: три
комнаты, огромная стенка, чья верхняя полка занята
терриконами рукописей: его проза, его драматургия, его
эссеистика, его стихи…

Тогда уже шла речь о выходе его книги на русском, о
серьезной публикации в «Дальнем Востоке» — практически все
было решено, но еще что-то мешало этому.

Думаю, этому мешал он сам: не совсем устраивал КГБ…

В те поры мы говорили с ним уже по-взрослому, и,
внимая его размышлениям о литературе (он знал и
европейцев, и американцев — я уж не говорю о культуре
Востока — под стать лучшим преподавателям моего вуза), я
думал о том, что жизнь подарила мне общение с великим
человеком великой культуры…

Через пять лет, побывав в Хабаровске, я узнал, что Юра
осужден на восемь лет как «китайский шпион».

Никто из знавших его в это не верил.

Не верю в это и я.

Мне жаль, что я ничего не могу сказать о жизни его книг
в Китае (наверняка его там помнят и ценят), мне горько, что
ничего не ведаю о судьбах его мальчиков, его вдовы — мой
друг, китайский поэт Чу Най Бо, умер совсем рядом с моим
иркутским домом — в одном из лагерей под Красноярском.

Где нынче его проза, его драматургия, его эссеистика,
его поэзия?

Те несколько страничек с подстрочниками его
стихотворений, что хранятся в одной из моих папок, — капля в
море…