Еще не далее как вчера все они — и учителя, и врачи, и
вся наша инженерия — одними из нас назывались
«прослойкой», другими — «вшивой интеллигенцией».

Много прежде — до «прослойки» и прочего — они
проходили сначала по разряду просто «разумников», чуть
погодя — «разумников духа», через некоторое время —
«аристократов духа», а уже к концу девятнадцатого века —
«как религиозный орден с отрицательным Богом»…

Впрочем, никто в мире не умел и не умеет столь яростно
бранить самое себя, как наши «разумники»…

Слово «интеллигенция», по мнению одних, явилось к
нам из Франции, по мнению других, — из Германии или даже
из Польши.

Литератор средней руки Петр Боборыкин полагал, что и
само слово, и то содержание, которое оно вместило в себя,
пошли гулять по России с его легкой руки.

Однако сегодня мы находим его на тех страницах
дневника Жуковского, которые Василий Андреевич заполнил
еще в 1836 году, а в толстовской «Войне и мире», в том месте,
где описываются времена довоенные, мы обнаруживаем: «тут
собрана вся интеллигенция Петербурга».

Но это то, что касается палестин наших.

На самом деле, согласно свидетельствам людей,
настроенных менее патриотично, нежели Лев Аннинский (то,
о чем говорилось выше, позаимствовано из его хорошей
книжки «Какая Россия мне нужна?»), слово intelligentia жило
уже в цицероновой латыни и значило «понимание» или
«способность к пониманию».

В словарь Даля это слово явилось лишь в 1881 году, а
уже через пятьдесят пять лет, отбывая ссылку в наших краях,
мудрец Б. И. Ярхо написал: «Человек интеллигентный не есть
субъект многознающий, а только обладающий жаждой знания
выше средней нормы».

Помню, как лет тридцать назад одна из московских
старух, прошедшая чрез шпицрутены сталинских лагерей,
горько вздохнув, призналась: «Нас, интеллигентов, на всю
столицу вы и полсотни не наберете». Помню, как лет десять
назад один из лучших поэтов уходящего русского века сказал
мне: «Порой мне кажется, будто из интеллигенции я —
последний».

Выходит, «ребенок был», и коли сегодня мы не находим
его, то, как говорится, его «выплеснули»…

А и, правда, между вздохом московской старухи и
признанием поэта случились: хрущевская вакханалия на
Манежной выставке и смерть Ахматовой, статья
Солженицына об «образованщине» и Нобелевская премия
Бродского, удушение «Нового мира» Твардовского и новые
труды Алексея Лосева, публицистические статьи Дмитрия
Лихачева и заявления шовинистической «Памяти», «Письмо к
народу», сочиненное несколькими нашими писателями, и
первые выступления Сергея Аверинцева, Вяч. Вс. Иванова,
Михаила Гаспарова, Владимира Бибихина…

Все, как водится, шло в параллель друг дружке:
удушение интеллигенции и ее сопротивление этому — данным
ей словом, возможным для нее поступком, посильной для ее
духа книгой.

Если помните, Жириновский явился нам чуть ли не в
одночасье с Андреем Сахаровым…

Если согласитесь, то Андрея Дмитриевича мы не поняли
и коли поймем, то очень не скоро, по крайней мере, не
сегодня, когда «звезда экрана» Владимир Вольфович только и
делает, что там и сям «мочит» наших «интеллигентиков».

С другой стороны, коли уж так ярится носитель
«либерально-демократических» идей и немедленно
примкнувший к нему «писатель» Альфред Кох, то
интеллигенция наша еще не померла. И коли не разглядеть ее
в думских рядах или в эшелонах власти, в партии той или
этой, то и быть ей там незачем: не ее территория.

Уже помянутый мной Гаспаров обращает внимание на
эволюцию понятия «интеллигенции»: «сперва это «служба
ума», потом «служба совести» и, наконец, если можно так
сказать, «служба воспитанности».

Вполне возможно, что интеллигенция наша, нынче не
объединенная одной идеей, работает по линии именно этой
службы — воспитанности.

Разумеется, что сегодня служба эта не осознана как
насущная необходимость ни властью, ни обществом, но то,
что она существует, лично для меня, нередко задыхающегося
от недостатка чистого воздуха на пространстве нашей
странной культуры, это несомненно.

Коли мы глянем на карту нашей области, то тут же и
разглядим: в Братске — школу музыки Левона Азизяна и
библиотеку поэзии Виктора Сербского, в Ангарске — театр
Леонида Беспрозванного и театр Александра Кононова, в
вампиловском Кутулике — музей, держащийся силами Юлии
Соломеиной, в Иркутске — музыкальные миры Анатолия
Теплякова и Леонида Гефана, театральное пространство
Александра Гречмана и живописное слово Геннадия
Кузьмина, графическую линию Сергея Григорьева и новую,
идущую вслед за ним, Юлии Ружниковой…

Земля наша огромна, а взявших на себя ношу радения по
«службе воспитанности» досадно мало — много меньше,
нежели нас, землю эту топчущих, или же ангелов, нет-нет да
и пролетающих над нею.

В одних из этих ангелов мы можем признать кого-то из
декабристов, в других — кого-то из наших художников,
артистов и литераторов: Волконский, Полевой, Трушкин,
Гайдай, Вычугжанин, Фатьянов, Вампилов, Сергеев, Касабов,
Иоффе, Пламеневский…

Жириновскому, Коху и тем, кто с ними, они, как водится,
мешают, мне, наоборот, — всегда в помощь…