Кутузовых сослать в… баню

Яркое впечатление ее иркутского отрочества:
начальники в «прихожей» у папы, печника Ивана
Кутузова. О том, что это начальники, Маша
догадывалась по их солидным костюмам, солидной же
озабоченности и степенной беседе друг с другом в
ожидании, пока Машенькин папа заглянет домой на
обед. Появлялся он несуетливый, неспешный. Подумав и
сверившись со своим расписанием, определял:

— Сначала, стало быть, приду я в институт народного
хозяйства. Потом — в медицинский, а уж после — в
университет.

Начальники кивали и расходились.

В тридцатых годах иркутские вузы были с печным
отоплением, на немалых их площадях располагалось
немалое же печное хозяйство, за которым глаз да глаз
нужен. А Иван Кутузов был не только от Бога печник,
он и кирпич мог при случае сделать, и отменные
колосники. Прежде в Ульяновской области у него был
кирпичный «сарай» — так его уменьшительно называли
тогда. Но, по сути, это был крошечный заводик с
превосходной продукцией. Шла она влет, так что
местные активисты, согреваясь у печек, прощали
Кутузову и «политическую близорукость», и нежелание
записаться в колхоз. Все и обошлось бы, да только в
пору раскулачивания затруднились с поиском
подходящей кандидатуры (так разорила всех
пресловутая коллективизация) и выбрали-таки на
роль кулака Ивана Кутузова. «Сарай» разорили, дом
заняли под контору. Однако же, вовсе прогнать
Кутузова не решились (другого такого не было
печника). Из милости разрешили вместе с женой и
семью детьми поселиться в баньке.

В одну зиму статный, красивый дом Кутузовых
заплевали, изрубили; сад, от которого отлучили
хозяев, разом вымерз. И весною «семейный фельдмаршал
Кутузов» держал в бане совет; и решился отступать за
Урал. Далеко за Урал — к Байкалу.

И снялись, и уехали, и не пропали, сохранив и семью, и чувство
родины, и доброе, с веселой искринкой расположение
к жизни. Марью Ивановну Кутузову, одну из пяти
дочерей знаменитого печника, всегда знали и знают
сейчас как отчаянную анекдотчицу, для которой и
собственные 84 года — лишь повод улыбнуться и
вспомнить забавную историю. Такая, кутузовская,
расположенность к жизни помогает Марье Ивановне и
читать без очков, и прекрасно понимать юмор
правнука, и готовить обеды, после которых все просто
не может не получиться. Марья Ивановна и о войне
вспоминает с зарядом здорового оптимизма.

На патронном заводе… танцы

…В Иркутске перестали ходить автобусы, на улицах
стало меньше людей, и сам город словно бы сделался
меньше. И родней. Трудно было свыкнуться с мыслью,
что идет война. Люди переходили из дома в дом и в
недоумении смотрели на близких, словно бы надеясь
еще, что их разуверят. Может, это и есть нормальная
реакция мирных людей?

Маша Кутузова поступила на курсы медсестер:
как и все, собиралась на фронт. И уже
простилась с семьей, но военком отказал:

— Погоди. Еще маленькая.

Ростом Маша и правда была очень мала. А ждать не
хотелось. И в надежде, что подрастет, пошла на
работу. К той поре в Иркутск переехал Ижевский
завод. Целый квартал — от площади Кирова и до улицы
Горького — обнесли забором. В зданиях взломали полы и
прямо на землю поставили тяжелые станки. Работали по
двенадцать, иногда и по восемнадцать часов. Бывало,
смена заканчивалась глубокой ночью. Мужской голос
окликал Машу на предутренней улице:

— Кто идет?

— Я иду.

— Откуда так поздно?

— С патронного.

— А, понятно. Иди-иди…

На работе Маша носила халат и брезентовые ботинки на
толстой деревянной подошве — они дольше выдерживали
мазут. Но ноги мерзли, и в первую зиму Маша
переобулась в валенки. Они тут же «сгорели», а
других не нашлось — пришлось снова встать на
деревянные подошвы. Каждый работавший получал 800
граммов хлеба; были и стахановские пайки — вкусные,
но крошечные совсем. Выживали не ими: после смены
надевала Машенька горбовик и — за Ушаковку, на
тракт. Там все годы войны хорошо рождались грибы. И
картошка в войну неплохо рождалась, так что
картофельными пирогами с грибною начинкою и
пробивались, в особенности если заводился
маргасалин. До войны это слово разделяло семьи по
достатку: кто-то мог позволить себе маргарин, а
кто-то довольствовался его смесью с салом —
маргасалином. Ну а в войну всякий жир размягчал
будничное существование.

Шутки среди заводской молодежи рождались легко и
естественно, может быть, как защита от смерти и
войны, а, может, еще и от избытка молодости. Если
патронную ленту долго не подвозили, в затяжном
ожидании драили стены, станки, а потом собирались в
маленькой комнатке. И… танцевали. Здесь, на
патронном заводе, биение жизни ощущалось сильней и
влюбленности зажигались ярко и долго-долго горели.
Совсем юный Сергей Саратовский, начальник цеха, что
был на улице Ленина, бегал в пороховой цех в
предместье Марата — по делам, конечно же, но еще и
взглянуть на будущую жену. С ней он прожил потом
полвека. Вообще некоторые девчонки уехали вместе с
заводскими парнями в Ижевск. А Маша Кутузова
осталась. И вернулась туда, где работала до войны, —
в областную библиотеку.

Из конца в конец иркутской земли

В конце сороковых годов самая большая очередь в
Иркутске была в читальный зал областной библиотеки.
Две просторные комнаты не могли вместить всех юных
особ. Их порыв к знаниям объяснялся до досадного
просто: литературные вечера проводил вчерашний
фронтовик, а ныне сотрудник библиотеки Марк
Гарнтваргер, очень мягкий и обаятельный. Будущий
известный сибирский поэт и знаток декабризма.

Книг издавалось все больше, и они становились
наряднее. На работу в «Молчановку» начали прибывать
выпускницы столичных вузов. Вот только методотдел
страдал текучестью кадров. Потому что кадры-то были
женские, а работа в методотделе означала бесконечные
командировки по самым отдаленным местам, где только
могла быть сельская библиотека. В методотдел
приходили — и уходили. И только Мария Ивановна
Кутузова оставалась, находя здесь и радость, и
интерес. Два года проработала замдиректора и
добровольно вернулась на разъездную должность.

И узнала она всю Иркутскую область из конца в конец.

…Водитель затормозил, и усталый, натруженный
бензовоз с готовностью остановился.

— Ну, считайте, доехали: вон он, Качуг, на пароме
минут пятнадцать будет, не больше. Доберетесь, что
ли?

— Доберемся, — ответили девушки и исчезли в
сгущающихся сумерках. Лена плескалась под ногами
чуть слышно, ласково; огоньки на другом берегу
обещали ужин и теплый ночлег — нехитрую радость
командированных после утомительного, в целый день,
пути. Но парома не было. А бензовоз исчез за уже невидным
уже в темноте поворотом.

— Маша, что делать-то будем, а?

— Кричать будем. Э-эй, на том берегу, отзовитесь!
Отзови-ите-есь!

Пауза, а потом немолодой мужской голос:

— Ктой-то там припозднился, а? У меня все рейсы
кончились — и никаких делов! Я, брат, по расписанию
плаваю!

— А мы, дяденька, долго ехали: бензовоз сломался,
ремонтировали колесо. Нас другие-то бензовозы не
взяли: места не было — вот мы и припозднились. Из
Иркутска мы, приехали вашим библиотекарям помогать.
По району поедем, нам бы только добраться до Качуга,
переночевать. Помогите нам, дяденька. Здесь нам
страшно.

— По рублю-то дадите?

— Мы вам по два дадим, только перевезите.

…Паром чуть слышно толкнулся о берег и встал.

— Ну, вот вам и Качуг. Приехали. А рубли свои
спрячьте: сверхплановые вы, бесплатные. Ну, сходите,
сходите. Еще успеете в чайную. Спрашивайте пельмени:
очень они у них удаются: размером с копеечку, а уж
вкусные-то!

В гостинице подруга спросила:

— Маша, ты давно уже ездишь, да? Дневник завела
бы: интересно будет потом почитать.

— Может, и заведу.

А не завела ведь. Хотя что тут жалеть: и сейчас, на
восемьдесят пятом году, Марья Ивановна Кутузова
живо, в деталях, вспоминает все многолетние поездки
по сельским библиотекам.

— Со временем мы, библиотекари, приспособились,
стали делать совместные рейды с облсовпрофом,
обкомом партии. Тут и с транспортом было уже без
проблем, и встречали с таким почетом, что я просто
чувствовала себя Надеждой Константиновной Крупской,-
улыбается Марья Ивановна.- Но это позже уже, а в
начале пятидесятых добирались на перекладных и на
фоне приземленной крестьянской жизни воспринимались
залетными птицами.

В ту пору многие сельские библиотекари были разве
что самую малость пограмотнее механизаторов.
Библиотеки не строили, а просто отдавали под них
опустевший крестьянский дом; к нему и огород
прилагался. И хозяйственная библиотекарша, расставив
покрасивее книжки, убравшись в доме и поглядев немного в
окошко, отправлялась полоть овощи, окучивать картошку.
И потом, в ожидании редких читателей, еще бегала
домой — приготовить обед, замочить белье.

— Помню, добрались мы с коллегой до одной
деревенской библиотеки и уткнулись в замок,-
рассказывает Марья Ивановна. — Потоптались,
пооглядывались и разглядели огород за заборчиком.
Хозяйку и там не обнаружили, зато нашли сказочных
размеров репу, желтую да гладкую, сладкую. Тянули,
тянули, тянули, — и вытянули. Всей гостиницей
ели — едва одолели.

Но если в городе живая репа воспринималась как
иллюстрация к сказке, то на селе сама книга была
приложением к настоящей жизни. Приходя на ферму или
на машинно-тракторную станцию, библиотекари говорили
все о тех же производственных показателях, а цитаты
из книг использовали как «подпорки»-иллюстрации,
для пущей, так сказать, важности. И для острастки.
Классики «подавались» в таком пересказе, что и
признать их было трудно. Маяковский, к примеру,
обрел неожиданный «сельскохозяйственный профиль».
Марья Ивановна страшно удивлялась, но местный
библиотекарь ее успокаивал:

— Не волнуйтесь, главное, чтобы настрой был
правильный у людей.

Настрой в самом деле был. И во
многом благодаря сельским библиотекарям. В
Заларинском районе, в селе Веренка, крестьянин
с восьмью классами образования, очень много читал и
о каждой открытой им книжке рассказывал
односельчанам. Всю Веренку поделил он на
десятидворья и в каждом читал вслух, а потом
устраивал «обсуждения». Книжные истории непременно
выводили на разговор за жизнь; в этих общих беседах
разбирались все неурядицы на селе, все обиды и даже
пьянству давался «последний и решительный бой».

В Веренке Марья Ивановна побывала не раз. И в конце
концов результатом ее постоянных визитов стала
книжка. Ее назвали обобщением опыта, отпечатали в
типографии и довели до каждой сельской библиотеки.

То трудное и немного наивное время проросло всеобщим
повышением грамотности, размахом строительства и
большой, размашистой верой в красивое будущее. Марья
Ивановна с ее мягкой иронией наивной никогда не
была. Но красивое будущее приближала радостно и
старательно. И сейчас она верит, что если надеешься
на хорошее, то оно обязательно сбудется. Видно, это у
них, фамильное: вера и оптимизм. Потому, быть может,
и всегда побеждают они, Кутузовы.