Вернулся через пять дней вечером, уже по темноте. Сунул руку в кормушку —
чисто: ни крошек, ни семечек. Значит, порядок. Тут же заполнил ее
приготовленным кормом, а утром, чуть светать стало, иду к ней с
фотоаппаратом. Почти вплотную приблизился, когда, тихонько пискнув, из
кормушки выскочил поползень и по сосне — спиралью вверх. За ствол спрятался,
шуршит по коре своими мощными серповидными когтями, выглядывает:
страшновато ему, но и кушать хочется. Поэтому не улетает. Я стою неподвижно,
радуюсь удаче. В прошлом году поползней здесь не было, а они, благодаря
смелости и веселому нраву, — лучший объект для фотосъемок. Главное же
— по опыту это знаю — за поползнями к кормушке обязательно другая пернатая
мелкота подтянется.

Сибиряки хорошо знают поползня — смешную птичку-невеличку, весело
снующую по стволам деревьев в любом направлении. Даже вниз головой он
бегает без всякой осторожности и с такой прытью, с какой не всякая птица по
земле пробежаться сможет. Ребятишки запоминают поползней с первого раза и,
если появляется возможность, готовы наблюдать за ними часами. У меня в
детстве, к счастью, такая возможность была. Но и теперь, через десятилетия, я
продолжаю удивляться веселому нраву пичуги. Понимаю разумом, что поползни
тоже бывают взрослыми и даже старыми (хотя далеко не каждая птица в
естественных условиях до старости доживает), но воспринимаю их как
ребятишек.

В разное время года поползни поют по-разному. Громкий весенний свист этих
пичужек порой напоминает заливистый детский хохот. Сам сравнить не могу, но
литературные источники утверждают, что их пение похоже еще и на посвист
русских ямщиков, погоняющих лошадей, за что и саму птичку во многих
местностях ямщиком называют. А еще поползни по-детски доверчивы. Даже в
конце лета и в начале осени, в самое сытное время, терпеливому и доброму
человеку иногда может хватить нескольких часов, чтобы «уговорить» дикую
птичку взять корм с руки.

Но самому поползню терпения, как ребенку трехлетнему, лишь на несколько
минут хватает. Убедившись, что уходить я не собираюсь, выскочил он из-за
ствола, пискнул строго в мою сторону и — в кормушку. Выбрал семечко
покрупнее, улетел с ним куда-то. Через минуту слышу знакомое попискивание и
шорох крыльев в воздухе — возвращается. С лету, не притормаживая, как к
липучке, приклеился к стволу сосны повыше кормушки и тут же — вниз головой —
под крышу «столовой». Несколько секунд шуршит, выбирая семечко по вкусу,
улетает. И так — рейс за рейсом.

Вначале я думал, что он улетает на другие деревья расклевывать семечко,
потому что здесь меня еще опасается. Но нет. Иногда, выскочив из кормушки, он
чуть-чуть спускается по стволу, вставляет семечко в одну и ту же облюбованную
щель сосновой коры и, не обращая внимания ни на меня, ни на щелчки
фотоаппарата, спокойно раздалбливает его. Причем выполняет свою «работу»
всегда вниз головой, сидя над семечком. Наверное, чтобы подсолнечная шелуха
ему на голову не сыпалась. А потом снова начинает таскать корм куда-то далеко,
так что у меня возникло предположение, что он его про запас прячет. Мелкие
зверюшки, те же мыши, бурундуки, белки, часто зимние запасы для себя делают,
но про птичьи заготовки (за исключением сорок, которые в свои гнезда любят
всякие блестящие мелочи стаскивать) не читал, поэтому отогнал от себя
нелепую гипотезу. Только, забегая наперед, признаюсь: зря. Вернувшись домой,
отыскал в литературе сведения, что при обилии корма поползни действительно
кое-что припрятывают себе «на черный день», старательно маскируя кладовые
от других птиц.

Считается, что поползни изучены хорошо, однако в научной литературе
встречаются некоторые несогласованности, что только подтверждает их
неординарность. По многим признакам поползни приближаются к синицам , а
характерной манерой лазить по деревьям, коротким (правда, мягким) хвостом
и крепким клювом напоминают дятлов. Литературные источники утверждают,
что поползень (по латыни — Sitta) — единственный древолаз, способный так
прытко бегать вниз головой по вертикальной поверхности. А еще он удивителен
тем, что большой вход в дупло, подходящее для устройства гнезда, умеет глиной
или илом замазывать, подгоняя леток под размеры своего тела. Бывает, что
возвращается весной дятел к собственному обжитому «дому», а входа-то и нет.
Лишь небольшое отверстие осталось. Попробует раздолбить — не тут-то было:
замазка — что твой бетон, в который поползень простую глину превращает, то ли
собственную слюну добавляя, то ли используя какие-то другие природные
добавки, человеку, может быть, и неведомые.

Симпатичная пичуга хорошо знакома не только сибирякам, но и жителям
Европы и дальневосточникам. Знакомы с ней американцы, канадцы… Эта
птичка-невеличка из рода воробьиных широко распространена на нашей
планете. Она живет почти везде (за исключением Южной Америки, средней и
южной Африки), где есть старый, перестойный лес. А на Северном Кавказе, в
Турции, в Малой Азии поползни, как следует из литературных источников,
освоили для жизни не только деревья, но и старые трещиноватые скалы, по
каменным отвесным стенам которых бегают вниз головой не хуже, чем по
стволам деревьев.

А к сосне тем временем, как я и рассчитывал, уже подтянулись большие синицы
с ярко-желтой грудкой и их ближайшие «местные родственницы» — буроголовые
гаички, симпатичные такие пуховые комочки с глазками и клювиком. Их за
внешность часто пухляками называют. Будучи не столь доверчивыми, птицы
рассаживаются в крону дерева и оттуда, опустив вниз головы, с завистью
наблюдают, как поползень, не обращая ни малейшего внимания на мою
неподвижную фигуру, опустошает кормушку. К этому времени он уже и вовсе
осмелел. У меня возникает ощущение, будто позирует он осознанно: сядет на
ствол, примет перед объективом, как опытная фотомодель, одну-две
грациозные позы, и только потом — в кормушку. Выбрав семечко, тоже не
улетает сразу: высунется до половины и ждет, пока я фотоаппаратом щелкну.
Обратил внимание, что семечко он всегда одинаково берет — за тупой, толстый
кончик. А острие — вперед. Наверное, чтобы в стремительном полете воздух
легче рассекать было.

Глядя на поползня, начинают смелеть и гаички. Слетают вниз, поближе к
кормушке, так же ловко прилипая к стволу сосны. Но, едва встретившись со
мной взглядом или увидев наведенный на них объектив, улетают от греха
подальше, прячутся за густыми сосновыми иглами. Убеждаясь, что ничего
страшного не случается, смелеют больше. Вот уже и на кормушку садиться
стали. Правда, в отличие от сытого поползня, в корме не копаются, не
привередничают, хватают первое, что попадает им под клюв, и скорее вверх, в
спасительную сосновую крону.

А большие синицы, которых многие привыкли видеть зимой смелыми и даже
наглыми на городских рынках, особенно среди торговок семечками, здесь, в
лесу, все еще осторожничают. Сердито свистят, чевыкают на меня, умело
прячась от объектива за сосновыми лапами. Иногда в отчаянии (корм скоро
кончится) слетают к самой кормушке, но сесть не решаются: смахнув крыльями
семечки, насыпанные на крышу для приманки, торопливо улетают к самой
вершине не солоно хлебавши. Мне становится жаль их, и я, подсыпав свежего
корма, ухожу. Из дома слышу громкий птичий гвалт. Понимаю, что на
кормушке, которую в окно не видно, начался птичий пир с криками и даже,
возможно, с драками.

Через час с улицы, из-под самой двери, доносится негромкое, «вежливое»
попискивание поползня. Догадываюсь, что корм кончился и это «гонец» за
добавкой. Выхожу, прихватив пакет с семечками. Кормушка действительно
пуста, а снег под сосной усыпан подсолнечной шелухой. В кроне дерева заметно
птичье оживление. Значит, контакт установлен. Птицы умнее, чем мы думаем.
Теперь они будут слетаться к сосне, увидев рядом человеческую фигуру. А со
временем, если не случится долгих перерывов в кормлении, не только поползни,
но и осторожные большие синицы станут стучать клювами в окно, выпрашивая
очередную порцию угощения.

Поползни, живущие в разных местностях, хоть и похожи, но все-таки
различаются и размерами, и окраской. В европейской части России (и в
скандинавских странах), как отыскал я в литературе, распространен поползень —
ямщик или волчек. Ростом он чуть больше нашего воробья, а низ грязно-белый с
ржавыми боками. В Западной Европе его заменяет северный поползень. Он
меньше, подбородок и горло — белые, а низ ржаво-желтый. В Сибири, от Урала
до Амурской области на востоке и до Китая на юге, обитает маленький
сибирский волчек с чисто-белой нижней стороной тела. Это, по мнению
орнитологов, и есть наш земляк. Хотя, рассмотрев дома фотоснимки, сделанные
в разное время и в разных местах, но все вблизи Иркутска, я обратил внимание,
что на них запечатлены как поползни с чисто белым брюшком, так и с хорошо
видными рыжими подпалинами. Может быть, у нас обитает все-таки не один, а
несколько видов или подвидов поползня? А может окрас птицы зависит от
времени года? В научно-популярной литературе я не нашел однозначного ответа
на эти вопросы и, вместе с любопытными читателями «ВСП», буду благодарен
иркутским орнитологам, если кто-то из них разъяснит ситуацию.

P.S. Через неделю, в минувшие выходные, поползни и гаички вели себя уже
как добрые друзья: садились на меня, брали корм с руки. А вот большие
синицы, к немалому удивлению, даже к кормушке слететь не решались, если
я стоял рядом. Зато громко «возмущались», прячась от объектива
фотоаппарата за сосновыми лапами.