— Я должна была выполнять задачи по созданию
музейного архитектурного комплекса. В 1972 году
вывезли в район Академгородка Зашиверскую Спасскую
церковь. Зашиверск — старинный сибирский город за
шиверами, порогами Индигирки. Церковь там была
совершенно удивительная. История доставки ее
любопытна: и на плотах везли в разобранном
состоянии, и на вертолетах. Сведения об этой церкви
нашли в архивах, но место было давно покинуто, и
никто не думал, что от прежнего города что-то может
сохраниться. Город Зашиверск пережил несколько
этапов, когда-то ему даже собирались
присвоить статус провинциального города. А потом все
торговые пути пошли по другим местам. Город еще
какое-то время существовал, но тут нагрянула
эпидемия: кто успел уехать, кто не успел, многих
покосило. Местное население рассказывало легенду,
она зафиксирована в книге «Древний Зашиверск», о
том, что однажды на Зашиверской ярмарке нашли сундук
без хозяина. Начался спор: открывать или нет. Шаман
сказал: «Нет», а священник: «Да». Сундук открыли,
оттуда вышла старуха-чума и начала всех косить… Так
город погиб, было это в 19 веке. Когда в научные
круги проникли слухи, что Зашиверская церковь,
построенная в 1700 году, еще существует, академик Окладников
(он стоял во главе нашего института) решил вывезти
ее. Формы церкви неизменными пришли из 17 века. Это
единственная деревянная шатровая церковь в Сибири.

Дальше были другие экспедиции, вывезли много домов,
их обследовали и складировали.

В начале 80-х годов началось бурное строительство
музея. Восстановили башни в полном виде,
была сделана часть тына. Церковь отреставрирована с
новой колокольней. И усадьба крестьянина была
начата: собрано несколько подсобных сооружений, но
до избы дело не дошло. Была открыта большая
лаборатория: инженеры, архитекторы, много
плотников. Потом началась вся неприятность с нашей
страной, и это строительство стало неактуальным.
Худо-бедно посыпали дорожки, был пересмотрен
генплан, исходя из того, что мы имеем. Вначале это
мыслилось, как Всесибирский музей. Там должны были
быть зоны: Западной Сибири, Восточной… Поскольку
начался парад суверенитетов — потребовали вернуть
памятники: из Бурятии к нам приехали и увезли очень
интересный дуган. У них он являлся святыней.

Лаборатория перестала финансироваться, сотрудники
разбежались, я осталась. Сегодня вся сложность
заключается в том, что мы не музей, а научное
учреждение. Архитектурные сооружения остались, мы
следим за их состоянием по мере сил, но музея нет,
посетители не ездят. Периодически мысли возникают,
что надо бы это все возродить, но пока не
получается. Правда, недавно при Академии появился
новый сектор музейных технологий и реставраций.
Может быть, что-то сдвинется с мертвой точки.

— Чем вы занимаетесь сейчас, раз музей не состоялся?

— А я веду свою научную работу и попутно наблюдаю, что
происходит. Моя научная тема перекликается с тем,
что было задумано в Академгородке, она звучит так:
«Архитектурно-строительные традиции крестьян Приобья
середины 19 — первой трети 20 века, проблемы
эволюции и контакты». У нас были миграционные волны,
потому сохранилось не так много, как здесь. Я иду по
Иркутску, и каждое здание хочется сфотографировать.
Новосибирску-то недавно всего 100 лет исполнилось.

При изучении русской архитектуры меня интересовала
семантика строительства — это так просто не
пропадает в памяти народа. Вторая моя тема —
первоначальное строительство на сибирской
территории: церковное и острожное. Количество глав,
колоколов — семантика церкви, в которой очень
глубокие корни.

— Вы специально изучали Казанскую Илимскую церковь,
которая находится в нашем музее. Чем она привлекла
ваше внимание?

— Основной вопрос ее изучения: почему она ставилась
рядом с острогом, впереди его? Действительно, это
имеет отношение к обережной функции, в литературе
проводятся различные параллели с иконами Руси,
которые часто были обережными, появляясь не для
того, чтобы их прятали, а для того, чтобы охранять.
Мое исследование было сделано на архивных
материалах, я здесь не была.

В книжке я описывала три храма: Софию тобольскую,
Троицу томскую и Казанскую из Илимска — они самые
известные с давних времен, есть архивные материалы.

— Какое впечатление произвел на вас музей «Тальцы»?

— Прекрасное, замечательные сотрудники, любят музей
все: от самых главных до охранников и смотрителей.
Чувствуется, что каждому человеку здесь нравится.
Очень большая работа была проведена и ведется, я
прекрасно понимаю все сложности, которые с ней
связаны. Когда работа идет, бывают ошибки и
неудовлетворенности, и сотрудники говорят об этом,
но работа идет и сделано очень много, видно,
что многое в планах. Владимир Тихонов, директор, осматривая новый
объект и недовольно покачивая головой, говорит: «Вот
след рубанка, я заставлю его убрать». И это
правильно. Все должно стремиться к достоверности,
чтобы посетители видели, как это было на самом деле,
а иначе можно просто поставить картинки фанерной
деревни. Владимир Викторович кипит энергией, но мало
того, что он придумывает множество идей, он массу
работы на себя взваливает.

— Какие из музеев деревянного зодчества вас особенно
удивили?

— Я видела многие подобные музеи, Кижи, несомненно,
из них самый впечатляющий. Это старый музей, и у них
тоже замечательный коллектив. В подобных местах
невозможно формально выполнять обязанности. Это
команда, которая строит жилища, чтобы люди там жили,
пусть даже музейные. Складывается подобие семьи,
тогда работа спорится; кому это не нравится, тот
быстро уходит. Нужно ведь и сплясать, и спеть, и
детей проводить, и помыть какие-то глиняные горшки.
Это создает многомерность, многофункциональность,
которая есть в семье.

Мы научное учреждение и не можем заниматься
музеем, нам просто привалило счастье, что у нас есть
эти замечательные памятники. В этой системе
заставить их действовать как музей невозможно.
Передавать эти памятники мы не хотим, это наше, да и
взять их в Новосибирске некому.

— Каковы ваши научные планы?

— Я хочу изучать все, что называется православием в
его современном проявлении. Мы все подвержены
глобализации, на нас наступает цивилизация. Нужно
посмотреть ответную реакцию этнической культуры, что
она воспринимает. Мы же до сих пор существуем, и наша
этническая группа существует, как-то мы
идентифицируемся. Культуры меняются и будут
меняться, но как и к чему это приведет? Например,
народ потерял язык, изменился антропологический тип,
но называют они себя по-старому, хотя им не
навязывают такое название. Почему? Киприоты в Турции
по-гречески не говорят, не пишут, но считают себя
греками.

— Есть ли в планах взаимодействие с «Тальцами»?

— Меня попросили написать в журнал «Тальцы» о наших
экспонатах. Хочу наладить совместные экспедиции. А
главное, я расскажу руководству, что здесь
происходит, и мы снова начнем искать решение нашего
вопроса по музею.