Обстановка замыкается четырьмя двустворчатыми стеклянными дверями,
которые, распахнувшись, открывают вид в пространство, сплошь заваленное
сеном. Там стоит небольшой стожок, качели, стол с самоваром, скамейки.
Привычный деревенский вид привычной летней поры сенокоса, когда
высохшие травы повсюду: в одежде людей, в
ящиках мебели.

К сценографии заслуженного деятеля искусств Александа Плинта не
придерешься, он продумал каждую деталь, малейшие штрихи предметов того
времени, в котором происходит действие пьесы.

Итак, работник (артист Артем Довгополый) бросает на пол кресло-каталку,
возится с ее разборкой, закрепляет детали, и вот кресло
стоит, готовое принять
обезножившего больного. Вполне утилитарная вещь по ходу действия
становится его метафорой, вернее, символом ненужности, как многое в
развитии событий, тоже становящееся ненужным. Этот персонаж будет
проходить через все действие спектакля, становясь знаковой фигурой,
индикатором перемены погоды и настроения людей,
видимой занятости и неуклюжести в работе.

Постановщик спектакля Геннадий Шапошников смотрит на персонажей пьесы
Чехова, кажется, со стороны, предоставляя им возможность самим разбираться
в поступках, которые совершают, проявлять чувства, которые испытывают.
Поток сценической жизни течет по тому руслу, который предопределен
каждому персонажу драматургией. Одним любить, другим страдать, всем
вместе — и любить, и страдать. Так устроена русская душа, не способная к
покою, равнодушию, безучастию.

Взгляд режиссера, обустроившего героев в среде, привычной для рубежа конца
ХIХ — начала ХХ веков, свободен, не рассчитан на осовременивание. Зрители
нового века сидят рядом, буквально в двух шагах от персонажей прошлого.
Они не свидетели, они участники происходящего, потому что в каждой фразе,
движении души героев Чехова могут узнать себя, найти тот ассоциативный ряд,
который делает человека узнаваемым во временном периоде любой поры. В
спектакле не будет и привычной музыки, только отдельные звуки, отдельные
короткие темы, пронизывающие тишину.

Действие начинает развиваться неспешно, нарочито замедленно. Куда спешить
деревенским жителям, которые разбрелись в доме из 26 комнат, вышли на
лужайку, говорят ни о чем и обо всем, пьют чай и
пребывают в естестве, роднящем их с природой. Первые сцены проходят на
«заднем» плане, в том самом пространстве, заваленном сеном. Перегородки
дверей закрывают частями сценическое действие. Как в жизни, когда мы что-то
видим, а что-то пропускаем мимо своего внимания, кто-то нам интересен, а кто-
то не очень.

Но первая информация важна. Обитатели дома, оказывается, давно забросили
работу, приезд городских гостей выбил их из привычной колеи, заставил
совершать непредсказуемые поступки. Работяга дядя Ваня, например, влюбился
в жену профессора Серябрякова Елену и утомился этим чувством так, что в
отношениях с ней позволяет себе «валять дурака». Робкий по натуре, он то к
косяку ее прижмет, то стулом в угол. Это не игра надеющегося на взаимность
человека, это какое-то ерничанье, в котором нет определенного смысла и нет
никакой сверхзадачи.

Мы страдаем. Но каждый по-своему. Режиссер Шапошников в спектакле сделал
довольно непривычное для нашего театра распределение ролей. Образ Ивана
Петровича Войницкого создает Игорь Чирва, к которому зрители привыкли
как к характерному актеру. Его исполнительский диапазон широк настолько,
что он может быть и нелюбимым Мечеткиным в спектакле «Прошлым летом в
Чулимске» Вампилова, и нелюбимым дядей Ваней в чеховской постановке. За
что его любить? За то, что скучен, монотонен, даже когда объясняется в любви,
когда говорит о своих страданиях? Дядя Ваня Чирвы от проигрыша в любви,
от проигрыша в споре с доктором начинает постепенно накапливать энергию
раздражения, потом отчаяния, которые приводят к одному, другому срыву,
наконец, к тем выстрелам, которые прозвучат в конце спектакля.
Нескладность отношений, в которых «нормальное состояние человека быть
чудаком», проявляется в ребячливой Соне, уверенном в себе Астрове,
растоптанном обстоятельствами Телегине, сумасшедшей вдове тайного
советника Войницкой. Эти чудачества предопределены появлением в доме
профессора Серебрякова и его красавицы жены Елены Андреевны, ставшей тем
раздражителем и тем притяжением, которое заставляет мужчин перестать быть
самими собой и проявлять свое чувственное начало.

Для актеров — участников спектакля открытая всем ветрам площадка
становится местом свободного проявления характеров героев. Но
эти характеры «подправляются» режиссером,
который высвечивает
места, наиболее важные для трактовки каждого персонажа. Привычное
слово «мизансцена» здесь трансформируется в свободное
движение, тот фантазийный ряд, который обязателен для психологического
театра и в то же время составляет его метафорический ряд. Быт, углубленная
психологичность, метафора становятся здесь выражением самой сути человека,
его утомленной и страдающей души.

«Раздражитель» дяди Вани — Серебряков по тексту пьесы болен, немощен,
капризен, каким и подобает быть старику. Режиссер назначает на эту роль
далеко не старого заслуженного артиста Александра Булдакова. Это назначение
делает текст пьесы ее подтекстом. Вопрос Астрова: «Болен ли он?»
заставляет усомниться в серьезности его болезни. На сцене Серебряков
появляется ярко — в роскошном пальто, шляпе, идет уверенной походкой. О его
состоянии можно судить по небольшому штриху:
ночью он вынимает спрятанный днем кусочек шоколадки
и с жадностью его съедает. Подкрепившись
«сексуальной» энергией, он оборачивает ее в брюзжание, с каким начинает
вести разговор с женой о своей старости. Серебряков
Булдакова не только
въедливый старик, он еще и интриган, и настоящий вампир, сплетающий все
вокруг и высасывающий кровь из всего живого.

Другой пришелец в доме Войницких — доктор Астров. Он человек конкретного
дела и своей мечты обустройства лесов. Именно с этим героем Чехов
отождествлял себя, когда писал роль. Первый диалог и монолог Астрова
— о
лесе, во втором акте он показывает по карте, что было в природе окрест прежде
и что осталось. Текст пьесы, который, как правило, опускается во многих
постановках, здесь становится ключевым. Он важен для проявления характера
Астрова и выделяется самостоятельным рефреном для определения
современной темы.

Астров в исполнении актера Степана Догадина сильный, уверенный в себе
человек. В том, что у него возникло притяжение к Елене Андреевне, можно не
сомневаться. В каком красивом, страстном выражении чувств оно проявляется!
Астров обнимает и не обнимает ее, отпуская, прижимает, дышит ею. Надо
заметить, что Степан Догадин двойственное отношение к Елене Андреевне
играет тонко. Его герой сопротивляется ее чарам, ее утомленному созерцанию
происходящего и помимо своей воли стремится к ней.

Елена Андреевна актрисы Виктории Инадворской красива и холодна, как
мрамор. Почти не проявляя чувств, она позволяет сначала поиграть в
искренность с Соней, а потом, возможно, и с самим Астровым.
Ее понять можно, как и Соню, влюбленную в Астрова. В кого же
еще влюбляться молоденькой девушке в деревенской глуши, в постоянных
хлопотах о натуральном хозяйстве? Молодая актриса Надежда Анганзорова в
проявлении чувств своей героини искренна, порывиста, часто непредсказуема в
переливах эмоционального состояния.

Особое место в спектакле занимает Мария Васильевна Войницкая народной
артистки Натальи Королевой. Если для всех актеров, участников спектакля,
режиссер поставил конкретную задачу быть естественными, максимально
открытыми в выражении чувств, так, чтобы не было видно зазоров игры, то
Королевой приходится именно играть. Нельзя ведь, при здравом
уме, казаться сумасшедшей. Состояние своей героини актриса проявляет мастерски.
Ее Войницкая — прообраз эсерки мадам Каплан или кого-то еще. На столе, за
который она села «работать» — книга «Капитал».
Вот, оказывается, чем занимается сумасшедшая старуха, сделавшая из своего
зятя фетиш. Трогательно подбирает она за ним бумажки, которые он
выбрасывает в мусорную корзину, потом цветы. Почти весь второй акт так и
будет сидеть с этой корзиной, бережно обняв ее.

В первом акте, когда началась гроза и двери веранды закрыты, по стеклу
потекла вода — спасительный
дождь. Постановочный эффект сильный, эмоциональный, точно проявляющий
состояние героев, накаливших свои страсти в ночном бдении до полного
кипения. Во втором акте та же струящаяся по стеклу вода будет казаться
слезами, плачем по несостоявшейся любви, нереализованным чувствам, невозможности
счастья. Хрупкость мира, выстроенная режиссером Шапошниковым для героев
спектакля, подчеркивается точно найденным светом. Он может залить сцену
солнечными бликами в начале первого акта, быть призрачным в сценах ночного
бдения и высветить как мадонну Елену Андреевну в момент прощания Астрова
с ней. Свет спектакля — это его настроение, камертон, определяющий
напряжение атмосферы.

Продать имение? Разрушить все, что составляло смысл жизни семьи? Дядя Ваня
Игоря Чирвы в бешенстве пытается поднять стол. Получилось только
сдвинуть его с места. Тогда он выворачивает из ящиков рукописи Серебрякова
и швыряет их ему в лицо. Обожали, боготворили пустоту, ученого, который
никому не нужен! Небольшое затишье. Выстрел за сценой, и вновь появляется
разъяренный дядя Ваня. Его держат, он бежит и вновь стреляет. Мертвая
тишина. Убит? В свой угол Серебряков — Булдаков идет так, будто смертельно
ранен, пролетевшая мимо пуля убила его планы на благополучие для.
Во время сцены прощания семьи с уезжающими Серебряковыми режиссерский прием
начинает работать всей образностью сценической выразительности.
Закрываются и открываются двери, появляются и исчезают за стеклом силуэты,
будто входит и выходит воздух. В пространственной свободе дома
сосредотачивается несвобода его обитателей. Хорошо бы начать жить по-
новому, но как? Осознанная необходимость счастья, пульсировавшая на
протяжении всего спектакля, останавливается. Счастье невозможно. Веками
человечество стремится к нему, и веками остается каждый со своим несчастьем.
«Нет счастья на земле…»

Может быть, есть покой? Обрести покой — значит смириться со своей судьбой.
Уходит из дома Астров. Вернется ли? Нянька (артистка Татьяна Кулакова) по-
прежнему будет занята своим вязанием. Успокоится разволновавшийся
было
приживала Телегин (артист Евгений Солонинкин). Понуро сядет писать счета
дядя Ваня. Войницкая достанет помятые труды своего зятя и будет бережно
листок за листком разглаживать их. На переднем плане Соня — единственно
мудрый человек. Она расскажет о том, что пройдет жизнь, придет естественная
смерть и только на небесах душа успокоится и обретет покой. И вернется все на
круги своя.

Поток жизней и судеб героев Чехова, естественно
начавшийся в спектакле, подошел к своему естественному концу.