Теперь Кокорин — главный режиссер Екатеринбургского
ТЮЗа. Недавно отметил свой 60- летний юбилей
(подумать только!). А встретились мы… в
Петербурге, где проходил фестиваль современной пьесы
«Новая драма», на который Екатеринбургский ТЮЗ
привез свой новый спектакль, поставленный
В.Кокориным, — «Изображая жертву» по пьесе братьев
Пресняковых.

Узнав, что журналистка из Иркутска просит с ним
встречи, Кокорин согласился на интервью, несмотря на
отсутствие свободного для этого времени.

— Вячеслав Всеволодович, даже здесь, на питерском
фестивале, буквально все знают, что вы — из
Иркутска. Вас многие считают иркутянином. Я же
прочитала ваше досье и узнала, что родились вы в
Улан-Удэ, учились в Ленинграде и Москве, а уж жили и
работали!.. На Камчатке, в Хабаровске,
Благовещенске, Омске, Вильнюсе, Астрахани, работали
в США, Польше, Франции, Швейцарии, Германии, на Кубе
и в Африке… Какой город для вас самый близкий и
родной?

— Конечно, в свое время Иркутск был для меня
близким и родным. А потом… Жизнь ведь получается
там, где получается работа, да? Ну что еще есть?
Сейчас мне интересно в Екатеринбурге.

— Там вы уже навсегда осели?

— Я и в Иркутске навсегда оседал. Даже с артистами
договаривались: ну, все, друг друга здесь хоронить
будем… А видите, как получилось? Пришлось уехать.
И начать все сначала. Так что я не зарекаюсь…

Нам с Зоенькой, женой, нравится Екатеринбург. Так у
нас впервые. Я уезжал в Омск — и думал об Иркутске.
Потом в Вильнюс — и тосковал по Иркутску, по
Байкалу, по друзьям. А вот теперь в Екатеринбурге
как-то много дел, и я ловлю себя на том, что редко
вспоминаю Иркутск. Конечно, там остались друзья. И,
как это ни пафосно звучит, остался Байкал. Я не был
на Байкале 3 года. Как будто и не отдыхал вообще.
Тогда, в последний раз, мы с братом приехали в
Листвянку, купили рыбы, водки, посидели на берегу. И
тут же искупались возле пристани.

— Почему вы уехали из Иркутска?

— Я уехал в 1989 году. Возвращался в 1993-м. И в
1996-м. Не работал в театре, в штате. Но ставил
спектакли. Был у меня курс в училище. Байкальский
театральный центр. А в 2001 году оказался без
работы. Из училища меня просто «попросили». Неуютный
я человек…

— А первый раз, в 1989 году, что произошло?

— ТЮЗ был в хорошем состоянии. Был замечательный
костяк. У нас начинала Таня Кутихина, сейчас она
лауреат «Золотой маски». Миша Окунев, теперь он в
Омске, тоже лауреат «маски». Олег Мокшанов просто
был звездой! Сейчас он в Париже. Венгер сказал ему
однажды: «Олег, ты великий актер!». Камиль Тукаев,
теперь лучший актер Воронежа. Хорошо работает в
Омске Сережа Зубенко… Классные ребята! И,
естественно, были такие, которые не попадали в этот
костяк. Конечно, им это не очень нравилось, они
воевали, ходили, выражали недовольство, жаловались…

Когда я во второй раз вернулся в Иркутск, на
спектакль моих студентов пришла женщина. После было
обсуждение. Она вдруг стала говорить детям: «Ребята,
вы не представляете, как для нас было важно ходить в
ТЮЗ, когда я училась в школе! Мы видели такое, чего
не видели ни в одном театре. Нигде больше не играли
«Высокое напряжение» Платонова, другие спектакли…
Мы писали письма, собирали подписи, чтобы Кокорину
разрешили остаться работать». Я ничего этого не знал!

А разве чиновников волнует публика? Они решили, что
должно быть по-другому, не пошли на мои очень
простые требования. Речь шла о некоторой
реорганизации театра. Что, кстати, случилось вскоре
во всех театрах. Мы просто чуть-чуть раньше других
это почувствовали, потому что хорошо работали.

Нужно было разбираться с теми, кто нам мешал. Ничего
ломать мы не собирались, никого выгонять — тоже. Но
требования внутри, я считал, должны быть другими. А
многих это не устраивало. В такой работе мне стало
тесно. Я вынужден был уйти. Уйти в никуда. Уехал в
Москву и болтался там без работы, жил у друзей,
перебивался случайными заработками. А вслед за мной
из ТЮЗа в никуда ушли несколько артистов, которые
держали весь репертуар. Театр рухнул как карточный
домик. И потом, естественно, стали обвинять меня:
Кокорин развалил театр, Кокорин шибко занесся. Я вам
скажу: никаких заносов не было. Хотелось работать. И
там можно было работать. Иркутск — замечательный
город, театральный. Когда я туда приехал, Володя
Дрожжин руководил любительским театром, очень
своеобразным. Там были замечательные ребята, они
замечательно пели, у них были любопытные по
энергетике спектакли. Я их поддерживал, как мог,
когда их долбали. У меня было желание объединиться.
Я пригласил Дрожжина. И Миша Корнев великолепно
работал, вел разминки, мы поставили «Левшу». Но
потом они сделали другой выбор.

Знаете, какая ситуация была? Мой приятель Слава
Филиппов написал письмо в КГБ, его подписал
Распутин. Что я, мол, занимаюсь идеологическим,
невыверенным театром, что на это надо обратить
внимание. А ведь мы со Славой пили коньяк за мое
здоровье, и на премьере моего спектакля «Гори, гори,
моя звезда…» он кричал: «Браво!»…

А потом мне стали прямо в глаза говорить гадости. В
Иркутске очень сильное русофильское движение. До
такой агрессивности доходило, мне такие письма
писали: «Жидомасон, смывайся, пока мы не вырезали
твою семью!» И это никто не останавливал…

Не хвастаюсь, но это я пробил театру имя Вампилова.
Говорю как есть, хорошо помню ту ситуацию, когда
Распутин отказался в 1987 году подписать письмо с
просьбой о присвоении театру имени Вампилова.
Всего-то нужно было письмо от такого авторитета, я
уже договорился с журналом «Театр», где тогда
работал Михаил Ефимович Швыдкой. Но дядя Валя
сказал: «Мне надоело быть в каждой бочке
затычкой…» Для меня это — гнусная позиция. Уместно
ли было называть ситуацию «бочкой», когда речь шла о
Вампилове, и себя сравнивать с затычкой? И я пошел,
что называется, другим путем. Договорился с
Ульяновым, который руководил СТД. И письмо подписал
Венгер… Теперь они все — вампиловцы. И с ними,
авторитетами, состязаться невозможно. Я читал, как
Распутин писал про меня: «Были черные времена…»
Вот так было.

И ТЮЗ повернул в другую сторону. Ну, и дай Бог… Он
находит свою публику. Саша Ищенко — замечательный
режиссер. Честный. Вот уж кто бродяга и
бессребреник! Он делает спектакли искренне и
талантливо. Но рядом с этим мог быть и совершенно
другой театр. И жизнь тогда была бы только краше.
Нет! И что в Иркутске творится? Уехал я, затем —
Ваня Вырыпаев (который, между прочим, тоже получил
«Золотую маску»).

— А у вас «маска» за какой спектакль, Вячеслав
Всеволодович? Напомните…

— За «Каштанку», которая сочинена была, кстати, в
Иркутске. В безделье. Когда Стрельцов выгнал нас из
театра, мы играли ее в школьных спортзалах…

Так вот. Уехал Валера Шевченко. И вместе с ним —
уникальный фестиваль. А сколько мы просили власть
помочь Шевченко, его театру!

Буквально выгнали из города Мишку Бычкова. Он уехал,
хорошо работает в Воронеже, замечательно живет,
много ездит. Теперь он лауреат премии
Станиславского. У него свой Камерный театр. Почему
он не нужен был Иркутску? Помню, как мы поставили
спектакль «Каин». Дядя Валя, посмотрев его, сказал:
«Нам еще только масонской задницы не хватало!» Как
так можно? Звучит текст Байрона. Перевод Бунина.
Звучит музыка Генделя… Но почему тема Каина
запретна? Она действительно волнует умы. Мы не
пропагандировали каинизм, не собирались становиться
каинистами. Мы играли художественное произведение.

Потом ушли отцы. Когда было плохо, можно было прийти
к Марку Давидовичу. Царствие ему небесное… Он
приходил на самые незатейливые работы, беседовал со
студентами, как с равными. А когда Марк Давидович
шел по городу — ну словно солнце появлялось! Такое
было ощущение. А Тэофиль Гордианович! Он был нашим
Андрониковым. Его рассказы о кино, о людях были
великолепны…

Недавно в интервью меня спросили: «А вы можете
назвать момент, когда были счастливы?» Я сказал:
«Запросто!» Помню, как был бесконечно счастлив,
можно было даже воскликнуть: «Остановись,
мгновение!» Момент это такой. Иркутск. Зима. Вечер.
На улице — холод, метель. Я стою в фойе ТЮЗа, смотрю
в окно, напротив — памятник Ленину, мимо идут люди,
завируха, они ежатся от холода, кутаются. А за моей
спиной — зрительный зал, битком! На сцене — почти
весь театр, «Пилигримы» во главе с Володей
Соколовым. Идет «Сон в летнюю ночь». И сидят
студенты, школьники, взрослые. Хохочут так, что ноги
задираются. А я — посередине. Я вижу мир за окном,
очень жесткий. И слышу за спиной тот мир, который
сочинялся с моей помощью: где людям хорошо, они
смеются, они счастливы, где звучит замечательная
музыка Мендельсона и Соколова, где красивые молодые
артисты, где юмор, где замечательный Пак — Витя
Токарев, где просто потрясающий Коля Кабаков, Леня
Альков — Фисба (не забуду его интонации!), Камиль
Тукаев (замечательная Стена!), Володя Безродных
(Лев), Володя Привалов (Филострат), Веня Филимонов,
Олежка Тупица, Нина Олькова, Ира Герасимова, Таня
Кутихина: И Слава Михайлов, который играл с Мишей
Окуневым Деметрия и Лизандра. И Танечка Репина,
которой нет уже в живых, как и Славы… Я их всех
помню!

Это было счастье. Я мог что-то сделать. Сейчас я
понимаю, что этого больше не будет никогда. Это
неповторимо. Такого театра, как Иркутский ТЮЗ, у
меня больше не будет. Я этого не понимал. Думал, что
это всегда будет со мной, что я это запросто сделаю.
Фиг! Уже не те силы, не те годы, не та энергия, не
тот азарт… Уже какая-то мудрость заменяет желание
сделать только по-своему. Уже начинаешь больше
видеть артиста, жалеешь его, добиваясь от него его
же собственного замечательного, неожиданного
проявления. Не ругаешься с ним.

И времена изменились. Тогда мы были свободны. Встали
и ушли. И выжили (но не все). Нет Саши Калабухова,
который в том спектакле играл Оберона. Нет Славы
Михайлова…

Но театр есть. И публика в Иркутске — удивительная!
Такую я сейчас не увижу нигде. То, что вижу в
Екатеринбурге, — это очень случайный,
приблизительный, нетеатральный зритель. Город
пролетарский. Я рассказываю, что у нас были вечерние
спектакли и каждый вечер приходили студенты
университета, иняза, пединститута… С родителями
приходили школьники. А сейчас мы играем по два
детских спектакля в будни. Потому что надо жить. И
привозят ребят автобусами. Если раньше я с этим
боролся, то теперь понимаю, что только так можно
выжить. И уже нынешним начальникам говорю: театр
работает на 25 процентов КПД. И тоже хожу к ним с
идеями: что надо сделать, что перестроить,
изменить…

Тогда мы сочиняли, что будет оригинальный, в форме
яйца, со всякими проекциями зал для маленьких. И зал
для подростков — в форме театра-ателье (что сейчас
есть повсюду). Еще зал — большая сцена. Зал — малая
сцена, для экспериментальных спектаклей. Все это
могло бы быть. Но… Как у Достоевского? «Мы могли
бы быть счастливы вместе…» (Рассмеялся). Значит,
не судьба…

Сейчас у меня хорошие артисты. Студенты, третий
курс. Они играют в этом спектакле. (Разговор
происходил в Театре на Литейном перед спектаклем
Кокорина «Изображая жертву». — Прим. авт.). Я люблю
их. Три года с ними поработал. И все отмечают, что
труппа собирается.

— Иркутяне у вас работают?

— Ну конечно. Это мои студенты последнего курса,
выпускники нашего училища Оля Солдатова, Леша
Журавлев, Маша Бурова. Они сейчас ведут весь
репертуар. Мы ждем еще Севу Игошина, он заканчивает
службу в армии. И один актер из моей старой команды
просится ко мне.

Со студентами мы делаем «Старшего сына».

— И снова Вампилов?

— Да. А в Омске, в академическом драматическом
театре, я буду ставить «Утиную охоту». Есть
приглашение на постановку в Германию. Я предложил им
на выбор Чехова или Вампилова…

Если вы помните, я ставил в Иркутске «Старшего сына»
(«Предместье»), мой спектакль пытались раздолбать. У
меня в Екатеринбурге, в кабинете, висит большая
фотография, где все мужское население того
спектакля: Мокшанов, Зубенко, Филимонов, Тукаев…

Театр — жестокая вещь! Я не люблю ходить на
спектакли. Попал недавно на «Утиную охоту» очень
приличного, знаменитого сибирского театра. Еле-еле
высидел первый акт и убежал. Очень плохо! И артисты
несчастны, они плохо работают. Вот говорят, что
театр не приносит вреда. А по-моему, он может
приносить вред. Как плохой доктор. Он может и
зеленкой помазать, и пирамидон прописать, и
норсульфазол дать. Но если не соучаствует в жизни
больного, то он — плохой доктор. И театр может быть
плохим, если он формальный, равнодушный. Мир
покрылся коростой формализма. Если еще театр туда
полезет (тем более театр для детей!), то это смерти
подобно…

— Слышала, что вы ведете мастер-классы…

— Веду. Сейчас едем с «Каштанкой» в Хорватию. Там
же меня попросили провести мастер-класс. Потом еду
на две недели в Америку — тоже на мастер-класс. Если
получится, организую в Свердловске с другом из
Америки летнюю школу — по типу нашей байкальской
школы. Она будет пробной, посвящена клоунам, их
психологии, технике игры…

— Вы возите свои спектакли на фестивали в Москву,
Петербург. В Иркутске проходит фестиваль современной
драматургии имени Вампилова…

— Не зовут… У меня была современная пьеса, и я
позвонил в Иркутск. Но фестиваль составляет
Распутин. А Распутин и Кокорин — вещи несовместные.
Если я своим ребятам говорю, что Распутин — хороший
писатель, вряд ли он говорит обо мне… Меня считают
черной силой, которая приносит вред…

— Поэтому вы и не были со своими спектаклями в
Иркутске, где вас помнят и любят?

— Сейчас вообще гастроли — редкость. Дорого. И
потом, ну что туда ехать? Там своя жизнь. Другие
пристрастия у людей теперь…

P.S. В ближайшее время читайте в рубрике
«Петербургские встречи» интервью с Иваном
Вырыпаевым, нашим земляком, живущим теперь в Москве
и успешно там работающим.