Здравствуй, читатель
И сказать-то, в общем, уже нечего: Я не молился вместе со всей Россией за наших детей
в Беслане, как считает президент. Я не умею молиться. Я, как и все остальные российские
граждане, прожил эти часы и дни на войне. В тылу, но на войне. Как на любой войне, на
этой было место страданию и мукам, героизму и трусости, правде и лжи, чести и
подлости, компетентности и безответственности.
И сквозь сострадание и боль прошибала простая мысль о неминуемости конца
человеческой жизни. Президенту России легче. Он православный христианин, мысль о
царствии небесном и вечной жизни утешает его, как и любого верующего. Что делать нам,
образованным агностикам и необразованным безбожникам, кто успокоит нас и утрет
наши слезы? Только одно ограждает нас в этой жизни от мыслей о конечности нашего
бытия — дети, часть нашего тела и нашей души, символ нашей вечности и непрерывности
существования на земле. Убийство ребенка — это выстрел в будущее, в настоящее, в
прошлое; в мать, отца, дедов, в уже ушедших из жизни предков.
Выстрел в ребенка — это людоедство в самом прямом смысле этого слова. Дети
беззащитны изначально. Их подстерегает в жизни много опасностей. Среди них есть
такие, которые зависят, увы, от трагической случайности. Но в основном их окружают
опасности социальные, им угрожают существа, по своему биологическому виду
относящиеся к людям. Защитить детей обязаны взрослые. Может быть, это единственный
смысл их жизни. И каждый раз, когда это не удается, звучит вердикт: «Виновен!»
Каждый из нас виновен. Эта вина неискупаема, потому что нельзя оживить никого из
бесланских детей. Потому что из десятков многозвездных генералов МВД и ФСБ понятие
об офицерской чести сохранилось, похоже, только у североосетинского министра
внутренних дел, ушедшего в отставку. Потому что никто в стране не способен сказать:
этого больше не повторится.
Может быть, стоит об этом подумать?
