Прохладным солнечным утром я иду в этом царстве по таежной
тропе. Ее проложили в незапамятные времена эвенки Шемагирского
рода; от берега Байкала она уходит на сто километров
в самые верховья реки. По ней люди кочевали: на лето
вместе со своими оленями уходили в горы, на зиму спускались
к Байкалу. Теперь это тропа, ведущая к Горячим источникам
реки Большой в Баргузинском заповеднике.

— Смотри, не проскочи отворот на Езовку, он в 3-4 километрах
от кордона налево, тропа там еле заметна, — напутствует
меня заведующий научной частью заповедника Олег Гусев.

Я только что приехал на работу, получил исследовательскую
тему по экологии копытных животных, и вот — первый
поход в тайгу на поиски и обследование лосиных солонцов
в долине небольшой таежной речки Езовки.

Все правильно, вот сворот с тропы, далее берег речки,
вот пахнущий сероводородом источник, а вот и юрта —
мое пристанище на пяток дней. Юрта — это несколько плах,
конусом составленных концами. Плахи — толстые, грубо
отесанные топором доски от расколотых на 3-4 части бревен.
Для большей надежности от дождя и холода плахи закрыты
большими пластами коры, снятой с лиственниц. Строение
это очень давнее, плахи изнутри черные, прокопченные
дымом костров, которые разводили на земляном полу в
центре юрты. Для дыма отверстие вверху. Я позже и зимою
тут останавливался на многие сутки.

В конце XIX — начале XX века такие юрты в своих угодьях
строили многие охотники.

Солонец — небольшое торфяное болотце среди ерниковых
зарослей, все истоптано лосями. Даже стоит запах этих
зверей, но остановило внимание другое — запах сероводорода.
Где-то близко термально-минеральный источник, неизвестный
в заповеднике? Таковой — Горячие ключи — известен,
но он расположен в долине другой реки, и до него около
40 километров.

Вечереет, источник искать буду завтра, а сегодня пора
затаиваться на солонце, ждать лося. Этот солонец давным-давно
обнаружили эвенки и многие годы до организации заповедника
добывали на нем лосей. Об этом говорят укромно стоящие
в углу калтуса потемневшие от десятилетий козлы, на
которых настил и с боков укрытие для охотника.

Дождавшись зари, я беззвучно взобрался на этот настил.
Обзор открылся на все расцвеченные августом близкие
и далекие леса. Вдали синеет полоска Байкала, белеют
близкие гольцы, а за калтусом — темной стеною умолкший
к ночи лес.

Еще не потухла вечерняя заря, еще на небе светились
бледно-алые полосы облаков, а лес не совсем закрыла ночная
тьма, как на близкой опушке калтуса беззвучно объявилось
размытое темное пятно. Лежу на животе, вспоминаю: оно
было тут или нет? Но вот пятно переместилось, стало
приближаться, постепенно приобретая очертания зверя
с большими рогами. На ногах у него — показалось —
длинные белые чулки. Лось! Освоившись, зверь перестал
осторожничать, оттуда, где он ходит, доносится громкое
чавканье грязи под его копытами. Вскоре он подошел так
близко, что я заопасался: учует меня и удерет. Но вот
зверь резко поднял голову и замер, уставившись в близкий
лес слева от меня. Я же там ничего не слышу и тем более
не вижу. Но лось явно заопасался, он очень тихо, на
заметно выпрямленных ногах, начал отходить в сторону
от солонца и вскоре скрылся в темноте леса. Прошло какое-то
время, и я стал улавливать неясное движение там, куда
настораживался лось: похрустывание, шуршание, легкое
всхрапывание. Если бы там тоже был лось, первый не ушел
бы так настороженно. А поскольку в этих местах изюбря
нет и северный олень по времени еще не спустился с гольцов,
это может быть только медведь. И хотя я не опасался
внезапного его нападения — лежал все же на возвышении
метра два, появление медведя было крайне нежелательным:
он оставит здесь свой запах и лоси до следующей ночи
могут не прийти. Провожая медведя на слух, понимаю,
что он заходит позади меня на вечерний поток воздуха,
а значит, вот-вот схватит мой запах. Только подумал,
как вместо шуршания и потрескивания раздалось довольно
громко: уффу! Но зверя запах, против моего ожидания,
не напугал, а заинтересовал. Не приближаясь и изредка
всхрапывая, медведь начал ходить взад-вперед в некотором
отдалении — соображал, что это такое. Мне его совсем
не видно. Тоже осторожничает, не лезет напролом, а
значит, не опасен, и я громко кашлянул. Этого оказалось
достаточно. Зверь на несколько секунд замер, затем шумно
бросился наутек. Что в наступившей темноте далее делать?
Я пододвинул под голову толстый кусок лиственничной
коры, лежащий в скрадке, вытянулся на спине и настроился
подремать, не оставляя без внимания наступившую ночь.

Яркое звездное небо слегка освещало окружающий калтус,
но никто больше не тревожил тишину. Ночь оказалась холодной,
и к рассвету я основательно продрог. С появлением солнца
решил полежать-погреться и, как уйдет роса, идти к юрте.
Тут неожиданно навалился густой тяжелый туман. Но
хиуз, потянувший от верховий Езовки, с шорохом в жесткой
листве березок погнал его по калтусу, и вскоре небо опять
стало чистым, солнечным. Я попытался задремать в последний
раз, но вдруг над самой головой услышал шум больших
крыльев. Одновременно над калтусом, над всей долиной,
над близкими горными склонами заиграл божественный голос
журавля! В краях этих десятилетия не бывало человека,
никто не пугал тайгу выстрелами, и журавли, как этот,
проносились над калтусами, едва не задевая крыльями
низкорослых березок. Необыкновенно звукопроницаемая
установилась погода; голос журавля, отлетевшего уже
довольно далеко, все еще казался рядом. Звуки, усиленные
эхом, метались между склонами, порождая непрекращающуюся,
богатую тональностями мелодию. Я воспринял ее как награду
за холодную бессонную ночь и бодро, невзирая на обилие
росы, зашагал к юрте. Скорый огонек и чай отогрели меня.
Выбросив за порог юрты стеклянную пол-литровую банку
из-под кабачковой икры (в ту пору это было едва ли не
единственное для зоологов «полевое» питание), я заметил,
что на нее, зашуршавшую в кустах, сверху кто-то шарахнулся.
Выглянув в «дверь», увидел презабавнейшую картину: банку,
запутавшуюся в высокой траве, терзал, пытаясь вытащить
когтями, молодой канюк — хищная птица. Раз это летело
— значит, съедобно! Не получается. Канюк взлетел на
близкое дерево и возбужденно засверкал глазами. Во всей
фигуре, а особенно на «лице» читалось глубокое недоумение.

Отвлекшись от канюка, а он, кстати, уже и улетел, я
предположил, что журавль не мог просто так залететь
в долину, здесь должно быть большое открытое пространство
с водою либо клюквенное болото. Пересекая неширокую
долину в разных местах, поднимаясь на встречающиеся
возвышения в виде крутых мысков, назавтра я осмотрел
несколько километров, но вместо клюквенного болота нашел…
Нет, надо, пожалуй, так. Пересекая ручей в сильно
заросшей его долинке, вспугнул какого-то большого
зверя, лося, конечно. Он шарахнулся по зарослям прямо
в долину Езовки. Идя в направлении затихнувшего его
хода, заметил странное густо-зеленое возвышение, какую-то
огромную «шапку» на ровном месте у речного берега. Подошел,
на «шапке» из толстой шубы водорослей видно несколько
вздутий, как от подсунутых под нее небольших кастрюлек.
Что поднимает эту шубу? Из проткнутых сучком дырок
явственно пахнуло сероводородом! Если вспомнить, что
ниже по долине Езовки есть хорошо известный термально-минеральный
источник (это где первая юрта стоит, я его проходил
вчера), а он расположен тоже в левом борту долины, как
и этот, то, значит, здесь может быть такой же разлом
в земной коре, как и на Горячих ключах реки Большой.
Но, насколько я знаю, геологи этим вопросом не занимались.
Я же ограничился тогда небольшой заметкой в научном
издании. Это была новая находка выхода термально-минеральных
вод в заповеднике.

Поиски открытого «для журавля» пространства привели к
обнаружению большого болотистого участка, заросшего
клюквой. Животный мир хорошо знает свои угодья и не
посещает «неудобья».

Многие походы в природу помимо запланированных
поисков и исследований приносят неожиданные, порою более
ценные наблюдения. Так когда-то случилось и со мной
в долине заповедной речки Езовки на западных отрогах
Баргузинского хребта.