Тут я вынуждена сделать маленькое отступление. Отдел писем любой
газеты — бездонный почтовый ящик человеческих несчастий,
недоразумений, горьких неожиданностей. Условно
говоря, это точка, в которой разочарования и зыбкие
надежды пересекаются с законом, обязанным брать над ними верх.
И подчинять принятым в обществе юридическим нормам. За годы
журналистской работы бывало, и не раз, когда по
вынесении судебного решения, испросив разрешение познакомиться
с нашумевшим делом, я среди аккуратно
пронумерованных его листов вдруг натыкалась на
посланное когда-то редакцией в суд читательское
письмо. Соотнося его сумбурную сбивчивость с
логикой вынесенного Земцовой приговора, я ловила
себя на мысли: мы с ней по одну сторону баррикады,
разделяющей добро и зло.

В семидесятые годы было еще не принято надевать
судейскую мантию, чтобы подчеркивать значимость
развертывающегося действа. Да и суд тогда не
считался «третьей властью». Но вот ведь что:
открытых, показательных процессов было гораздо больше,
чем нынче. Я помню переполненные залы: клуб Иркутской
слюдфабрики, клуб им. Дзержинского; выездные
заседания в Усолье, в Ангарске, в Тайшете. Мы
недавно разговорились с ней об этом парадоксе. Вроде бы
авторитета у судебной системы прибавилось, но ближе,
понятней обществу она не стала. И не в последнюю
очередь потому, что ушли в прошлое широкие,
общедоступные аудитории, на глазах которых вершилось
правосудие.

— Это потому, — замечает Виктория Николаевна, что
криминальная обстановка сложная; жизнь судьи
приходится страховать. Он ведь словно по тонкому
льду идет…

… Можно подумать, что, когда она рассматривала в
открытых судебных заседаниях дела о бандитизме, ей
под ноги ковровые дорожки стелили. Чего стоило дело
банды Петрухина, тянувшееся в областном суде ровно
12 месяцев! А сколько таких сочащихся кровью
головоломок прошло через ее сознание, сердце,
наконец, нервы! Областной суд — первая инстанция,
которой дано было право по особо тяжким деяниям
выносить смертный приговор. Она же, придя сюда в
шестьдесят третьем году, спустя десять лет, в семьдесят третьем,
стала заместителем председателя по уголовным делам. И
вплоть до ухода на пенсию так и прожила, словно на
четырех ветрах, удобной и никак не защищенной мишенью.
Но спроси сегодня, сейчас, когда споры о
моратории на смертную казнь становятся все
ожесточеннее, как она к ней относится, Виктория
Николаевна не замедлит с ответом, считая ее
единственно адекватным возмездием за
причиненные отдельному ли человеку или всему
обществу сверхмерные физические или нравственные
страдания. Мы вольны с ней спорить или, наоборот,
соглашаться, но хочу обратить при этом внимание на
одну деталь: за два с лишним десятилетия, что вела
она процессы по уголовным делам, ни один ее приговор
не был оспорен высшей судебной инстанцией, тем более
отменен. И ничего удивительного: о ее въедливости ходили
легенды — ни одна шероховатость в, казалось бы,
безукоризненно проведенном расследовании не ускользала от нее.
Попробуй ускользни, если ее собственная стезя на
ниве правосудия начиналась с должности прокурора
следственного отдела областной прокуратуры. А это
была та еще выучка! До сих пор помнит.

— Перед тем как отправлять дело в областной суд, его
утверждает прокурор области. Вот идешь к Ефиму
Федотовичу Бабакову, возглавлявшему тогда областную
прокуратуру, и дрожишь. Кажется, ни одной мелочи не
пропустила, ни одного нюанса, который мог бы
заставить колебаться суд, не оставила в
обвинительном заключении. А он обязательно задаст
вопрос и поставит тебя в тупик. Хотя бы по
биографии подсудимого или потерпевшего. И уже сама
понимаешь — в суд передавать дело рано. Я
Ефиму Федотовичу на всю жизнь благодарна: научил за
параграфом Уголовного кодекса замечать живое лицо…

И так все первые десять лет ее служения закону.
Целый перегон профессиональной, служебной,
нравственной закалки, позволивший подняться над
неизбежной рутиной, не стать безликим,
бесчувственным «винтиком» в махине судопроизводства,
сохранить открытой душу. Иными словами, быть
«стопроцентным судьей», как говорили коллеги,
провожая ее на пенсию в восемьдесят третьем.

Впрочем, что же это я о ней все в прошедшем да в
прошедшем времени? Она удивительна потому, что
всегда в настоящем. Ее секрет не в том, что время
благосклонно к ее милому, женственному облику; и не
в том, что, как и прежде, почтальон приносит ей
Бюллетень Верховного суда; и даже не в том, что она
в курсе всех перипетий и казусов идущей в России
судебной реформы. Ее тайна в том, что она остается
деятельной, активно действующей в предлагаемых
жизнью обстоятельствах. Как практик с
многолетним и по сию пору не прерывающимся трудовым
стажем, она размышляет о многом тревожащем
общественное сознание, согласуясь со своим
уникальным опытом и здравым смыслом, ни разу ей не
изменившим.

Процесс над военным журналистом Григорием Пасько?

— Да какой же он шпион? Он мужественный и честный
человек, не изменивший самому себе и никого не
предавший…

Новшество пореформенной России — институт присяжных?

— Во-первых, никакое для России не новшество.
Обычная судейская практика старой, дореволюционной
России. Вспомните суд над Катюшей Масловой в
«Воскресении». Толстой точно передал его атмосферу.
А во-вторых, я убеждена: нельзя доверять судьбу
подсудимого случайным людям — разве мало тех, кто
профессионально разбирается в законах? Мало юристов,
уже не связанных со службой?

Она никогда не бежит спора; в ней подкупает
готовность принять иное мнение, не отвергая его с
полуслова. Аскетический трафарет давно
выстоявшихся принципов, мешающих живому восприятию
новых реалий, — самый наглядный симптом
болезни, именуемой старостью. Викторию Николаевну
Земцову эта тяжелая хворь обошла стороной. Я ведь не
для красного словца обмолвилась, что она вся в
сегодняшнем дне. Мне подчас сдается, что именно
восемьдесят третий, год ухода из областного
суда, стал ступенькой, поднявшись на которую она
раскрылась по-иному. Но столь же щедро, отважно,
бескомпромиссно, как прежде. Ни месяца не просидев дома, не
ожидая ничьих приглашений, пришла и предложила свои
услуги. Сначала в Куйбышевский районный, потом в
Иркутский городской совет ветеранов: открыла
юридическую консультацию, естественно, абсолютно
бесплатную. На общественных, так сказать, началах.
Для самых уязвимых — для стариков, чьи голоса в
судах, к сожалению, звучат очень глухо, удушаемые
шелестом бумаг, затмеваемые неясностью
обстоятельств, отсекаемые непомерным материальным
расходом.

Ее подтолкнул к такому решению страх одиночества? Да
ничего подобного! У нее теплый, отлаженный семейный
быт; у нее две дочери и внучка, тоже избравшая
юриспруденцию своей профессией; наконец, у нее правнук.
Какое уж тут может быть душевное сиротство? Тогда, может
быть, тоска, отчаяние, настигающие при разлуке с делом,
которому отдана жизнь? Опять совсем не то.

— Я была уверена, что могу быть полезной,
потому что мой опыт никуда не делся, остался со
мной.

Вот так все последние двадцать лет. Первый и
третий четверг каждого месяца. На маршрутке — до
гостиницы «Ангара». Небыстро — через сквер Кирова, на
первый этаж Иркутской мэрии, где квартирует совет
ветеранов. Ее там уже ждут люди. Сейчас немного
переведет дух и начнет прием…

Когда Виктория Николаевна была на высокой должности
в областном суде, наши отношения носили более чем
официальный характер. По-иному между судьей, облеченным
немалым саном, и журналистом они просто не могли
сложиться. Нас разделяла территория, границы которой
четко определялись законом. Сейчас совсем не так. С
запутанной ли тяжбой, особенно по поводу жилья; с
трудной ли жалобой, в которой юридически
не искушенному газетчику никогда не разобраться, я
иду к ней. Не было случая, чтобы она не помогла или
отказала в совете. Ее глубоким, точным комментариям
наш отдел писем обязан самыми удачными
публикациями, получившими широкий резонанс. Но
всегда выходило так, что именно она оставалась в
тени, где-то «за кадром». Разве это справедливо? Вот
почему я решила ее восьмидесятилетие использовать
как повод представить Викторию Николаевну Земцову
нашим читателям такой, как она есть. В полный рост.
А коли так, то напоследок расскажу о процессе,
оказавшемся фактически последним в ее служебной
карьере. Так уж совпало. При этом никаких имен. Ни
жертвы — ее не вернуть. Ни двух подозреваемых,
недобросовестным следователем прокуратуры предвзято
выведенных за грань уголовной ответственности, — у них
родители были «тяжеловесы». Ни того парня, на которого
и пала вся тяжесть обвинения. Голая схема.

Дело об изнасиловании с последующим
убийством. И судья, обязанный рассмотреть его в
строгом соответствии с Законом. Хотя нет,
еще были два письма в нашу газету. От двух матерей:
погибшей девушки и парня, которому грозила очень
тяжкая статья. Редакция, естественно, две просьбы
отослала в областной суд — для сведения. Не
сговариваясь, обе матери молили только об одном —
о справедливости. И Виктория Николаевна, ведя процесс,
нескол
ько раз отправляла дело на дополнительное расследование:
ей ли было не заметить грубые нитки, которыми оно
«шилось». Пока… дело не передали, забрав у
Земцовой, другому судье. Рангом пониже; думается
мне, что и духом послабее. И лишь тогда был вынесен приговор,
по которому на долгий срок отправился в лагерь тот,
чья вина была доказана менее всего. И наложила на
себя руки, не вынеся горя, его мать. И беззвучно
разошлись бы круги по воде, не напиши судья
Земцова свое представление в Верховный суд РСФСР,
заявив о личном несогласии с принятым решением.

Она, конечно, знала, на что шла: с точки зрения
официальной судейской этики, ее поступок был
вызывающим и дерзким. Из Москвы позвонили и с
холодной вежливостью поинтересовались у тогдашнего
председателя облсуда: что там у вас стряслось, если
ваш заместитель по уголовным делам пишет протест на
действия своего же коллеги? Но срок-то все равно
был пересмотрен, и лагерь не успел искалечить
судьбу, уже приготовившуюся лететь в пропасть.

Ну а она ушла. Ушла непобежденной, ни разу не
подчинившись «телефонному праву». Ушла в полном
согласии со своей совестью. Ушла, чтобы вернуться в
областной суд законным представителем и защитником
интересов обыкновенных, рядовых, небогатых пожилых людей.
Ушла, чтобы за все это свое «постпенсионное» двадцатилетие
не проиграть ни одного иска.

Да, едва не забыла! Звания «Заслуженный юрист»
Виктория Николаевна Земцова не удостоена. Но
люди видят в ней юриста неподкупного и
мужественного. Не берусь судить, какое признание
дороже и какая награда выше…