Давно это было. Заходит бывший директор совхоза
Рысьмятов и без какого-либо вступления открывает рот,
показывает зубы:

— Хорошие?

— Главное, все целы.

— И ни одного больного. А ведь я фронт прошел. На
Северо-Западном воевал. Командир полка у нас ввел
такое правило: у полевой кухни прежде чем тебе налить
похлебки или каши, дают полкружки хвойного настоя.
Горький он, противный. Но выплюнешь — каши не получишь.
За это самодуром прозвали командира. А теперь я
благодарю судьбу, что нам попался такой заботливый
начальник.

Впрочем, легендарный Закир Абуталипович Рысьмятов в тот далекий
день пришел вовсе не для того, чтобы похвастаться своими
зубами и вспомнить прошлое. Он принес статью о пользе
хвойной лапки для скота. Зима была суровой, кормов не
хватало, и хозяйства вынуждены были заниматься заготовкой
хвойных добавок. Но это хотели делать не все. Вот и решил старый аграрник
сказать свое слово.

Вспоминаю тот случай и снова удивляюсь тому, какими
огромными ресурсами для выживания человека обладает
естественный мир. Но все ли мы знаем о нем? Вопрос,
конечно, наивный. Даже то, что знали, успели подрастерять,
начинаем отказываться от традиционного питания, не
беспокоимся о его качестве и ценности.

…Послевоенное детство (конец 40-х — начало 50-х)
запомнилось чаем без заварки, а еще раньше, на Украине, и
без сахара (но с ломтиком свеклы), одним кирпичиком
хлеба, выдаваемым в одни детские руки, и длиннющими, но
спокойными очередями за мукой, сахаром перед праздниками.
Самые простенькие конфеты — редкость, мороженое —
лакомство. Тяжело жили, народ только-только приходил в
себя после жуткой войны. Но
странное дело — в то время в небольшом провинциальном
городе, где я жил, не косила так размашисто коса смерти.
Так запечатлелось в моей памяти. А ведь в
тот период конца 40-х и начала 50-х годов жили или
умирали люди, которые появились на свет при старой
власти, детство и юность многих из них пришлась как раз
на нелегкое и тоже несытное или даже голодное для большинства
время. Первая мировая война, братоубийственная
гражданская, голод начала 20-х годов,
коллективизация и опять голод в 1930-33 годах и затем
Великая Отечественная. Чтобы прояснить этот вопрос, решил
покопаться в статистических сборниках. И вот что увидел.

В 1913 году на тысячу человек населения пришлось 30,2
умерших (этот показатель называется коэффициентом
смертности), а в 1940-м этот коэффициент был 18,1. Данных за
последующий десятилетний период в отчественных
справочниках не обнаружил. Ясно, что с 1945 года по
1950-й война продолжала пожинать обильную жатву. Но уже в
1950-м коэффициент смертности упал до 9,7. Таким же он
был и на следующий год. Далее, если следить по годам,
начиная с 1952 и заканчивая 1956-м, то окажется, что
смертность в расчете на тысячу человек составляла
соответственно 9,4; 9,1; 8,9; 8,2; 7,6. Статистика как
будто подтверждает мои воспоминания. Приписки? Обман?
Если и была корректировка, то не столь значительная.
Запад за нами очень внимательно следил и уж не упустил бы случая
уличить нас в фальсификации, а сегодняшние
правдолюбцы разнесли бы ту информацию по белу свету.

Но что же было в тот скрываемый период 1945—1950-х годов?
Ответ нашел в монографии немецкого историка-экономиста В.
Фишера «Европа: экономика, общество и государство.
1914-1980». Автор не отличается симпатией к России вообще,
а тем более к советской, но не думаю, что это могло
подвигнуть на «нехорошую» корректировку. А данные,
представленные им, обескураживающие. Но это те горькие
истины, которые вызывают боль, горечь, но не унижают.
Знакомясь с ними, чувствуешь тяжкую полувековую
драматическую поступь Российского государства. В тех
цифрах — отражение нашей истории. Есть смысл познакомиться
с ними.

Оказывается, не только в 1913 году, но и на протяжении
многих десятилетий в нашем Отечестве была непростая
демографическая ситуация. Так, в 1915-1919 годы
среди более чем 20-25 стран Европы Россия по уровню
смертности занимала первое место, 44,8 умерших
приходилось на тысячу человек. У нас умирало
втрое с лишним больше, чем в Англии, Дании, Нидерландах,
Швеции и Щвейцарии. Ближе всех к нам была Румыния, но и
там коэффициент смертности был ниже 30. Странно, ведь
боевые действия первой мировой войны с ее адскими
разрушениями, лишениями проходили лишь на незначительной
части России. Многих восточноевропейских стран она куда
сильнее коснулась, однако наши соотечественники оказались
наиболее пострадавшими. В чем дело?

Некоторую ясность вносит знакомство с документами,
опубликованными в исторической литературе. Производство
продуктов пищевой промышленности в 1917 году сократилось
по сравнению с 1913-м почти на треть. Валовой сбор
продовольственных хлебов по сравнению с периодом
1909-1913 годов упал на 22 процента, картофеля —
почти на 43. «Мы живем сейчас на вулкане, взрыв возможен
каждую минуту, — предупреждал еще в апреле 1916-го один
из создателей партии кадетов кн. Долгоруков, напоминая
при этом о беспорядках на почве дороговизны продуктов
питания в Баку, Поволжье, Сибири. «Продовольственная
разруха приняла за последнее время такие размеры, что
проникла даже в те
районы, где, казалось бы, не должны чувствоваться
последствия продовольственной неурядицы», — отмечало в
своей резолюции Костромское губернское земское собрание.
Иного трудно было ожидать. Что больше всего озадачивало
властные политические круги хоть прозападной
ориентации, хоть монархической? Царь и царица, немцы,
Распутин, масоны, шпионы. Было не до
экономики.

Февральская революция не принесла коренных перемен.
Вводится карточная система. Месячное потребление жителя
Москвы летом 1917-го включало в себя 20 килограммов хлеба,
килограмм крупы и риса, полкило макарон и
вермишели. Про молоко, жиры и мясо историческая хроника
не упоминает. Поэтому с такой тревогой говорили о
продовольственной ситуации видные деятели партии кадетов
в августе того же года: «В правительстве уже считаются с
возможностью применения военных дисциплин для получения
хлеба от крестьян»; «Военные экспедиции для реквизиции
хлеба в прифронтовых губерниях делались каждой воинской
частью, когда грозила нехватка»; «Если будем собирать
хлеб силой, будет грабиловка, а затем пугачевщина».
Вспоминая о том времени, товарищ (заместитель) министра
продовольствия Н.Кондратьев (крупнейший ученый-экономист)
с сожалением говорил о том, что так и не удалось ввести
своеобразную продразверстку (по изъятию хлеба) среди
сельского населения. Она была введена в Германии, а
в 1918 году ее переняли большевики,
благодаря чему спасли города, революцию и Россию. Но это
будет позже, а в сентябре 17-го один московский рабочий писал
в «Известиях»: «Хлебный вопрос стоит очень остро, дети у
многих отосланы в деревню, но и взрослым не хватает
хлеба».

Нам сегодня кажется странным, что продовольственный
вопрос сведен исключительно в «хлебную плоскость». Никто
не говорит про мясо и колбасу, молоко и брынзу. Очевидно,
в этом не только «продовольственный менталитет» населения
(о том свидетельствует, кстати, и структура посевов, в
которой зерновые имели монопольный характер). В этом и
предельное истощение продресурсов, здесь и надежда на то,
что будет хлеб — будет жизнь. Не случайно несколько
позднее Ленин заявлял: вопрос о хлебе — вопрос
политический, у кого хлеб — у того сила, власть.

Проследим дальше эту взаимосвязь: хлеб — жизнь — здоровье.
В 1920—1924 годах Советская Россия, словно переняв ту
драматическую эстафету смерти от старой Руси, продолжала
удерживать печальное первенство. 29,8 смертей приходилось
на тысячу человек. Обращаясь к трудящимся своей губернии с
призывам оказать помощь голодающему Поволжью,
Московский комитет РКП(б) писал в листовке:
«Больше 7 месяцев вы слышите о голоде и мучениях 30
миллионов крестьян. Больше 7 месяцев перед вами
развертываются все более страшные картины той борьбы за
свою жизнь, которую ведут погибающие. Съели все остатки.
Стали есть падаль, молотую солому, кору, листья, коренья,
ветви. Стали есть глину, землю, опилки, грызть старую
кожу и овчину. Съели собак, кошек, мышей, сусликов. Стали
есть трупы. Люди обезумели от мук. Теперь уже не 60%
голодает, а чуть ли не поголовно все население Поволжья,
вплоть до бывших ранее зажиточных крестьян. Недостаток
хлеба, продовольственный кризис — главная причина
дороговизны.» Что-то подобное в смысле описания голодного
ужаса встречается в статьях Толстого, Успенского и
Короленко