Музыке Шопена,
как и музыке Моцарта, свойственна кажущаяся простота,
мнимая легкость постижения, способная ввести в заблуждение
исполнителя и слушателя. Далеко не все пианисты избегают
подобного искушения. Трактовка Сероватова раскрыла
глубину и сложность феномена Шопена.

О серьезности концертного замысла пианиста свидетельствует
сосредоточенность на сочинениях одного композитора,
дающая возможность слушателю полностью погрузиться
в его духовный мир. Объемность программы, широкий
жанровый спектр (от микропрелюдий до масштабных скерцо,
баллады, баркаролы) позволили многогранно представить
Шопена, требуя от музыканта исключительной
выносливости — как технической, так и эмоционально-психологической.

Интерпретация К. Сероватовым сочинений Шопена выходит
далеко за рамки традиционной лирико-поэтической, лирико-драматической
трактовки. Она выявляет силу воли и интенсивнейших эмоциональных
порывов («В салоне я притворяюсь спокойным, а воротясь
домой, мечу громы на фортепиано». Шопен). Мы постигаем
безмерный трагизм музыки Шопена, приобщаемся к загадочным
мрачным состояниям, плохо поддающимся переводу на язык
слов. Шопеновская лирика простирается от романтической
тоски, поэтической изысканности до кристальной чистоты
сияющих высот (пассажи в верхнем регистре, предваряемые
хоралом в скерцо).

Константин Сероватов обнаруживает в произведениях Шопена
скрытые линии, внутренние голоса, планы, обычно не фиксируемые,
неслышимые. В их наслоении проявляется многомерность,
полифоничность мышления Шопена. Такие детали, без которых
не состоится целое, явственно выступали в мазурках —
жанре, особо психологически тонком у Шопена.

Два ноктюрна, прозвучавших на концерте — фа-диез минор
и ре-бемоль мажор, — воплощали два полюса творчества
Шопена. Окончание первого напоминало о «Реквиеме» Моцарта
— окончании 6-й части с его погружением в бездну. В ноктюрне
ре-бемоль мажор завораживающая красота лирического чувства
передавалась посредством красоты звука, тончайших динамических
звуковых традиций. Сероватов воплотил шопеновскую идею
эффекта серебристого свечения — резонирования мелодии
в обертоновой атмосфере аккомпанемента. Три микропрелюдии
воспринимались как предельно краткие наброски непреходящего
переживания-смысла.

Во многих сочинениях, включенных в программу, написанных
в относительно поздний период, уже проявляются характерные
особенности позднего шопеновского стиля. Такие произведения
исключительно сложны для эмоциональной интерпретации.
К. Сероватов претворил их настрой — отрешенность,
безмятежность, «на которую могут решиться лишь печальные
и остывающие сердца» (Я. Ивашкевич), покой, готовый
взорваться изнутри глубинной тоской (прелюдии, ор. 45,
баллада N 4, баркарола).

Как всегда, пианист продемонстрировал выразительную
наполненность интонаций, в том числе в быстрых пассажах,
а также точный выбор тембра в рамках фортепианной звучности.

Апофеозом технического мастерства стало завершающее
программу исполнение двух этюдов Шопена — Годовского.
Переложенные Годовским для левой руки этюды, весьма
трудные технически и в своем первоначальном виде, звучали
у Сероватова поразительно легко, искрометно.

Синтез безупречной техники и проницательного прочтения
замысла — высшее, чего можно требовать от исполнителя.
Подтверждение тому — реакция слушателей после концерта:
«Это потрясение», «Я услышала подлинного Шопена».