Мы были коллегами по журналистике, работали на былую
«Молодежку», были и остаемся друзьями по несчастью:
болеем — никак не переболеем — словом, боремся — никак
не победим — с Бахусом; смотрим одни и те же
спектакли, ходим на одни и те же вернисажи, читаем
одни и те же книги, слушаем одну и ту же музыку.
Всякий раз — растревоженный новым звуком или словом,
новым полотном или кинокадром — я оглядываюсь на
него: что скажет, как объяснит, куда вынесет своим
монологом Алексей?

Всякое его суждение для меня дорого, потому что оно
— я знаю — будет непременно отлично от других: своей
продуманностью, разумной опорой на авторитеты,
мудрой — на нажитый опыт.

Опыт его заслуживает всяческого уважения: мальчиком
пришел в «Молодежку», будучи человеком сугубо
городским, определил себя в отдел сельский — для
того, чтобы понять, что есть современная деревня,
мотался по области, старательно минуя районные
центры и стучась в деревни малые, как говорили
тогда, «бесперспективные»; из материалов, которые у
него написались, сложилась книга — «Твой дом на
твоей земле».

На обложке книги два имени — его и его Люси (может
быть, из-за нее, деревенской девочки, желая во что
бы то ни стало понять ее, он и прикипел к нашему
селу), которую он поначалу выучил писать чисто и
даже прозрачно, а потом взял да доверил ей и
семейный очаг, и заботу о девочках: вышедшей уже в
классные переводчики с французского Маше и делающей
первые уверенные шаги в искусстве Василисе.
По прошествии времени книга эта не устарела: живое
тепло не выстыло, подлинная боль не утихла, разумные
соображения не стали банальными…

Из «Молодежки» он ушел в «Труд» — второе десятилетие
пишет для страны, делает для нас региональную
вкладку, может быть, самую культурную из всех,
какими снабжены наши сегодняшние центральные издания.

Помню, как вздрагивала «Молодежка», когда приходила
очередь обозревать текущие номера ему, Алексею: он
рубил правду-матку, не помня о корпоративных
правилах собутыльников: автору скверного материала,
неверной мысли или, не дай бог, неверно построенной
фразы доставалось по первое число.

Знаю, что к себе он относится еще более жестко:
всякая его статья дышит во всю грудь, всякая фраза —
во все легкие.

По этой причине он — белая ворона: отменный стилист
там, где давным-давно позабыли, что это такое,
человек позиции на той территории, где это считается
неприличным, такой литератор, коими была богата
старая наша журналистика и бездумно бедна
журналистика сегодня.

Очерк, написанный пером Комарова, мог бы подсказать
многим из наших писателей, как вернее поступать со
словом, разумнее — с сюжетом, мудрее — с формой.
Странно, что я знал его таким задолго до его
пятидесятилетия — почти всю жизнь.

Пусть для Алеши Комарова она будет долгой и светлой.