Есть в Качугском районе таежная деревенька Чанчур, названная так по имени
речки Чанчур, притока верхней Лены. Владимир Трапезников, старший
государственный инспектор Верхне-Ленского лесничества Байкало-Ленского
заповедника, который расположен поблизости, говорит, что когда-то здесь было
поселение эвенков. Жили они оленеводством, охотой, рыбалкой. Но постепенно,
с развитием цивилизации, все изменилось. Дети, получив возможность учиться в
интернате и получать «городские» профессии, назад, в глухомань, уже не
возвращались. Сейчас там осталась только одна эвенкийская семья Иннокентия
Васильевича Корнакова. Семья по теперешним меркам большая: он сам, жена
Любава и семеро детей. Правда, двое старших, дочь и сын, получив образование
и профессии, теперь приезжают в Чанчур из Бирюльки и Иркутска только в
отпуск. Средние дети — школьники, а школы в Чанчуре нет, поэтому они на всю
зиму уезжают в интернат. Домой возвращаются на летние каникулы. Зимой с
родителями теперь живут только самые младшенькие — Настя и Любушка, или
Любава, как ее называют чаще по имени матери; одной пять лет, другой —
четыре.

Иннокентию Васильевичу 63 года. Оленей он не держит, а в остальном семья
Корнаковых, как и все их предки, живет природой: охота, рыбалка, ягоды,
грибы, прочие дары природы. Иногда кое-что удается продать, но в основном
берут они у природы столько, сколько сами употребить в пищу и в дело могут.
Тайга здесь, слава богу, хорошая, цивилизацией, благодаря удаленности от
хороших дорог, пока еще не сильно потрепанная.

Рассказывая о главе семьи, В. Трапезников вначале назвал Иннокентия
Васильевича бывалым охотником, потом поправился, назвал прирожденным, а
потом решил, что проще и правильнее назвать его просто охотником, без всяких
дополнительных определений, потому что вся его сущность — это сущность
таежника и охотника.

Иннокентий Корнаков, по словам Трапезникова, природу (не только повадки
зверей, а природу в целом) не столько знает и умом понимает, сколько чувствует
на уровне подсознания. Среди ясного безоблачного дня, к примеру, он может
неожиданно сообщить: «Однако завтра дождь будет!». Мы спрашиваем:
«Откуда знаешь? Наверное, кости заныли, болит что-то?». Корнаков отвечает:
«Ничего не болит, но завтра все равно сыпанет». Или зимой, при полном штиле,
смотрю, хлопочет что-то возле дома. «Чем, — спрашиваю, — занимаешься?» А он:
«Завтра, однако, вьюга сильная будет. Приготовиться надо». — «По радио
штормовое передали?» — «Нет. Сам знаю». А как, почему знает, объяснить не
может.

Слышал я, что и на охоту он ходит, надеясь не на фарт и удачу, а на какие-то
собственные непонятные знания. Бывает, делает что-то по дому, потом вдруг
прислушается, возьмет ружье и сообщает домашним: «Однако зверь пришел в
распадок»… И откуда знает?

В какие-то древние времена, в каменном веке или раньше, наверное, все
человечество так же природу чувствовало, потому что было оно,
человечество, ее органичной частичкой. Это теперь, с развитием техники и
цивилизации в целом, люди оторвали себя от природы, присвоили себе роль
всемогущего повелителя и вознесли себя над ней. Только думается мне, что
переоценивает человечество свои технические силы и, тем более,
интеллектуальные возможности. Наводнениями, землетрясениями,
африканской жарой в Париже, снегопадами в Африке и зимними дождями в
Москве пытается природа объяснить человеку его заблуждения. Но
безуспешно. Не понимают люди подсказки, потому что разум их еще не
настолько развит, чтобы понять язык природы, а врожденное чутье, которое
мы называем интуицией, уже утрачено…

Владимир Трапезников говорит, что слово «Чанчур» в переводе с эвенкийского
означает «Чистая вода». Этому легко поверить, потому что вода в речке
действительно не только очень чистая, но и вкусная. Так было всегда. Но
однажды, летом 2000 года, пошла по речке необъяснимая муть белесая. То ли
берег с белой глиной где-то размыло, то ли еще что случилось. Удивился
Иннокентий Васильевич, встревожился, потому что никогда раньше такого не
видел. Но через несколько дней река вновь посветлела, и он успокоился: мало ли
необъяснимых и не всегда приятных для человека вещей в природе происходит.

На следующий год, когда вода в Чанчуре вновь помутнела, он не переживал.
Знал, что неприятность долгой не будет. Одно неудобно: воду для чая и супа
теперь отстаивать приходилось, а вкус у нее все равно оставался не то чтобы
противным, но неприятным: чай получался плохоньким. Однако прошла неделя,
другая, третья… В рыбном Чанчуре рыба исчезла: может, в Лену скатилась,
убегая от грязи, может, в самые верховья Чанчура в поисках чистой воды
поднялась. Стол семьи Корнаковых заметно обеднел. А белесо-желтая муть шла
по реке… все лето. Тогда-то и догадался Иннокентий Васильевич, что, скорее
всего, не природа виновата в том, что чистая вода грязной стала, а старатели,
которые уж несколько лет в верховьях Чанчура золото моют. Догадался и,
хорошенько взвесив все, решил (может быть, впервые в жизни) пожаловаться.

Кому? Этот вопрос даже не возникал. Губернатору, конечно. Он главный
человек в области. Он отвечает за все. Ему и адресовал Иннокентий Васильевич
свое письмо. Недлинное, но обстоятельное. Рассказал о своей семье и о том, что
без чистого Чанчура им не выжить. Была в том письме главная и, на мой взгляд,
удивительная своей простотой и точностью, просьба: «Дайте указание
старателям, чтобы они воду в Чанчуре больше не мутили». Письмо отдал В.
Трапезникову, который по делам своего заповедника как раз в Иркутск уезжал, и
попросил, чтобы он конверт в почтовый ящик «в городе» бросил.

Сообщение о том, что областная администрация проверяет его жалобу, выясняет
причины появления мути, Иннокентия Васильевича совсем не удивило: на то она
и власть, чтобы народные просьбы исполнять. В. Трапезников, рассказавший
мне эту историю, знает семью Корнаковых четверть века и говорит, что они, в
отличие от горожан, очень бы удивились обратному, если бы на письмо никто не
откликнулся.

Как разбиралась комиссия с причинами появления мути, была в том вина
старателей или где-то действительно берег размыло, Владимир Петрович не
знает. Но факт остается фактом: Чанчур вновь стал прозрачным, полностью
оправдывая свое имя. Иннокентий Васильевич воспринял это тоже как должное.
Ведь писал-то он не кому попало, а «самому губернатору»…

Еще во времена строительства Байкало-Амурской магистрали довелось мне
побывать в эвенкийском селении на озере Ханда в Казачинско-Ленском районе.
Там лично убедился, что эвенки, как и рассказывали мне накануне, — люди
основательные, неспешные и предельно прагматичные. С пустыми разговорами
не лезут. Прежде чем задать вопрос — хорошо подумают. Прежде чем
ответить — подумают еще лучше и отвечают коротко, однозначно. Спросил я
там довольно молодого эвенка, где он один глаз потерял. Тот отвечает:
«Веткой задел». Я удивляюсь: «Как же ты, таежник, ветку не заметил!?». А он
говорит: «Медведь шибко сюда дышал», — и хлопает себя по затылку возле левого
уха, показывая, куда именно дышал медведь. Это был максимум подробностей.
Об остальном, если умный, сам догадывайся. «Лишней» работы, без которой
обойтись можно, эвенки обычно тоже не делают. Только, пожалуйста, не
путайте прагматизм с ленью. В этих понятиях нет ничего общего.

Это непосвященным горожанам, знающим природу по пикникам, любительской
охоте и туристическим походам, жизнь в тайге представляется чем-то
романтичным. В их сознании природа представляется прежде всего местом
активного, иногда даже экстремального, но все-таки отдыха: дров порубить в
охотку (вместо того, чтобы в городской квартире ковер пылесосить), ушицу на
костре сварить для удовольствия… Даже если попадет городской любитель
природы в ненастье, промокнет, промерзнет, дорогое ружье в речном пороге
утопит — все равно огорчается недолго, потому что — приключение, романтика,
адреналин: сколько потом воспоминаний и рассказов!

Но для тех, кто постоянно живет в дикой природе, все это не романтика вовсе, а
обыденный, повседневный, изматывающий и нескончаемый труд. Отсюда и
прагматизм, кажущийся горожанам чрезмерным. Нет возможности у таежника
сбегать на центральный рынок, чтобы мяса свежего прикупить, когда «охотиться
совсем не хочется». И «казенных» пельменей, других полуфабрикатов взять
негде, чтобы перекусить на скорую руку, если нормальный ужин лень готовить.
Любава, жена Иннокентия, живущая в Чанчуре круглый год, все, вплоть до
хлеба (который многие крестьяне давно разучились стряпать), готовит сама. А ее
младшеньких Настю и Любаву жена Владимира Петровича не раз в тайге
встречала, когда они в собственное удовольствие, но и для семьи с пользой грибы
собирали. Она испугается, спросит: «А вы не заблудитесь?». Те удивляются:
«Как можно заблудиться, если мы знаем, что наш дом вон там…». Рассказывают,
что ребятишки, разыгравшись, могут запросто и босиком из дома на снег
выскочить. Но не болеют. Не простывают.

Тайга для эвенка — дом родной, это правда. Но не вся тайга на многие сотни
километров вокруг, а определенный участок, ограниченный потребностями,
жизненной необходимостью и физическими возможностями членов семьи. На
этом участке он знает все досконально, как крестьянин на своем подворье. Знает,
к примеру, что в соседнем распадке отелилась бычком лосиха, но из-за хребта
уже пришли за теленком волки. Может быть, и не хочется ему идти в тайгу
километров за 10, а то и за 30. Может быть, и патроны жалко, потому что очень
дороги они теперь. Но прекрасно понимает эвенк, что если сейчас не прогонит
он волчью стаю со своей территории (читай — из своего дома), то будущей зимой
его семья останется без мяса…

Но при этом все, что находится за условными границами таежного «дома»
эвенка, которые он сам для себя определяет, — это, в его понимании, «чужое».
Без крайней необходимости он и не пойдет туда: «Зачем лишнюю работу
делать!». Ему даже в голову не придет, к примеру, просто так, без конкретной
цели, «для удовольствия», прошвырнуться по лесу с ружьишком. И рябчика без
нужды стрелять он не станет, и за грибом не наклонится лишний раз, если
домашние заготовки уже сделаны, а покупателей не предвидится. И уж тем
более не понимает урожденный таежник такое популярное у горожан
время препровождение, как туризм. Геологов с огромными рюкзаками,
лесоустроителей, научные экспедиции — понимает и уважает: они делают
полезное дело, им за это деньги платят. А вот туристы, рискующие без
необходимости жизнью на речных перекатах, в его понимании — глупость
несусветная. Если ближняя тайга богата зверем и дикоросами, урожденный
таежник запросто может не знать, что находится даже за не очень далеким
горным хребтом. Спросит удивленный турист: неужели не ходил он туда ни
разу? «Нет, однако, — спокойно ответит эвенк. — Мне здесь зверя хватает.
Пусть там другие охотятся».

Иннокентий Корнаков, судя по рассказу В. Трапезникова, в основном
соответствует такому вот среднестатистическому описанию урожденного таежника. В
основном, но не в целом. Спокойный, молчаливый, надежный. Владимир
Петрович говорит, что они с Иннокентием и в лед на лодке вмерзали, и в
зимовьях вместе ночевали не раз. О более надежном товарище в тайге и мечтать
не стоит. Но Иннокентий Васильевич, в отличие от многих коренных жителей,
еще и любопытен. Вопросов много не задает, но часами готов слушать о том,
чего не видел, не знает. И красоты таежные ему на седьмом десятке лет жизни в
тайге так и не приелись. Вот он-то как раз может отправиться за дальний хребет
не потому, что нужда гонит, а потому, что посмотреть хочется, что там есть, за
горизонтом. Правда, воспринимая свое желание увидеть то, чего раньше не
видел, делом не очень серьезным, старается даже из любопытства собственного
извлечь еще и практическую пользу, если не себе, так другим помочь.

Сотрудники Байкало-Ленского заповедника поставили несколько лет назад на
истоке реки Лены небольшую часовенку в честь святителя Иннокентия,
митрополита Московского и Коломенского, апостола народов Сибири и Америки,
которому в 1997 году было 200 лет. Не то что дорог — даже троп конных к
этому месту не проложено, поэтому строительство шло сложно и долго.
Часовенка и сегодня еще не вполне закончена. Что-то было срублено топором на
месте, кое-что удалось забросить попутными вертолетами. А столярные изделия,
краску, другие материалы и детали заносили в основном из Чанчура пешком,
на своих плечах. Сын Иннокентия Васильевича, живущий сейчас в Иркутске,
тоже помогал в стройке. Вместе с Владимиром Петровичем они занесли и
навесили доску с надписью, что «сей знак установлен в честь…», занимались
малярными работами. А прошлым летом Восточно-Сибирская железная дорога
изготовила в качестве спонсорской помощи заповеднику особые детали стен
часовни. В. Трапезников привез их в Чанчур и собирался оттуда занести
несколькими ходками к истоку Лены. И вот тут Иннокентий Корнаков,
наслушавшийся рассказов Трапезникова о местах, где начинается великая
сибирская река, предложил ему свою помощь: «Всю жизнь живу на Лене, но ни
разу не был на ее истоке…». Владимир Петрович не уверен, но и не исключает,
что дополнительным стимулом к путешествию стал еще и тот факт, что
Иннокентий Васильевич Корнаков оказался волей случая тезкой великого
святителя Иннокентия.

— Когда пришли на исток Лены, еще не растаяли снежники, — рассказывает
Владимир Петрович. — Мы сфотографировались у озера Божье око… У самого
истока Лены стоит географический знак, сообщающий, что здесь начинается
великая река России, длина которой 4 тысячи 700 километров — одна из самых
больших рек нашей Родины… Иннокентий Васильевич был, конечно, восхищен.
Он даже не пытался скрыть этого, хотя в обычной жизни очень сдержан.

…А в конце прошлого лета давняя история с жалобой губернатору и
восстановлением чистоты Чанчура получила вдруг неожиданное продолжение:
Иннокентий Васильевич попросил Трапезникова отвезти в город второе письмо
на имя Бориса Говорина. Нет, на этот раз, к счастью, ничего плохого не
случилось. Иннокентий Васильевич сказал Трапезникову, что решил «отправить
губернатору благодарность» от имени жителей Чанчура за то, что при
содействии областной администрации вода в Чанчуре снова стала чистой.
Владимир Петрович засмеялся: «Ну конечно, сильно нужна губернатору твоя
благодарность, да и забыл он давно про Чанчур». На что эвенк резонно возразил,
что если и забыл, то вспомнит: «А благодарность нужна любому человеку. Даже
губернатору». Тогда Трапезников хотел пристыдить его, что же, мол, столько
времени думал, почему сразу не поблагодарил? На что Иннокентий спокойно
ответил: «Воду смотрел, однако. Вдруг плохо сделали? Вдруг Чанчур опять
мутным будет? Теперь вижу: речка чистой стала».

P.S. Совсем недавно, когда солнышко уже на весну повернуло, Иннокентий
Васильевич Корнаков обратился к Трапезникову с новой просьбой: «Побывал, —
говорит, — я с тобой на истоке Лены. Теперь, Петрович, давай сходим до
Байкала»…